Для врагов ты Никто. И погибнуть должен как Никто - человек без имени, без
роду и племени.
Безымянная смерть - высший и самый трудный подвиг разведчика. К нему
нужно быть готовым. Нужно забыть о себе, уничтожить в памяти все, прежде
чем тебя уничтожат. Ты должен убить память о себе в своем сознании прежде,
чем убьют тебя самого, чтобы никакие муки не вынудили тебя вспомнить, кто
ты.
А тут что ж! Бой в открытую, плечом к плечу с товарищами. И они
радостно жаждали этого боя, зная, что если погибнут, то погибнут с оружием
в руках, как солдаты на поле битвы, падут в яростной схватке с врагом. А
уже это одно - счастье.
Все они тайно работали в тылу врага и почти все не то что пистолета -
перочинного ножа при себе не имели. Нужно было маскироваться, соблюдая
правила бытовой безопасности с аккуратностью обывателя, примирившегося с
оккупантами и с рабской покорностью работающего на них.
Даже в случае провала эти люди не считали себя вправе добровольно
отказаться от последнего шанса на победу. Они до конца вели поединок со
следователями СД, или гестапо, или контрразведчиками абвера,
противопоставляя изворотливость угасающего в муках разума тупому усердию
палачей. И нередко выигрывали состязание.
Прибегнуть к ампуле с ядом эти люди считали ниже своего достоинств,
считали чем-то подобным капитуляции, результатом слабоволия, утраты веры в
последний шанс, который обязательно должен представиться и дать
возможность выпутаться из следственной счети.
То была высшая этика, руководившая советскими разведчика в их борьбе.
Ее никто им не предписывал, но она стала для них как бы духовным уставом.
До конца остаться бойцом. Бойцом без имени. Твое имя - Никто.
И люди, не назвавшие себя и казненные безымянными, удостаиваются от
своих соратников высших почестей. О таких говорят: он погиб как чекист.
Это значит: человек ничего не сказал, и его безымянным казнили в застенке.
Враг не узнал его имени. Н - и к т о - вот его имя для врага.
Безмолвная безымянность - высшая доблесть для человека, как бы
избравшего девизом своей жизни слова замечательного болгарского
революционера Василия Левского: "Если выиграю - выиграет весь народ, если
проиграю, то только себя".
В этих словах - сущность работы разведчика в тылу врага. Этими
словами определяется значение его подвига...
Иоганн смотрел на людей, которые укрылись в кустах. Расстелив на
земле куртки, они тщательно чистили пистолеты и автоматы, проверяли каждый
патрон. Прятали оружие под лагерную одежду с таким расчетом, чтобы нельзя
было обнаружить при поверхностном осмотре. Наиболее крепкие физически
рассчитывали, что отберут оружие у врага, и запаслись для этого кто
брезентовой рукавицей со свинцовыми опилками, кто болтом, засунутым в
пареную брюкву, кто свернутой в спираль патефонной пружинкой с отточенным,
как лезвие бритвы, краем, кто подобной стилету вязальной спицей - ее
прятали в грубый шов на брюках.
Давно уже Иоганн Вайс выработал манеру независимо и самоуверенно
держать себя со своими сослуживцами по абверу. Он хорошо понимал, как
нужно вести себя с каждым из них, о чем следует и можно говорить, и
общение с ними не требовало от него усилий: он действовал как бы
автоматически. Когда же он встречался с кем-нибудь из своих соратников,
приходилось строжайше экономить время и в соответствии с правилами
коспирации говорить лишь о том, что относится к заданию, и выслушивать в
ответ только то, что непосредственно связано с делом.
Сейчас, очутившись в такой обширной компании родных людей, Иоганн
почувствовал радостное смятение. Да и как не прийти в смятение, когда
неожиданно исчезла привычная необходимость скрываться, экономить каждую
секунду времени, быть напряженным, как взведенный курок пистолета.
