слишком тщательно обыскивали его камеру во время проверок. Охранники не
особо усердствуют в таких случаях: деньги у них в кармане, и пусть себе
заключенный спокойно курит свои сигареты или развешивает картинки. К
тому же, Энди всегда был паинькой. Тихий, хладнокровный, корректный, он
вовсе не напоминал тех дебоширов, к которым проверка приходит чаще, чем
к остальным, переворачивает подушки и проверяя канализационную трубу.
Тогда, в 1950, Энди стал чем-то большим, чем просто примерным
заключенным. Он стал заметной фигурой, человеком, который умеет
обращаться с бухгалтерией. Он оформлял счета, давал советы по
планированию вложений, заполнял бланки договоров по займу и аренде. Я
помню, как однажды Энди сидел в библиотеке, терпеливо прорабатывая
параграф за параграфом соглашение о прокате автомобиля с начальником
охраны. Он рассказывал во всех подробностях, что в договоре хорошо и что
плохо, объясняя непонятные термины и предостерегая от операций с
финансовыми компаниями, которые отличались от сидящих в Шенке грабителей
только тем, что были официально зарегистрированы и признаны. Когда он
окончил, начальник начал было протягивать ему руку для пожатия... и
быстро отдернул ее обратно. На секунду он забыл, что находится в тюрьме
и имеет дело с заключенным.
Энди был в курсе всех изменений в законах о налогообложении и
ситуаций на рынке акций, поэтому его активность как знающего специалиста
не прекратилась после того, как его заперли в каменный мешок, как это
могло бы произойти. Он был полезен для администрации. Поэтому война с
сестрами прекратилась, библиотека росла, и камера по-прежнему была в
распоряжении Энди. Он был очень полезным ниггером. Им было выгодно
видеть его счастливым.
Однажды в октябре 1967 года простое развлечение, долгое хобби
превратилось в нечто иное. Ночью, когда Энди, просунувшись в дыру уже по
талию, продолжал крошить стену, молоток внезапно ушел в бетон по самую
рукоятку.
Энди вытащил, возможно, несколько обломков, но он услышал, как другие
провалились в полость, гулко ударившись о трубу внизу. Знал ли он к
этому времени, что наткнется на пространство между стенами или же был
удивлен? Понятие не имею. Не знаю, была ли у него возможность до этого
дня ознакомиться с планом тюрьмы. Если нет, будьте уверены: на следующий
же день он это сделал.
Тогда Энди понял, что он играет уже не в детские игрушки. Что ставки
слишком высоки: его свобода, его жизнь. Даже тогда он не был вполне
уверен в успехе, но идея побега уже пришла ему в голову, потому что
именно в это время мы впервые говорили о Зихуантанезо. Вместо того,
чтобы оставаться простым вечерним развлечением, этот лаз сделался его
хозяином, если Энди к этому времени знал уже о канализационной трубе и о
том, что она выведена за стены тюрьмы.
На протяжении многих лет он беспокоился о своем ключе, лежащем под
камнем в Бакстоне. Волновался, что какой-нибудь крутой охранник из
новеньких устроит у него тщательный обыск и заглянет за плакат, или что
придет новый сокамерник. Все эти вещи действовали ему на нервы на
протяжении восьми лет. Все, что я могу сказать по этому поводу: он -
самый хладнокровный человек из мне известных. Я бы просто свихнулся от
такой неопределенности. Но Энди продолжал свою игру.
Он вынужден был мириться с тем, что в любой момент его тайна
раскроется, но боги были добры к нему на протяжении всего этого долгого
времени.
Самое забавное, что можно только себе представить, если бы его
амнистировали. Ведь три дня после того, как решение об освобождении
принято, заключенный проводит в менее охраняемом корпусе, проходя
физические, психические, профессиональные тесты. Пока он там, его камеру
полностью освобождают от вещей хозяина и готовят для нового жильца.
Поэтому вместо освобождения Энди получил бы довольно долгий срок в
карцере, а потом поднялся бы по все тем же ступеням, но уже в другую
камеру.
Если он вышел на полость в 1967, почему же ничего не предпринимал до
1975?
Точно не знаю, могу лишь кое-что предполагать. Во-первых, он должен
был стать еще более осторожным. Он был слишком умен, чтобы сломя голову
броситься осуществлять свои замыслы и попытаться выйти наружу в восемь
месяцев или даже в восемнадцать. Он должен был расширять свой лаз
понемногу. Отверстие размером с чашку, когда он заказал свою новогоднюю
выпивку в тот год. Размером с тарелку к тому времени, когда он отмечал
день рождения в 1968. И уже довольно большой ход в 1969, когда начался
бейсбольный сезон.
К тому времени он стал продвигаться гораздо быстрее, чем раньше.
Вместо того, чтобы измельчать куски бетона и выносить пыль во двор в
потайных карманах, можно было просто выбрасывать их в полость. Возможно,
он так и делал, а может, и нет, ведь шум мог бы возбудить подозрения.
Или, если он уже знал о трубе, то мог бояться, что падающий вниз обломок
бетона пробьет ее раньше времени. Канализационная система блока выйдет
из строя, что повлечет за собой расследование, и его ход будет
непременно обнаружен.
Несмотря на все это, к тому времени, как Никсон был избран во второй
раз, ход сделался настолько большим, что Энди спокойно мог проникнуть в
него. Почему же он этого не сделал?
