туда напиться после того, как он узнал все о Линде. При клубе была
дискотека, и в 1947 один из работавших там жокеев запомнился Энди. Он в
точности соответствовал описанию Элвуда Блейча. Высокий крепкий мужчина,
почти совсем лысый, с глубоко посаженными зелеными глазами. Он всегда
смотрел так, будто оценивает вас взглядом. Он не проработал там долго,
но Энди запомнил этого человека: он обладал слишком примечательной
внешностью.
Энди явился к Нортону в дождливый ветреный день когда большие серые
облака ползли по небу над серыми стенами, в день, когда с полей, лежащих
вокруг тюрьмы, сходил последний снег, обнажая безжизненные пожелтевшие
клочки прошлогодней травы.
У Нортона был солидных размеров офис в административном отделе
тюрьмы, а прямо за его столом располагалась дверь, ведущая в комнату
помощника коменданта. Помощник в тот день отсутствовал, а в его конторе
был один из заключенных, убогий прихрамывающий тип, имя которого я уже
не припомню. Все звали его Честером. Ему было поручено поливать цветы в
помещении и натирать полы. И у меня есть сильное подозрение, что земля в
цветочных горшках в тот день осталась сухой, а все, что Честер в тот
день натирал - это собственное грязное ухо о замочную скважину.
Он услышал, как дверь, ведущая в кабинет коменданта из коридора,
отворилась и захлопнулась, и Нортон сказал:
- Добрый день, Дюфресн, чем могу Вам помочь?
- Видите ли, - начал Энди, и старина Честер признавался нам, что едва
смог узнать его голос. - Видите ли, комендант, произошло нечто... Со
мной случилось нечто такое, что я... я затрудняюсь, с чего и начать.
- Ну что ж, почему бы Вам не начать сначала? - спросил Нортон своим
елейным голоском, словно предназначенным для зачитывания псалмов.
- Наверное, это будет лучше всего.
Энди так и поступил. Он напомнил Нортону подробности преступления, за
которое попал в Шоушенк. Затем в точности пересказал всю историю,
которую услышал от Томми Вильямса. Он назвал Томми, и возможно вам это
покажется не слишком мудрым в свете последующих событий, но что ему
оставалось делать? Ведь иначе его история звучала бы и вовсе
неправдоподобно.
Когда он закончил, некоторое время Нортон молчал. Я ясно вижу его,
откинувшегося на спинку кресла под портретом Рида, висящим на стене:
пальцы сплетены, губы сжаты, лоб собран в морщины, почетный значок на
груди тускло поблескивает.
- Да, - наконец произнес комендант, - это одна из самых дурацких
историй, которую я когда-либо слышал. И знаете, Дюфресн, что меня больше
всего удивляет?
- Что, сэр?
- Что Вы всему этому поверили.
- Сэр! Я не понимаю, что Вы хотите этим сказать? - Произнес Дюфресн,
и Честер говорил потом, что он едва мог узнать голос человека,
тринадцать лет назад справившегося с" Байроном Хедлеем. Сейчас Энди с
трудом выговаривал слова, голос его дрожал.
- Что ж, произнес Нортон, - для меня вполне очевидно, что этот
молокосос Вильяме был Вами совершенно очарован. Попал под Ваше влияние,
скажем прямо. Он услышал Вашу горестную историю, и вполне естественно с
его стороны было желание как бы... оправдать Вас и приободрить. Вполне
естественно. Он молод, не слишком рассудителен. Он никак не мог
предвидеть, в какое состояние это Вас приведет. Все, что. я могу
предложить...
- Разве я бы об этом не подумал? - Перебил Энди. - Но я никогда не
говорил Томми от том человеке, работавшем при клубе. Более того, никому
не мог об этом говорить, в этом просто не было необходимости. Но
описание сокамерника Томми и того парня, которого я помню... они же
идентичны!
- Прекрасно, но теперь Вы склоняетесь к одностороннему восприятию
действительности, - Ответил Нортон. Фразочки типа "одностороннее
восприятие действительности" усваиваются в большом количестве людьми,
проходящими обучение, чтобы потом работать в исправительных учреждениях.
