Бостонская команда "Ред Соке" четыре года до того, что люди в Новой
Англии назовут "Чудом-67", прозябала в бездействии в последних разрядах
Американской Лиги. Вот что происходило в большом мире, где жили
свободные люди.
Нортон встретился с Энди в конце июня, и подробности их разговора я
узнал от самого Дюфресна спустя семь лет.
- Можете не волноваться, что я сболтнул что-нибудь, - говорил Энди
Нортону тихим мягким голосом. - Информация о наших финансовых делах
останется в тайне, я буду нем как рыба, и...
- Достаточно, - перебил его Нортон. Он откинулся в кресле так, что
голова его почти касалась вышитых букв, оповещающих о грядущем
пришествии. Лицо коменданта было холодней могильного камня.
- Но...
- Больше не упоминайте при мне о деньгах. Ни в этом кабинете, ни
где-либо еще. Если Вы не хотите, конечно, чтобы библиотека опять
превратилась в одну маленькую комнату типа чулана, как это было раньше.
Надеюсь, это понятно?
- Я просто попытался Вас успокоить, только и всего. - Учтем на
будущее. И если я когда-нибудь еще буду нуждаться в успокоениях такого
сукиного сына, я о них попрошу специально. Я согласился на эту встречу,
потому что Вы утомили меня своими запросами, Дюфресн. Этому пора
положить конец. Я выслушивал бы идиотские истории типа Вашей дважды в
неделю, если бы пустил это дело на самотек. И каждый, кому не лень,
использовал бы меня как жилетку, в которую можно поплакаться. Я раньше
относился к Вам с большим уважением. Но теперь это закончилось. Вот и
все. Надеюсь, мы поняли друг друга?
- Да, ответил Энди, - но я хотел бы нанять адвоката. - О боже, и для
чего?
- Думаю, мы можем это обсудить. С показаниями Томми Вильямса, моими
показаниями и информацией, полученной из клуба, можно начать новое дело.
- Томми Вильяме выбыл из Шоушенка.
- Что?! - Он был переведен. - Переведен куда?
- Кешмен.
Энди замолчал. Его никто не назвал бы недостаточно сообразительным,
но тут и круглый идиот мог бы догадаться, что дело нечисто. Кешмен -
тюрьма к северу от Арустука, слабо охраняемая. Заключенные часто
посылаются на уборку картофеля, и это довольно тяжелая работа, но им
выплачивают хороший заработок. А также у этих людей есть реальная
возможность обучаться в CVI, престижном техническом институте, если у
кого возникает желание. Что самое главное для таких людей, как Томми,
людей с молодой женой и ребенком, отпускная программа в Кетмене довольно
свободная. Что означает реальный шанс хотя бы по выходным жить как
нормальный человек.
Воспитывать собственного ребенка, заниматься сексом с женой, даже
ездить на пикник.
Нортон, несомненно, выложил все эти козыри перед ошалевшим Томми и
потребовал взамен всего лишь одной маленькой услуги: не слова больше про
Элвуда Блейча. Томми предстояло решать, отправляться ли ему в Кешман или
оставаться здесь, где ему устроили бы действительно тяжкое существование
и вместо секса с женой предложили бы секс с тремя-четырьмя сестрами. -
Но почему? - Спросил Энди. - Почему Вы... - Да будет Вам известно, -
спокойно продолжал Нортон, - что я связывался с Роуд Айленд. Там
действительно содержался заключенный по имени Элвуд Блейч. Он был
выпущен на свободу во время последней амнистии, знаете, эти идиотские
правительственные программы, выдумка обезумевших либералов, позволяющая
уголовникам спокойно разгуливать по улицам. Блейч исчез.
- Начальник той тюрьмы... не приходится ли Вам приятелем?
Сем Нортон одарил Энди ледяной улыбкой... - Да, мы знакомы.
- Почему? - повторил Энди. - Скажите мне, зачем Вы это сделали? Я ни
о чем бы не стал болтать, если бы вышел на свободу, это же очевидно. Так
зачем же?