Здесь сколько либо обоснованные предположения заканчиваются, и
остаются только смутные догадки. Конечно, лаз мог быть засорен внизу
осколками стены, и его надо было расчистить. Но эта операция не могла
занять много времени. Что же тогда? Мне кажется, Энди испугался. Я уже
описывал, как привыкает человек к несвободе. Сперва вы не можете
находиться среди этих четырех стен, затем понемногу к ним привыкаете,
начинаете принимать их как нечто естественное... И наконец, тело ваше и
сознание на столько приспосабливаются к клетке, что вы начинаете ее
любить. Здесь вам указывают, когда надо есть, когда писать письма, когда
курить. Когда вы работаете, то пять минут каждый час вам выделяется на
то, чтобы справить свою нужду. Мой перерыв приходился на двадцать пятую
минуту каждого часа, и это было на протяжении тридцати пяти лет. Поэтому
единственное время, когда я мог захотеть в туалет, приходилось на
двадцать пятую минуту. А если я по каким-то причинам туда не шел, на
тридцатой минуте нужда проходила... До двадцать пятой минуты следующего
часа.
Возможно, Энди тяготил страх оказаться за пределами тюремных стен,
этот обычный для всякого заключенного синдром.
Сколько ночей провел он, лежа на койке под своим плакатом, раздумывая
о канализационной трубе и своих шансах благополучно сквозь нее
пробраться? Распечатки указали ему местоположение и радиус трубы, но
никак нельзя было узнать, что находится внутри - не задохнется ли он, не
будут ли крысы настолько велики, чтобы нападать на него, а не убегать, а
главное, что он найдет на дальнем конце трубы, когда до него доберется?
Ведь могла бы выйти даже более забавная история, чем с амнистией: Энди
пробивает отверстие в трубе, ползет пять сотен ярдов, задыхаясь в
зловонной темноте, и видит крупную металлическую сетку или фильтр на
другом конце трубы. Забавная ситуация, не правда ли?
Все эти вопросы постоянно волновали его. И даже если все закончится
благополучно и Энди вылезет из трубы, сможет ли он найти гражданскую
одежду и исчезнуть незамеченным ни полицией, ни фермерами? Даже если все
это произойдет, и он будет далеко от Шоушенка прежде, чем поднимут
тревогу, доберется до Бакстона, найдет нужный луг, перевернет камень...
а там ничего? Нет даже необходимости в таком драматическом развитии
событий, как придти на нужное место и увидеть вместо луга новый
супермаркет. Может все оказаться еще проще: какой-нибудь ребенок,
любитель камней, увидит вулканическое стекло, вытащит его, обнаружив
ключ, и унесет то и другое в качестве сувениров... да все. что угодно,
может произойти.
Итак, мне кажется, что Энди просто на некоторое время затих. Что он
мог потерять, спросите вы? Во-первых, библиотеку, и потом, привычную
подневольную жизнь. И любой будущий шанс воспользоваться своими
документами и деньгами.
Но в результате он решился, и преуспел. Но действительно ли ему
удалось убежать, спросите Вы? Что произошло потом? Что случилось, когда
он перевернул камень... Даже если предположить, что камень был все еще
на месте?
Я не мог описать эту сцену, потому что все еще сижу в четырех стенах
своей камеры, и вряд ли скоро покину Шенк.
Но кое что я знаю. Пятнадцатого сентября 1975 годя я получил почтовую
открытку из маленького городка Мак Нери, штат Техас. Город расположен на
американской стороне границы. Та сторона открытки, где полагается
писать, была абсолютно пуста. Но я все понял.
Именно там он переходил границу. Мак Нери. Штат Техас.
Вот и вся моя история. Я никогда не задумывался о том, сколь долгой
она получится и сколько страниц займет. Я начал писать сразу после того,
как получил открытку, и закончил сегодня, 14 января 1976 года. Я
использовал уже три карандаша и полную упаковку бумаги. Рукопись я
тщательно прячу... Да и вряд ли кто-нибудь сможет прочитать эти
каракули.
Ты пишешь не о себе, - говорю себе я. - Ты пишешь об Энди, а сам
являешься лишь второстепенным персонажем своего рассказа. Но знаете,
каждое слово, каждое чертово слово этого рассказа все-таки обо мне. Энди
- это часть меня, лучшая часть, которая обрадуется, когда тюремные
ворота откроются наконец, и я выйду на свободу. В дешевом костюме, с
двадцатью долларами в кармане. Эта часть моей личности будет радоваться
независимо от того, насколько старой, разбитой и напуганной будет
оставшаяся половина.
Здесь есть и другие заключенные, которые, подобно мне, помнят Энди.
Мы счастливы, что он ушел, но и печальны. Некоторые птицы не
предназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистает
сказочными красками, песни их дикие и сладкозвучные. Лучше дать им
свободу, иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу,
она просто выпорхнет. И какая-то часть вас будет знать, что все
происходит так, как и должно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без
этого чудного создания, жизнь станет более скучной и серой.
Вот и все, что я хотел рассказать вам. И я рад, что мне это удалось,
даже если мой рассказ где-то оказался непоследовательным и бессвязным, и
если эти воспоминания сделали меня чуть печальнее и даже старее.
Благодарю за внимание. И Энди, если ты действительно сейчас на свободе -
а я верю, что это так, - погляди за меня на звезды после заката, набери
полную пригоршню песка, брось ее в прозрачную чистую воду и вдохни за
меня полной грудью воздух свободы.
Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за свою рукопись, но вот
передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу к ним
добавить еще несколько.
Я буду писать их на новой бумаге, которую я купил в магазине. Просто
пошел в магазин на Конгресс Стрит и купил.
Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенской тюрьме январским днем
1976 года. Сейчас май 1977, и я сижу в маленькой дешевой комнатушке
отеля "Брюстер" в Портленде.
Окно открыто нараспашку, и доносящийся с улицы гул машин кажется мне
очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянно выглядываю в
окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночью я
плохо сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком
большой и непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро
совершенно растерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно
