бархатисто-черный Индийский океан. Впереди мерцал слабый
огонек,- по всей вероятности, какой-нибудь пароход. Над нами
распростерлось авездиое явбо. Ярко, отчетливо сиял удивительный
Южный Крест.
Мак-Интайром, казалось, снова овладела его навязчивая
идея. Он стоял у релингов и, сжимая руками железные поручни,
напряженно всматривался в ночную темень.
- Слышишь, что-то шлепает о борт и плещется? Это ОН!
- Да кто же, Мак, кто там, за бортом? - опросил я и сам
ответил: - Никого нет, это судно режет штевнем воду.
- Ты ничего не знаешь. Это ОН объявил мне мат через тебя.
И с первого же раза! ОН, должно быть, где-то рядом.
Неужели это говорит тот самый могучий ирландец, который
перепугал всех нас? Нет, не иначе существует еще и второй
Мак-Интайр - слабый и суеверный.
- Ты же боишься меня, - сказал Мак, - и все-таки
объявил мне мат. Это был ОН!
Мы вместе пошли в душ. Здесь я снова увидел бугры его мышц
и стальные сухожилия.
- Мак, мне жаль тебя. Я тебя не боюсь: как-никак ты
помогал мне в бункере. Только будь добр: оставь меня в покое со
своей проклятой акулой!
Ирландец повязал вокруг шеи платок и молча отправился в
столовую пить холодный чай. Я быстро нырнул в койку, надеясь,
что он не будет меня тревожить. Когда он вошел в кубрик, я
притворился спящим. Жорж уже вовсю храпел за своей занавеской.
Тусклая лампочка на подволоке подрагивала :в такт машине.
Мак-Интайр сидел на краю койки и держал на коленях свою
шахматную доску. Фигуры на ней по-прежнему оставались на той же
позиции, при которой мы закончили игру. Ирландец недоверчиво
взирал на поле, словно еще надеясь уклониться от мата. Он
вытаскивал из гнездышек то одну, то Другую фигуру. Ничего не
помогало. Мат был бесспорный. Бог морей горел.
Долго бился Мак-Интайр над партией, затем сложил наконец
фигуры в шкатулку, подпер голову руками и погрузился в мысли.
Вдруг он сунул правую руку под матрац, медленно вытащил
револьвер и извлек из него барабан. Три патрона поблескивали в
нем.
Неужели он хочет застрелиться? Встревоженный, я повернулся
на другой бок, каждую секунду ожидая выстрела. Татуировка на
предплечье, даты рядом с изображением рыбы-молота и этот ужас
после- проигранной партии... Сколько ни раздумывал, я не мог
отыскать в этом никакой взаимосвязи. Какая же здесь кроется
тайна? Словно читая мои мысли, Мак-Интайр вдруг заговорил, и
слова его четко звучали в тишине:
- Ты думаешь обо мне и не можешь заснуть. Но ты абсолютно
ничего не знаешь о дубляже И о том, каково бывает, если его
получают дважды.
Я не понял ни слова, но почувствовал, что Мак-Интайр готов
раскрыть свою тайну. Я отдернул занавеску, уперся локтем в край
койки и вопросительно посмотрел на него:
- Дубляж? Что это такое, Мак? Я никогда не слышал этого
слова, но полагаю, что оно французское.
- Ты сказал сегодня, что жалеешь меня. А раз так, я
объясню тебе, почему-я расспрашиваю о рыбе-молоте. Ты услышишь,
почему я так бесцеремонно обошелся с донкименом и зачем согнул
кочергу в кочегарке. Но только не здесь. Пойдем на бак. Сейчас
ночь, и я не хочу, чтобы это услышал кто-нибудь еще.
Стараясь никого не разбудить, я вылез из койки и
направился за ирландцем, захватив с собой табак и папиросную
бумагу. Я полагал, что для рассказа Мак-Интайру потребуется
некоторое время, а кроме нескольких "бычков", курева у него не
было.
- Почему ты хочешь рассказать об этом именно мне? -
поинтересовался я.
- Потому что, как я заметил, ты непохож на них и способен
мне поверить, - ответил он.
На баке мы уселись на кнехты, и я свернул две сигареты.