И они применяют эти словечки к месту и не к месту.
- Но это не так, сэр.
- Это Ваша точка зрения. Моя же принципиально иная. И учтите, что у
меня нет никаких фактов, кроме Вашего слова, что действительно такой
человек работал в клубе "Фальмауф Хилл". - Нет, сэр, не только, потому
что... - Подождите, - остановил его Нортон, голос его становился все
громче и уверенней, - давайте посмотрим на дело с другой стороны.
Предположим на секунду, просто предположим, не более, что действительно
существовал человек по имени Элвуд Блеч.
- Блайч, поправил Энди.
- Пусть Блайч, какая разница. И будем считать, что он действительно
являлся сокамерником Томаса Вильямса в Роуд Айленд. Шансы очень высоки,
что он сейчас уже на свободе. Более чем высоки. Ведь мы даже не знаем,
сколько времени он провел в тюрьме, прежде чем попал в камеру Вильсона,
не так ли? Известно только, что он был осужден на шесть лет.
- Нет. Мы не знаем, сколько времени он отсидел. Но я полагаю, есть
шанс, что он все еще там. Даже если это не так, в тюрьме сохранились
сведения о его последнем адресе, имена близких друзей и родственников.
- То и другое, как Вы понимаете, может ровным счетом ничего не
значить. Концы вводу, и все тут.
Энди секунду помолчал, затем взорвался:
- Да, но есть шанс, так ведь?
- Да, конечно. Итак, Дюфресн, предположим далее, что Блейч не только
существует, но и находится поныне в Роуд Айленд. И что же, по-вашему, он
скажет, когда мы придем к нему с показаниями Вашего Томми? Возможно, он
упадет на колени, возведет глаза к небу и, рыдая, признается во всех
своих грехах?
- Как можно быть настолько тупым? - пробормотал Энди так тихо, что
Честер едва мог его слышать. Зато коменданта он услышал превосходно.
- Что?! Как Вы меня назвали?!
- Тупым! - закричал в ответ Энди, - или это намеренно?
- Дюфресн, Вы отняли пять минут моего времени - нет, семь - а я
сегодня очень занят. Итак, полагаю, нашу встречу можно объявить
законченной и...
- В клубе хранятся все старые бланки и карточки, Вы хоть это
понимаете? - продолжал кричать Энди. - У них и налоговые бланки, и
В-формы, и компенсационные карточки для уволенных, и на каждой его имя!
Кто-нибудь из администрации, кто работал в клубе прежде, остался там и
сейчас! Возможно, и сам старик Бриггс, ведь прошло пятнадцать лет, а не
вечность! Они вспомнят его! Если Томми подтвердит все, что рассказывал
ему Блейч, и Бриггс удостоверит, что Блейч действительно работал при
клубе, мое дело возобновят! Я смогу...
- Охрана! Охрана! Уберите этого человека!
- В чем дело? - дрогнувшим голосом спросил Энди. - Это моя жизнь, моя
возможность выйти на волю, Вы это понимаете? Почему бы не сделать всего
лишь один запрос, чтоб подтвердить историю Томми? Послушайте, я
заплачу...
Затем, по словам Честера, последовал легкий шум: охранники схватили
Энди и потащили его прочь из кабинета.
- В карцер, - сухо сказал Нортон, и я представляю себе, как он при
этом провел рукой по своему значку. - На хлеб и воду.
И Энди, окончательно вышедшего из-под контроля, увели. Честер
говорил, что он слышал, как уже в дверях Энди продолжал кричать на
коменданта: - Это моя жизнь! Неужели не понятно, это моя жизнь! Двадцать
дней провел Энди на "диете Нортона". Это была его первая стычка с Сэмом
Нортоном и первая черная отметка в карточке с тех пор, как он вступил в
нашу маленькую счастливую семейку.
