Чувство стыда сильнее всего проявляется до наступления
половых отношений, следовательно, если бы стыд имел практическое
значение, то он не только был бы не полезен, но и пагубен и для особи,
и для рода. Когда является стыд, ещё не может быть речи о
злоупотреблениях, а когда является злоупотребление, тогда уже
нечего говорить о стыде. Итак, там, где стыд мог бы быть полезен,
его нет, а там, где он есть, он вовсе не нужен.
Ясно, таким образом, что все указания на отсутствие стыда у
отдельных людей или у целых племён, если бы даже эти
указания и были совершенно точны, вовсе не имеют того
значения, которое им приписывается. Несомненное бесстыдство
единичных лиц, как и сомнительное бесстыдство целых народов,
может означать только, что в этих частных случаях духовное
начало человека, которым он выделяется из материальной природы,
или еще не раскрылось, или уже потеряно, что этот человек или
эта группа людей еще не возвысились актуально над скотским
состоянием или снова к нему вернулись.
II. Независимо от всяких соображений об эмпирическом происхождении
чувства стыда в человечестве это чувство имеет то принципиальное
значение, что им определяется этическое отношение человека к
материальной природе. Человек стыдится её господства в себе или своего
подчинения ей и тем самым признает, относительно ее, свою внутреннюю
самостоятельность и высшее достоинство, в силу чего он должен
обладать, а не быть обладаемым ею.
Рядом с этим основным нравственным чувством находится в природе
человеческой другое, составляющее корень этического отношения уже не к
низшему, материальному началу жизни в каждом чеолвеке, а к другим
человеческим и вообще живым существам, ему подобным,- именно чувство
ЖАЛОСТИ. Оно состоит вообще в том, что данный субъект соответственным
образом ощущает чужое страдание или потребность, т.е. отзывается на
них более или менее болезненно, проявляя, таким образом, в большей или
меньшей степени свою солидарность с другими. Чувство жалости или
сострадания - в отличие от стыда - свойственно (в зачаточной степени)
многим животным и, следовательно, ни с какой точки зрения не может
рассматриваться как позднейший продукт человеческого прогресса. Таким
образом. если человек бесстыдный представляет собою возвращение к
скотскому состоянию, то человек безжалостный падает ниже животного
уровня.
Тесная связь чувства жалости с общественными инстинктами у
животных и человека не подлежит сомнению по самому существу этого
чувства; однако оно в корне своем есть всё-таки
индивидуально-нравственное состояние, не покрываемое всецело
социальными отношениями даже у животных, не только у человека.Если бы
единственным основанием симпатии была потребность общественного
организма, то каждое существо могло бы испытывать это чувство лишь по
отношению к тем, которые принадлежат с ним к одному и тому же
социальному целому. Так оно обыкновенно и бывает, однако далеко не
всегда, по крайней мере у высших животных. Общеизвестны многочисленные
факты самой нежной любви (любовь в смысле чисто психологическом)
различных животных к особям других,иногда весьма далеких зоологических
групп.Поэтому очень странно утверждение Дарвина, будто у диких народов
симпатические чувства ограничиваются сочленами одного и того же
тесного общества. Конечно и у культурных народов большинство людей
обнаруживают настоящую симпатию главным образом относительно своей
семьи и ближайшего кружка, но индивидуально-нравственное чувство во
всех народах может переступать - и действительно издревле переступает
- не только эти тесные, но и всякие другие эмпирические пределы.
Принять утверждение Дарвина как безусловное, хотя бы только для диких
племен,- значит допустить, что для дикого человека недоступна та
нравственная высота, которой иногда достигают собаки, обезьяны и даже
львы.
III. В присущих нам чувствах стыда и жалости основным
образом определяется наше нравственное отношение, во-первых, с
собственно материальной природе и,во-вторых, ко всем другим живым
существам. Поскольку человек стыдлив и жалостлив, он относится
нравственно "к самому себе и ближнему"; бесстыдство и
безжалостность, напротив, в корне подрывают его нравственный
характер. Кроме этих двух основных чувств есть в нас ещё одно,
третье, несводимое на них, столь же первичное, как они, и
определяющее нравственное отношение человека не к низшей стороне его
собственной природы, а также не к миру подобных ему существ, а к
чему-то особому, что признается им как ВЫСШЕЕ, чего он ни
стыдиться, ни жалеть не может, а перед чем он должен
приклоняться Это чувство БЛАГОГОВЕНИЯ или преклонения перед ВЫСШИМ
составляет у человека нравственную основу религии и религиозного
порядка жизни; будучи отвлечено философским мышлением от своих
исторических проявлений, оно образует так называемую "естественную
религию". Первичный или прирожденный характер этого чувства не может
быть отрицаем по той же причине, по которой не отрицается серьезно
прирожденность нам жалости или симпатии ; как это последнее, так и
чувство благоговения в зачаточных степенях и формах уже находится у
животных. Нелепо искать у них религии в нашем смысле, но то общее
элементарное чувство, на котором изначала держится религия в душе
всякого человека, - именно чувство благоговейного преклонения перед
чем-то высшим - зарождается безотчетно и у других тварей, кроме
человека.
Так, Ч.Дарвин признает, что в quasi - религиозном отношении собаки
или обезьяны к высшему (для них) существу кроме страха и своекорыстия
есть еще и нравственный элемент, притом совершенно отличный от
симпатических чувств, какие выказывают эти животные по отношению к
себе подобным. Это специфическое чувство к высшему и есть именно то,
что В. Соловьев называет благоговением, и, признавая его у собак и
обезьян, странно было бы отрицать его у человека и выводить
человеческую религию из одного страха и своекорыстия. Нельзя не видеть
участия и этих низших существ в образовании и развитии религии, но
глубочайшим её основанием остается всё-таки отличительное
религиозно-нравственное чувство благоговейной любви человека к тому,
что превосходит его самого.
