Селена не знала, что он подразумевает под "все", и не понимала, как то, что она приносила ему чай со льдом или рассказывала о забавном щеночке Лауры Лэнгилл, могло привести его к решению, что он может засовывать ей руку между ног или тискать ее, когда только ему этого захочется, но ее обвиняли, что она сделала что-то плохое, и это вызывало у нее чувство стыда. Вот что было по-настоящему ужасно - не страх, а стыд.
Селена сказала мне, что однажды решила рассказать обо всем миссис Щитс, своему школьному психоаналитику. Она даже записалась на прием, но у нее сдали нервы, пока она, сидя в приемной, ожидала выхода другой девочки. Это было больше месяца назад, когда учебный год только начался.
- Я стала размышлять, как это будет звучать, - сказала Селена, когда мы сидели на скамье в каюте. Паром уже прошел половину пути, и мы могли видеть Ист-Хед, залитый послеобеденным солнцем. Селена наконец-то перестала плакать. Правда, она все еще всхлипывала время от времени, и мой платочек стал совсем мокрым от ее слез, но в конце концов Селена взяла себя в руки; я чертовски гордилась ею. Однако она ни на секунду не отпускала мою руку. Селена вцепилась в нее мертвой хваткой так, что через сутки на руке появились синяки.
- Я подумала о том, как это будет выглядеть, если я сяду и скажу: "Миссис Щитс, мой отец пытается сделать со мной сами знаете что". А она такая глупая - и такая старая, - что, возможно, скажет: "Нет, я не знаю что, Селена. О чем ты говоришь?" И потом придется рассказывать ей, что мой отец пытается соблазнить меня, а она не поверит, потому что там, откуда она приехала, люди не делают ничего подобного.
- Мне кажется, такое случается во всем мире, - сказала я. - Печально, но факт. И я думаю, что школьный психоаналитик тоже знает об этом, если только она не совсем уж тупица. Разве миссис Щитс такая уж дремучая дура. Селена?
- Нет, - ответила Селена. - Я так не думаю, мамочка, но...
- Милая, неужели ты думаешь, что ты первая девочка, с которой случилось подобное? - спросила я, и она что-то ответила, но я не расслышала, так как Селена говорила очень тихо. Я попросила ее повторить.
- Я не знаю, первая или нет, - произнесла она и обняла меня. Я тоже обняла ее. - В любом случае, - продолжала Селена, - ожидая в приемной, я поняла, что не смогу рассказать. Может быть, если бы я сразу вошла, то мне удалось бы это, но не после того, как у меня было время посидеть и снова все прокрутить в голове и думать: а может быть, отец прав, и ты подумаешь, что я плохая...
- Я никогда не подумаю так, - произнесла я и снова обняла ее.
Селена улыбнулась, и эта улыбка согрела мое сердце.
- Теперь я знаю это, но тогда я не была уверена. И пока я сидела, а миссис Щитс беседовала с другой девочкой, я придумала веское оправдание, чтобы не пойти.
- Да? - спросила я. - И что же?
- Ну, это ведь не было школьной проблемой, - ответила Селена.
Это показалось мне смешным, и я начала хихикать. А вскоре и Селена смеялась вместе со мной, и наш смех становился все громче и громче. Вот так мы обе сидели на скамеечке, держась за руки и смеясь, как парочка гагар в брачный сезон. Мы смеялись так громко, что мужчина, продававший сэндвичи и сигареты, подняв голову, посмотрел на нас, желая удостовериться, все ли с нами в порядке.
Пока мы плыли домой, Селена рассказала мне еще две вещи - одну языком, а другую глазами. Сказанным вслух было то, что она хотела взять свои вещи и убежать; это казалось хоть каким-то выходом. Но побег - это не разрешение проблемы, если вы очень сильно ранены: куда бы вы ни убежали, сердце и голова всюду последуют за вами, - и тут в ее глазах я увидела, что мысль о самоубийстве также приходила ей в голову.