Расскажу теперь немного о Шоушенкском карцере, раз уж к слову
пришлось. Эта старая добрая традиция восходит к началу девятнадцатого
века. В те дни никто не тратил времени на такие вещи, как "искупление",
"реабилитация" и прочую ерунду. Вещи подразделялись четко и ясно на
черное и белое. Либо вы виновны, либо нет. Если виновны - вас полагается
либо повесить, либо посадить в тюрьму. И если вы приговорены к лишению
свободы, вас не будут отвозить в какое-то заведение, нет, вам придется
рыть себе тюрьму своими руками, и власти провинции Майн выделят для
этого лопату. Вы выроете яму таких размеров, каких вам под силу, копая
от восхода солнца до захода. Затем, получив пару шкур и корзину, вы
спускаетесь вниз, а яму сверху накрывают решеткой, сквозь которую будут
бросать немного зерен или кусочек червивого мяса, а по редким праздникам
вас будут потчевать ячменной похлебкой. Испражняться придется в корзину,
а в шесть утра, когда приходит тюремщик, эту же самую корзину вы отдаете
ему для воды. А в дождливую погоду приходится спасаться под ней от
потоков воды.
Никто не проводил "в дыре" слишком долгое время - самое большее,
насколько я знаю, тридцать месяцев. Это был четырнадцатилетний психопат,
кастрировавший школьного товарища, но он был молод и здоров, когда его
посадили.
Не забывайте при этом, что за любое более тяжелое преступление, чем
пустячная кража или мелкое богохульство, вас повесят. А за такие мелкие
преступления вы проводите три, или шесть, или девять месяцев в дыре, и
выходите оттуда абсолютно бледным, полуослепшим, начинаете бояться
открытого пространства, зубы ваши шатаются и готовы окончательно
вывалиться, ноги покрыты грибком. Старая добрая провинция Майн...
Шоушенкский карцер являет собой некое более цивилизованное подобие
средневековой тюрьмы... События в человеческой жизни развиваются в трех
направлениях: хорошо, плохо и ужасно. И если вы углубляетесь в кромешную
тьму ужасного, все труднее становится делать какие-либо различия.
Чтобы попасть в карцер, вы спускаетесь на двадцать три ступеньки в
подвал. Единственный звук, проникающий туда - звук падающей воды. Все
освещение представлено тусклой шестидесятиваттной лампочкой. Камеры там
одиночные, они имеют форму бочонка, как те чуланчики, что богатые люди в
своем доме скрывают за какой-нибудь картиной. Как и в чулане, двери
раздвигающиеся, окон нет никаких, даже решетчатых, и единственное
освещение - лампочка, которую выключают в восемь вечера, на час раньше,
чем гасят огни в остальных помещениях тюрьмы. Вам приходится находиться
в кромешной тьме, хотите вы этого или нет. В камере есть вентиляция, и
можно слышать, как в вентиляционной системе шуршат и снуют крысы. В
камере есть прикрученная к стене койка и большой кан без сидения. Таким
образом, у вас есть возможность проводить время тремя способами: сидеть,
испражняться или спать. Богатый выбор. Двадцать дней в таком месте
тянутся, как год, тридцать - как два года, сорок дней могут показаться
десятилетием.
Единственное, что можно сказать в защиту одиночки - у вас появляется
время подумать. Энди занимался этим все двадцать дней своего пребывания
на "диете Нортона", а когда вышел, попросил о новом свидании с
комендантом. Запрос был отклонен. Такая встреча, сказал комендант, будет
"непродуктивна". Вот еще одно словцо, которому обучают на такого рода
должности.
Энди терпеливо повторил свой запрос. И снова. И снова. Он
действительно изменился, Энди Дюфресн. Той весной 1963 года на лице его
появились морщины, а в волосах седые пряди. Исчезла та маленькая
усмешка, которая всегда так восхищала меня. Он стал часто смотреть в
пустоту, а я знаю, что когда у заключенного появляется такой взгляд, он
считает оставшиеся годы в тюрьме, месяцы, недели, дни.
Энди возобновлял свой запрос снова и снова. Он был терпелив. У него
не было ничего, кроме времени... Началось лето. В Вашингтоне президент
Кеннеди обещал избирателям новое наступление на нищету и нарушения прав
человека, не зная, что жить ему осталось всего полгода. В Ливерпуле
появилась группа "Битлз" и стала популярна как одна из самых сильных
музыкальных групп Англии, но я полагаю, в Штатах их еще не слушали.