Основные чувства СТЫДА, ЖАЛОСТИ И БЛОГОГОВЕНИЯ исчерпывают область
возможных нравственных отношений человека к тому, что ниже его, что
равно ему и что выше его. ГОСПОДСТВО над материальною чувственностью,
СОЛИДАРНОСТЬ с живыми существами и внутреннее добровольное ПОДЧИНЕНИЕ
сверхчеловеческому началу - вот вечные, незыблемые основы нравственной
жизни человечества. Степень этого господства, глубина и объём этой
солидарности, полнота этого внутреннего подчинения изменяются в
историческом процессе, переходя от наименьшего к наибольшему
cовершенству.
Все прочие явления нравственной жизни, все так называемые
добродетели могут быть показаны как видоизменения этих трех основ или
как результат взаимодействия между ними и умственною стороной
человека. МУЖЕСТВО или ХРАБРОСТЬ есть лишь в более внешней,
поверхностной форме проявления тот же самый принцип возвышения и
господства над низшею, материальною стороной нашей природы,- принцип,
коего более глубокое и знаменательное выражение мы находим в стыде.
Чувство стыда, по самому существу своему, заключает порицательное
суждение о том, чему оно противостоит: то, чего я стыжусь, самым
фактом стыда объявляется мною дурным и недолжным. Напротив,
мужественное чувство или поступок могут просто проявлять природу
данного существа и сами по себе вовсе не заключают в себе осуждения
своего противуположного.. Поэтому храбрость свойственна и животным, не
имея никакого нравственного значения. Мужество сознается человеком не
как преобладание только хищнического инстинкта, а как способность духа
возвышаться над инстинктом личного самосохранения, причем присутствие
этой силы духа является добродетелью, а отсутствие её осуждается как
ПОСТЫДНОЕ. Таким образом, существенное сродство между стыдливостью и
храбростью обнаруживается в том, что недостаток второй добродетели
осуждается по норме первой: отсутствие мужества становится предметом
стыда, чего нельзя сказать в той же силе о других добродетелях
(милосердии, справедливости, смирении, благочестии и т.д.), отсутствие
коих порицается обыкновенно в иных формах.
Из трех первичных основ нравственной жизни одна принадлежит
исключительно человеку (стыд), другая в значительной степени
свойственна многим животным (жалость), а третья лишь в слабой степени
замечается у некоторых животных (благоговение). Но хотя зачатки
нравственного чувства наблюдаются у животных, между ними и
соответствующими чувствами у человека есть, однако, формальное
различие. Животные бывают добрыми и злыми, но различие добра и зла,
как таковых не существует в их сознании. У человека это поэнание добра
и зла не только дано непосредственно в отличительном для него чувстве
стыда, но из этой первоосновы, постепенно расширяя и утончая свою
конкретно-чувственную форму, оно переходит в виде совести на всю
область человеческой этики.
Стыд и совесть говорят разным языком и по разным поводам, но смысл
того, что они говорят, один и тот же: ЭТО НЕ ДОБРО, ЭТО НЕ ДОЛЖНО, ЭТО
НЕДОСТОЙНО.
Такой смысл уже заключается в стыде; совесть прибавляет
аналитическое пояснение: СДЕЛАВШИ ЭТО НЕДОЗВОЛЕННОЕ ИЛИ НЕДОЛЖНОЕ, ТЫ
ВИНОВЕН ВО ЗЛЕ, ВО ГРЕХЕ, В ПРЕСТУПЛЕНИИ.
Если первичная основа совести есть чувство стыда, то очевидно, у
животных, лишенных этого элементарного чувства, было бы напрасно
искать более сложного явления его- в совести. Когда из смущенного вида
провинившихся животных выводят присутствие в них совести, этот вывод,
несомненно, основан на недоразумении, именно на смешении двух явлений,
существенное различие которых известно нам, однако по собственному
опыту. Нравственному состоянию возбужденной совести или раскаяния
аналогично в умственной сфере сознание сделанной ошибки или промаха,
т.е. акта практически, утилитарно нецелесообразного - НЕВЫГОДНОГО, и
вытекающее отсюда недовольство собою. Эти два явления имеют общие
формальные признаки и внещним образом одинакого выражаются в СМУЩЕНИИ.
Однако сущность их настолько различна, что хотя в иных случаях они
совпадают, но в других зато выступают отдельно, но и прямо исключают
друг друга. Умственное самоосуждение, несомненно, свойственно высшим
животным, и если благовоспитанная собака так сильно сознает свои
промахи, что иногда даже старается искусно скрыть их, то это, конечно.
говорит в пользу её ума, но никакого отношения к совести не
представляет.
Первичная, естественная нравственность, которую мы рассмотрели,
есть не что иное, как реакция духовной природы против грозящего ей
подавления и поглощения со стороны низших сил - плотской похоти,
эгоизма и диких страстей. Способность к такой реакции в человеке
делает его существом нравственным; но, оставаясь неопределенною в
своей действительной силе и объеме, она не может сама по себе
обосновывать нравственный порядок в человечестве. Все фактические
проявления нашей нравственной природы, как такие, имеют лишь частный,
случайный характер. Человек бывает БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ стыдлив,