- Затем, что люди, подобные Вам, причиняют мне много расстройства и
головную боль, - откровенно сказал Нортон. - Мне хорошо, что Вы
находитесь здесь, в Шоушенке, мистер Дюфресн. И пока я нахожусь на посту
коменданта. Вы на свободу не выйдете. Вы привыкли думать, что на голову
выше всех окружающих. Это очевидно, для этого достаточно посмотреть хоть
раз вам в глаза, и когда я впервые пришел в библиотеку, мне стало все
очевидно. Ощущение собственного превосходства написано у Вас на лбу
крупными буквами. Теперь Вы несколько изменились, и я этому рад. Не
думайте, что Вы для меня чем-то полезны, вовсе нет. Просто такого
человека не помешало бы поучить смирению. Вы привыкли шествовать по
прогулочному двору так, как будто это гостиная в доме Вашего приятеля, и
Вы приглашены на вечерний коктейль. Знаете, такие очаровательные
вечеринки, где всякий муж домогается чужой жены и все до одного
напиваются безобразно пьяными. Но больше Вы не будете прогуливаться
подобным образом, я в этом уверен. И буду следить на протяжении многих
лет с большим удовольствием за тем, чтобы к Вам не вернулась прежняя
самонадеянность. А теперь убирайтесь прочь.
- О'кей. Но знайте, Нортон, что вся моя активность в качестве Вашего
личного экономиста сворачивается. И если Вы захотите впредь обходить
налоги и сводить концы с концами, обращайтесь в консультацию. Возможно,
Вам помогут.
Лицо коменданта на секунду стало красным от прихлынувшей крови, но
затем прежний цвет вернулся к нему.
- Теперь Вы пойдете в карцер. Тридцать дней. На хлеб и воду. Вторая
черная пометка в карточке. И пока Вы будете там сидеть, обдумайте мои
слова: если Вы прекратите на меня работать, я приложу все усилия, чтобы
библиотека вернулась в то состояние, в котором была до Вашего прихода. И
сделаю Вашу жизнь тяжелой... Очень тяжелой. Уж будьте спокойны, это я
обеспечить смогу. Вы потеряете свою одноместную камеру в пятом блоке,
поступающих сейчас много, так что будете жить с соседом. Потеряете все
ваши камешки, лежащие на окне, и лишитесь протекции охраны против
гомосексуалистов. Вы лишитесь всего... Ясно? Думаю, Энди было ясно все.
Время шло - возможно, единственно невосполнимая, единственно ценная
вещь в этом мире. Энди Дюфресн действительно изменился. Он продолжал
делать грязную работу на Нортона и заниматься библиотекой, все шло
по-прежнему. По-прежнему он заказывал выпивку на день рождения и
Рождество, по-прежнему отдавал мне недопитые бутылки. Время от времени я
доставал ему полировальные подушечки, и в 1967 я принес молоток: старый,
который он получил девятнадцать лет назад, совсем истерся...
Девятнадцать лет! Когда вы произносите эти слова, они звучат как
захлопывание двери в гробницу и дважды повернутый в замке ключ. Молоток,
который тогда стоил десять долларов, теперь поднялся до двадцати двух, и
мы с Энди печально улыбнулись, когда заключали сделку.
Энди продолжал обрабатывать камни, которые находил на прогулочном
дворе. Правда, двор теперь стал меньше: половина его была
заасфальтирована в 1962 году. В любом случае, Энди находил достаточно,
чтобы ему было чем заниматься. Когда он заканчивал обрабатывать камень,
помещал его на подоконник. Энди говорил мне, что он любит смотреть на
камешки, освещаемые солнечными лучами, на кусочки планеты, которые он
взял из пыли и грязи и отшлифовал до зеркального блеска. Аспидный
сланец, кварц, гранит. Крошечные скульптуры, склеенные заботливыми
руками Энди. Осадочные конгломераты, отполированные так, что можно было
ясно видеть, что они составлены из слоев различных пород, отлагавшихся
здесь на протяжении многих веков. Энди называл такие образцы
"тысячелетние сэндвичи".