Он бродил между боевиками с растерянной, какой-то жалобной улыбкой. И
его лицо под эсэсовской фуражкой сразу неузнаваемо изменилось. Исчез
Иоганн Вайс. Здесь, в овраге, был только Саша Белов, почему-то переодетый
в форму немецкого офицера. И бродил он тут, волнуясь, как бродит
неприкаянно за кулисами участник самодеятельного спектакля. И сам он
волнуется, и все за него волнуются: а сумеет ли этот парень, такой
русский, сыграть роль немецкого фашиста Иоганна Вайса? Ведь во всем его
облике нет ничего, что могло бы помочь ему сыграть эту роль. Всем здесь,
вероятно, приходило в голову, что трудновато будет Белову, с его
добродушной физиономией и грустно-задумчивыми глазами, выступить в роли
немецкого офицера, строптивого, надменного, властного. А он думал, как
далеки эти ребята с их повадками рабочих людей от механической выправки
солдат конвойной команды.
О тех же, кто в полосатой одежде заключенных, и говорить нечего.
Разве они лагерники, эти люди с блестящими, озорными глазами, лихо
заломившие на ухо или на темя круглые, из полосатой материи шапочки
узников? Да нет, тут явный маскарад. Всех их вопиюще выдает отсутствие той
мертвящей вялости смертников, которая обычно свойственна приговоренным к
казни. В своей внушающей ужас полосатой одежде они развалились в кустах
так вольготно, будто на них пижамы, надетые на ночь, не более.
Но вместе с тем в поведении всех этих людей ощущалась строгая,
суровая выучка. Они не спрашивали друг друга: "Кто ты?", "Откуда ты?" Им
не следовало обременять себя лишними сведениями. Они сейчас отдыхали. И
даже то, что расположились они строго по парам, не было случайностью.
Каждая пара получила точное задание, каждый знал, как ему предстоит
действовать в условиях боевой операции. Все вплоть до мельчайших
подробностей было предусмотрено: и различные варианты взаимозаменяемости в
соответствии с обстановкой, и то, кому подорвать заполненные взрывчаткой
коробки противогазов, чтобы прикрыть группу в том, крайнем случае, если
операция сорвется и возникнет необходимость отойти, скрыться.
На рассвете самокатчик в форме службы гестапо доставил на мотоцикле
начальнику тюрьмы секретный пакет на его имя. И этот пакет и бумага с
приказом принять заключенных были изготовлены в мастерской "штаба Вали".
Одновременно, еще в предутренних сумерках, один из боевиков засел в
траншее, выкопанной под кабелем линии связи6 идущей от тюрьмы. Однако он
не перерезал кабель, а только замыкал его, нарушая слышимость настолько,
что телефонный разговор состояться не мог.
К вечеру группа разместилась в грузовике, строго соблюдая все правила
обычного конвоирования заключенных.
Зубов в форме эсэсовца сел в машину Вайса.
Место рядом с шофером Пташеком занял одетый в форму гестаповца
парашютист Мехов, назначенный быть личным охранником Иоганна.
Мехов обладал большим опытом подрывника и говорил о себе, что он
человек с пониженным слухом из-за шумной работы. И даже утверждал, что
теперь ему все равно, какое кино смотреть, звуковое или немое. И если он
выживет, то придется ему после войны, как старику, вешать на грудь
слуховой аппарат. Впрочем, Мехов сильно преувеличивал: все, что нужно
было, он прекрасно слышал.
Низкие, грузные тучи, казалось, пронзенные вершинами скал6 источали
потоки дождя. Было серо и сумрачно. Над озером дымилась водяная пыль. Ее
выбивал с поверхности озера тяжелый, твердый ливень.
Дорога извивалась в каменистых кручах. Обогав грузовик, легковая
машина Вайса вскоре приблизилась к казавшимся заброшенным угрюмым
развалинам, лишь по силуэту напоминавшим старинный замок.
Внешняя охрана, едва Вайс предъявил документ абвера, беспрепятственно
пропустила машину за крепостную стену. Миновали тяжеловесной каменной
кладки древние ворота, въехали во внутренний двор замка. Тут оказалась
вторая, бетонная стена, поверх которой были натянуты провода высокого
напряжения. И вот в металлические ворота этой стены машину не пропустили.