Я подумала об этом - об увиденном в глазах моей дочери решении убить себя, - и с того момента я стала видеть лицо Джо даже более четко тем своим внутренним глазом. Я представила, как он выглядел, докучая Селене, пытаясь засунуть руку ей под платье, пока она не стала носить в целях самообороны только брюки, и не получил того, чего хотел (или не всего, чего хотел), просто по счастливой случайности, а не из-за прекращения попыток. Я подумала, что это вполне могло бы случиться, если бы Джо-младший по-прежнему продолжал играть с Вилли Брэмходлом и не приходил домой пораньше или если бы я наконец-то не открыла глаза, чтобы хорошенько посмотреть на дочь. Больше всего я размышляла над тем, как Джо довел Селену до такого состояния. Он сделал это, как делает жестокий человек, загоняя лошадь: он гонит ее во весь дух без малейшей передышки, не чувствуя ни любви, ни жалости, пока несчастное животное не свалится замертво к его ногам... он, возможно, будет стоять, зажав в руке хлыст, и удивляться, почему же, черт побери, это случилось. Вот когда желание прикоснуться к его лбу, желание узнать, такой ли он гладкий на самом деле, как кажется, отыгралось на мне; вот когда я получила все сполна. Я по-прежнему трезво смотрела на вещи, и я осознала, что живу с бессердечным, безжалостным мужчиной, верящим, что все, до чего он может дотянуться или схватить, принадлежит ему по праву - даже его собственная дочь.
Так я размышляла о Джо, пока мысль о его убийстве впервые не промелькнула у меня в голове. Я не решилась бы убить его в тот момент - Господи, нет, - но я была бы лгуньей, если бы сказала, что это была всего лишь мысль. Это было нечто намного более серьезное.
Должно быть, Селена заметила что-то в моих глазах, потому что, положив свою руку на мою, спросила:
- Мама, могут возникнуть неприятности? Пожалуйста, скажи, что ничего не будет, - если он узнает, что я рассказала, он взбесится!
Я хотела успокоить ее, сказав то, что она хотела услышать, но не смогла. Проблемы действительно возникнут - но насколько они будут серьезными, все станет зависеть от Джо. Он отступил в ту ночь, когда я ударила его кувшином, но это вовсе не означало, что он подчинится еще раз.
- Я не знаю, что произойдет. - ответила я, - но я скажу тебе две вещи, Селена: в случившемся нет твоей вины, а его дни, когда он приставал и домогался тебя, кончились. Понимаешь?
Ее глаза снова наполнились слезами, одна слезинка скатилась по щеке.
- Я просто не хочу, чтобы возникли неприятности, - произнесла Селена. Она замялась на секунду, а потом выкрикнула: - Я ненавижу все это! Зачем ты его вообще ударила? Почему он вообще начал приставать ко мне? Почему все не могло оставаться так, как было раньше?
Я взяла ее за руку:
- Случается то, что случается, родная, - иногда все поворачивается в плохую сторону, тогда нужно брать ситуацию под контроль. Ты ведь знаешь об этом, правда?
Селена кивнула головой. Ее лицо выражало боль, но не сомнение.
- Да, - произнесла она. - Я тоже так считаю.
Паром уже приближался к причалу, и времени на разговоры уже не оставалось. Я была только рада этому; мне не хотелось, чтобы Селена смотрела на меня полными слез глазами, требующими того, чего желает любой ребенок: чтобы справедливость восторжествовала, но чтобы при этом никто не испытал боли и обиды. Она желала, чтобы я пообещала то, чего не могла обещать, потому что вряд ли я смогла бы сдержать подобное обещание. Я не была уверена, что мой внутренний глаз позволит мне сдержать слово. Не говоря друг другу ни слова, мы сошли с парома, а мне только это и было нужно.
В тот вечер, когда Джо вернулся с работы (он тогда ремонтировал веранду у кого-то на острове), я отослала всех троих детей в магазин. Я видела, как Селена украдкой бросала на меня взгляды, пока шла по подъездной дорожке, при этом лицо у нее было белое как мел. Каждый раз, когда она поворачивала голову, мне казалось, что я вижу по топорику в каждом ее глазу. Но я видела в них и нечто другое; надеюсь, это было облегчение.
Джо сидел у плиты и читал "Америкэн", как и всегда по вечерам. Я стояла рядом с буфетом, и мой внутренний глаз раскрылся еще шире, чем раньше. Глядя на Джо, я подумала, что вот сидит Великий Пуба [Пуба - занимающий несколько должностей, совместитель - по имени персонажа комической оперы "Микадо".] во всей своей красе. Сидит здесь, как будто надевает брюки через голову, а не через ноги, как все остальные. Сидит здесь, будто и не лапал свою собственную дочь, будто это самая естественная вещь в мире, будто, совершив подобное, любой мужчина может спокойно спать. Я пыталась придумать возможный выход из подобной ситуации, когда он вот так сидит передо мной, одетый в потертые джинсы и грязную заношенную рубашку, и читает газету, а я стою рядом и ощущаю жажду убийства в своем сердце, но я ничего не могла придумать. Это было все равно что заблудиться в волшебном лесу, когда, оглянувшись назад, вдруг замечаешь, что тропинка исчезает.