Время от времени Энди убирал некоторые камешки с подоконника, чтобы
оставить место для новых. Большинство из тех камней, что покинуло его
комнату, перешло ко мне. Считая те, самые первые, напоминающие запонки,
у меня было пять экземпляров. Одна скульптура человека, мечущего копье,
два осадочных конгломерата, тщательно отполированных. У меня до сих пор
хранятся эти камни, и я часто верчу их в руках, думая о том, сколь много
может добиться человек, если у него есть время и желание.
Итак, все текло своим чередом. Если бы Нортон мог видеть, как
изменился Энди в глубине души, он был бы доволен результатами своих
трудов. Но для этого ему пришлось бы заглянуть чуть глубже, чем он
привык.
Он говорил Энди, что тот идет по прогулочному двору, как по гостиной
на званом ужине. Я называл такое поведение чуть иначе, но прекрасно
понимаю, что именно имел ввиду комендант. Я уже говорил, что Энди носил
свою свободу как невидимый пиджак, и хотя он находился за решеткой,
никогда не походил на заключенного. Глаза его никогда не принимали
отсутствующего тупого выражения. Он никогда не ходил так, как
большинство здесь - сгорбившись, вжав голову в плечи, тяжело переставляя
ступни, словно они налиты свинцом. Нет, не такой была походка Энди:
легкий шаг, расправленные плечи, будто он возвращается домой, где его
ждет прекрасный ужин и красивая женщина вместо пресного месива из
овощей, переваренной картошки и двух жирных жестких кусочков того, что
скорее можно назвать пародией на мясо... Плюс картинка с Реквель Элч на
стене. И за все эти четыре года, хотя Энди и не стал таким же, как
остальные, он приутих, замкнулся в себе, стал более молчаливым и
сосредоточенным. И кто может его винить? Разве что Нортон.
Мрачное состояние Энди прекратилось в 1967 году во время мирового
чемпионата. Это был сказочный год, год, когда "Ред Соке" стали
победителями. Первое место вместо предсказываемого Лас Вегасом девятого.
Когда это случилось - когда команда стала призером Американской лиги -
невиданное оживление охватило всю тюрьму. Это была какая-то идиотская
радость, странное ощущение, что если ожила безнадежная, казалось бы,
команда - то шанс на воскресение есть у всякого. Теперь я едва ли смогу
объяснить природу этого чувства, как бывший битломан не объяснит причин
своего сумасшествия, когда оно уже прошло. Но тогда все это было вполне
доступным и реальным. Всякое радио включалось на волну радиостанции,
передающей чемпионат, когда играли "Ред Соке". Жуткое уныние охватило
публику, когда в Клевелэнд была пропущена под конец пара мячей, и
идиотский взрыв буйного веселья последовал за решающим броском Рико
Петросели, который решил исход игры. Затем, после поражения в седьмой
игре чемпионата, "Ред Соке" утратили свое магическое воздействие, и
заключенные вновь впали в тягостное оцепенение. Подозреваю, как
обрадовался этому Нортон. Проклятый сукин сын любил видеть вокруг себя
людей с постными лицами, посыпающих головы пеплом, и на дух не переносил
счастливых улыбок.
Что касается Энди, ему не было причин унывать. Возможно потому, что
он никогда не был бейсбольным фанатом. В любом случае, он сумел поймать
то непередаваемое ощущение удачи, которое, казалось, потерял. Энди
вытащил свою свободу, как невидимый пиджак, из пыльного шкафа - и
примерил вновь...
Я вспоминаю один ясный осенний денек две недели после окончания
чемпионата. Возможно, было воскресенье, потому что я помню множество
людей, расхаживающих по двору, перекидывающихся мячиком, треплющихся
друг с другом о всякой ерунде и заключающих сделки. Другие в это время
сидели в зале для посетителей, общаясь с близкими под пристальным взором
охранников, рассказывая с серьезным видом совершенно неправдоподобные
сказки о своей жизни и радуясь передачам.
Энди сидел на корточках у стены, сжимая в руке подобранные им только
что камешки. Лицо он поднял к солнцу и, зажмурившись, впитывал тепло его
лучей. В тот день была на редкость ясная погода, это я помню точно.
- Привет, Ред, - окликнул он меня. - Подсаживайся, поговорим. Я
подошел.