Пройти в караульное помещение сквозь узкую дверь, расположенную далеко от
ворот, охрана разрешила только офицерам - Вайсу и Зубову.
Здесь им предложили подождать.
Явился дежурный обер-ефрейтор СС, тщательно проверил документы
приехавших, повторил просьбу подождать и удалился, взяв документы с собой.
Ждать пришлось недолго, всего несколько минут. Снова появился
обер-ефрейтор, на этот раз в сопровождении двух охранников, и предложил
господам офицерам пройти на квартиру коменданта, расположенную рядом с
канцелярией.
Начальник тюрьмы, или, как здесь его называли, герр комендант,
долговязый, тощий, но с большим отвислым брюхом, чуть приподнялся из-за
стола и жестом предложил офицерам сесть против него в старинные кресла с
высокими резными спинками.
Перед ним лежал приказ, доставленный человеком Вайса, и документы
приехавших, взятые у них обер-ефрейтором.
- Я вас слушаю, господа, - сказал начальник тюрьмы, уныло посмотрел
на свое висящее между сухих ног брюхо и осторожно погладил его.
Вайс сказал:
- Да? - И, нагло глядя в тусклые глаза коменданта, осведомился: - У
вас здесь, вероятно, нет туалетной комнаты?
- Есть. Я прикажу проводить вас туда.
- М н е не требуется, - сказал Вайс. - Но мы как будто нарушили ваше
уединение? Не стесняйтесь. Мы располагаем временем. - И, обратившись к
Зубову, заметил небрежно: - Не правда ли, мы готовы оказать герру
коменданту такую любезность?
- Приказ составлен несколько не по форме, - сказал комендант и
подтолкнул к Вайсу желтой рукой бумагу, жирно подчеркнутую в нескольких
местах синим карандашом.
Вайс, не глядя на приказ, усмехнулся:
- Герр комендант, осмелюсь доложить вам, что я не штабной писарь. И
не нахожу нужным разбираться в подобных мелочах.
- Однако документ составлен не по форме, - настойчиво повторил
комендант, и его испитое лицо стало упрямым. - И я не могу, не получив
документа, составленного по форме, принять ваших заключенных, тем более
что мне негде их поместить.
- Не можете? - переспросил Вайс.
Комендант сокрушенно развел руками.
- Отлично, - сказал Вайс. И, улыбаясь, сообщил: - Ваш отказ нас
вполне устраивает. - Встал, резко склонил голову: - Имею честь
откланяться, герр комендант.
- Вы так спешите? Может, позволите предложить вам рюмку шнапса?
- Пожалуй, - милостиво согласился Вайс, - но только после того, как
отдам команду своим людям и прослежу за ее исполнением. - И, как бы
успокаивая, добавил: - Это займет всего несколько минут.
- Что именно? - спросил начальник тюрьмы.
- Как что? - Вайс даже изумился. - Перестреляем эту падаль у стен
вашего заведения. И все. Не потащим же мы их обратно.
- Позвольте, - забеспокоился комендант, - но почему на нашей
территории?
- У меня приказ - доставить заключенных сюда. И я их доставил. Вы не
желаете их принять. Хорошо. Я оставлю их вам в таком виде, при котором для
них уже не потребуется тюремных камер. Все будет в порядке, уверяю вас. -
И Вайс направился к двери.
- Герр капитан! - голос начальника тюрьмы дрогнул. - Я пытался
связаться с командованием, чтобы получить уточнения, но связь работает
адски скверно. - И придвинул к Вайсу телефонный аппарат. - Можете
убедиться.
Вайс сказал брезгливо:
- Я не сомневаюсь, герр комендант, что даже связь у вас и то в плохом
состоянии. И, будьте уверены, доложу об этом командованию.
- Я уже послал связиста проверить линию, - сказал комендант. И
попросил: - Немного терпения, господа офицеры.
Вайс насмешливо осведомился:
- Могу я попросить об этом же вас, герр комендант? Вся операция