А тем временем внутренний глаз замечал все больше и больше. Он увидел шрамы на ухе Джо, оставшиеся от удара кувшином; красные прожилки на его носу; выпяченную нижнюю губу, из-за чего казалось, что Джо вечно сердится; перхоть в волосах; то, как Джо выщипывает волоски, растущие у него на носу; то, как у него постоянно лопался шов на брюках в промежности.
Все, что видел этот глаз, было отвратительным, и тогда я поняла, что, выходя за Джо замуж, я не просто совершила самую огромную ошибку в своей жизни; это была единственная ошибка, по-настоящему имеющая значение, потому что не только мне одной приходилось расплачиваться за нее. Теперь Джо был занят Селеной, но за ней подрастали еще два мальчика, и если он не прекратит свои попытки изнасиловать их старшую сестру, то что же ожидает их?
Я отвернулась, и мой внутренний глаз увидел топорик, лежащий на своем месте. Я потянулась за ним и, сжав пальцами топорище, подумала: "В этот раз я не позволю, чтобы топорик попал в твои руки, Джо". Потом я вспомнила, как Селена оглядывалась на меня, уходя в магазин, и я решила: что бы ни случилось, топорик к этому не будет иметь никакого отношения. Вместо него я вытащила из буфета скалку.
Топорик или скалка, это не имело большого значения - жизнь Джо висела на волоске. Чем дольше я смотрела на него, сидящего в грязной рубашке и ковыряющего в носу, тем яснее я представляла, что же он сделал с Селеной; чем больше я думала об этом, тем злее я становилась; чем злее я становилась, тем ближе я была к тому, чтобы просто подойти поближе и раскроить ему череп этим куском дерева. Я даже решила, в какое именно место нанесу первый удар. Джо уже начал лысеть, особенно сзади, и свет лампы, висящей рядом со стулом, на котором он сидел, бросал отблеск на его череп. Именно сюда, думала я, именно в это место. Кровь забрызгает весь абажур, но для меня это было неважно, к тому же светильник был уже старым и некрасивым. Чем больше я думала об этом, тем сильнее хотела увидеть, как его кровь станет разлетаться в стороны, забрызгивая абажур и стекло лампочки. Чем больше я думала об этом, тем сильнее мои пальцы сжимали орудие возмездия. Это было как сумасшествие, я не могла отвести взгляда от Джо, но даже если бы я и решилась на это, то мой внутренний глаз не позволил бы сделать этого.
Я приказывала себе подумать о том, что почувствует Селена, если я сделаю это, - и самые страшные ее опасения сбудутся, - но это тоже не помогло. Сколь сильно я ни любила ее и ни желала ей добра, это не помогло. Этот глаз был сильнее любви. Даже мысль о том, что случится с тремя моими детьми, если Джо умрет, а меня отправят в тюрьму за его убийство, не могла заставить закрыться этот третий глаз. Он оставался широко раскрытым и продолжал высматривать все самое уродливое в облике Джо. Шелушащуюся кожу на его щеках, капельку горчицы, застывшую на подбородке. Огромные лошадиные зубы его протеза, сделанного хоть и по мерке, но явно не подходящего ему по размерам. И каждый раз, увидев этим третьим глазом нечто новое, я лишь крепче сжимала скалку.
И только в последнюю минуту я подумала о чем-то другом. "Если ты сделаешь это прямо сейчас, то сделаешь это не из-за Селены, - подумала я. - И сделаешь это не из-за мальчиков. Ты сделаешь это потому, что все эти вещи три месяца происходили прямо у тебя под носом, а ты была слепа и глуха, чтобы их заметить. Если ты собираешься убить его и сесть в тюрьму и видеть своих детей только по субботам, тебе надо знать, почему ты делаешь это: не из-за Селены, а потому, что он обвел тебя вокруг пальца; именно в этом ты похожа на Веру - больше всего в жизни тебе ненавистно, когда тебя обманывают".