Молча сделав несколько затяжек, Мак-Интайр начал:
- Перед тобой сидит преступник, дважды убийца. Если
хочешь, у меня на совести даже больше людей, ведь я служил в
Иностранном легионе. Но за два убийства я получил дубляж.
Все случилось только лишь из-за моей проклятом богом силы.
Я родился неподалеку от Дублина. Еще молодым парнем я уже мог
пригнуть быка к земле, ухватив его. за рота. Но на суше для
меня не было работы. Тогда я пошел в море, плавал на маленьком
ирландском суденышке. Как-то раз в Корке, в портовом кабачке, я
влип в драку с английскими солдатами и вынужден был
обороняться. "Томми", которого я сбил с ног, так больше и не
поднялся. Мои дьявольские руки с одного удара отправили его на
тот свет. Меня засадили в каторжную тюрьму. Если ты попадешь
когда-нибудь в окрестности Талламора, то увидишь большое
красное здание. Я просидел там четыре года за убийство. Срок
кончился, и я поклялся никогда больше, ни в каких стычках не
пускать в дело свою правую руку. Вот она, посмотри
повнимательней.
Мак-Интайр поднес сжатый кулак к -моему лицу, и я отметил,
что он был не очень-то большим и к тому же вовсе не походил на
кулак убийцы.
- Кому-то мешало, чтобы я оставался жить в Ирландии,
поэтому меня попросту вышвырнули из страны. Я нанялся кочегаром
на "голландца", и в конце концов этот ржавый горшок пришел в
Алжир. Вот там-то я и загремел ненароком в "Легион этранже".
Пьян был смертельно, - первый раз в жизни не смог пустить в
ход кулаки, когда нужно. Меня уволокли в пустыню и дрессировали
там - учили всевозможным гнусностям. Мы должны были убивать
людей, а нам за это обещали хорошо платить.
Однажды нас перевозили на грузовике: мы зачем-то
понадобились в Марокко. Когда машина въехала на пограничный
мост, я спрыгнул в воду. Вместе со мной удрали еще три
легионера. Вслед нам стреляли. В живых остался один я. ,В
погоню тут же послали лодку. Можешь мне поверить, я плаваю как
дельфин, до спасительного берега оставался всего какой-то метр,
и тут меня ударили веслом по. голове.
Мак нащупал рукой большой шрам, который я уже раньше
заметил под его короткими пепельными волосами. Мак-Интайр
глубоко затянулся, выпустил дым и продолжил рассказ:
- В сознание я пришел лишь в Боне (4). Меня заковали в
цепи, целыми днями не давали воды, хотели уморить жаждой,
свиньи. Но. я выдержал - отделался лишь последним
предупреждением перед отправкой на каторжные работы. Затем меня
послали в дальний форт. Это был отрезанный от всего мира
четырехугольный "загон" из камня и прессованной глины - в
самом сердце раскаленной пустыни. Перестрелки с туарегами не
заставили себя ждать. Чтобы выжить, мы должны были убивать. В
этом гиблом местечке смерть подстерегала нас на каждом шагу -
если не от палящего солнца или ночного холода, так от руки
бедуина. О побеге нечего было и думать. Что можно сделать, если
вокруг тебя на сотой километров пустыня?
Вот как раз в Сиди-эль-Бараб - это проклятое название
мзде никогда не забыть - я вторично пустил в ход свои ручищи.
Я был ранен, арабская пуля пронзила плечо. Но свинья Вавэ,
лейтенант Вавэ, приказал мне явиться вместе со всеми на поверку
и стоять на, этой адской жаре целый час с винтовкой у ноги.
Кровь текла у меня по спине. Я стоял в луже крови. Это было
невообразимое мучение, но Вавэ не позволил меня перевязать. Он
был слабак и ненавидел мою силу и непокорность. Он ненавидел
меня за то, что я все еще не подох.
В конце концов я не выдержал и упал. Казалось, форт
завертелся и рухнул на меня. Последнее, что я увидел, прежде
чем потерять сознание, было огромное огненное колесо, бешено
вращавшееся перед глазами...
Мак помолчал немного и продолжал:
- Пинок ноги. привел меня в чувство. Я все еще лежал на
песке во внутреннем дворе. В самой середине этого раскаленного,
как сковорода, прямоугольника лежал я, а рядом стояли
легионеры. Тут я увидел ноги Вавэ. Они надвигались на меня,
становились все больше и больше. У моей головы эти гигантские
ноги остановились. Я услышал ненавистный голос лейтенанта Вавэ
- язвительный и подлый голос. Мои руки потянулись вперед. У
меня было такое чувство, будто я давно умер, а вся моя жизнь
перелилась в руки. Чужие, опасные существа - они без моего
приказа сами подобрались к ногам Вавэ, крепко ухватили их и
сжали так, что лейтенант грохнулся на. землю. Не знаю, кричал
ли он, - я ощущал только его ноги. А мои руки тянулись дальше,
давили, плющили и раздирали тело Вавэ. Ничто уже не могло
помочь ему. В тени стены форта стояли легионеры и, не пробуя
вмешаться, наблюдали, как я расправляюсь со скотиной
лейтенантом. Он давно уже не дышал. Но я ие останавливался, не
мог остановиться: сокрушающее огненное колесо вес еще вращалось
во мне.
До утра я провалялся рядом с трупом Вавэ. Никто не
подходил ко мне. Всех охватил ужас. От рапы у меня началась
лихорадка. Я никогда нс забуду эту ужасную ночь, поверь мне. За
забором выли шакалы, они чуяли мертвечину. На следующее утро,
когда поднялось неумолимое солнце, Вавэ начал гнить. А я все
еще жил - ночной холод принес мне облегчение. Я медленно
пополз в тень здания. Больше часа потребовалось мне, чтобы
преодолеть нятнадцатиметровый раскаленный плац, ;и никто не
предложил помощи. Все боялись моих р.ук. Лишь очередная омена
занялась мной. Они перевязали кое-как плечо и заковали меня в
цепи.
- Мак, я никак не пойму, при чем же здесь твоя рыба?
- Yes, - сказал Мак-Интайр, - я рассказываю про свинью
Вавэ, потому что с его убийства все и началось. Конечно, для
них это было преднамеренное убийство. Ведь жертвой-то стал
французский офицер! Убей я десять или двести кабилов или
берберов, они бы навесили мне орден. А теперь меня заковали в
кандалы и отправили по караванной тропе в Константину, где
заседал военный трибунал. В результате - двенадцать лет
каторги во Французской Гвиане. Климат в Гвиане дьявольский.
Весь день мы должны были вкалывать в удушливой тропической
жаре. Вечером нас отводили в тюрьму. Арестанты дохли как мухи.
С болит ползла гнилая лихорадка. О бегстве нечего было и думать
- чистое самоубийство!
Потом нас послали строить железнодорожную ветку близ
Сен-Лорана. Я таскал и укладывал шпалы и тяжелые рельсы, толкал
груженые вагонетки, и сила моя росла с каждым днем. Никто не
осмеливался схватиться со мной. Однажды вечером Луи, наш
ублюдочный надсмотрщик, огрел меня плетью из кожи бегемота. Ему
показалось, что я слишком медленно поднимаюсь на платформу.
Попробуй защитись, когда на руках и ногах у тебя кандалы! Ведь
после работы нас тут же заковывали снова. Все-таки я попытался
сопротивляться и схватил его за руку. Ты же знаешь мой захват.
Луи упал. Он корчился у моих йог, как червяк. Я отпустил его,
однако правой рукой ему уже не владеть никогда.
За это я получил дубляж. Ранее меня приговорили к
обыкновенной ссылке, а теперь наказание удваивалось. Я провел
на каторге уже пять лет. Через год я мог бы стать "либерэ".
Либсрэ, правда, еще не совсем свободный человек, но он уже
может работать под надзором в городке и, по крайней мере,
свободен от цепей. Словом, вместо оставшихся двенадцати месяцев
меня ожидали двенадцать лет. Ты не можешь себе представить, что
это значит.
Меня отправили на Чертов остров, и тут началась жизнь,
которую и жизнью-то назвать страшно. Бежать с этого острова
невозможно. Пытались многие, да только никому не удавалось.
Можешь ты себе представить, что это такое - быть погребенным
заживо? Изнурительная работа, постоянно в цепях, климат
убийственный! Где-то далеко жизнь идет дальше без тебя. Где-то
далеко люди живут, любят, пьют вино, в Ирландии растет зеленая
трава, на лугах пасется скот, и все это без тебя!
О тебе просто забыли. Ты пропал без вести, тебя вычеркнули
