- Ты курил меня, - повторил он. - Ты пристально смотрел в мое лицо, в
мои глаза. Ты видел огни, которые характеризуют лицо человека. Я - маг, ты
видел это в моих глазах. Ты, однако, не знал этого, потому что ты делал
это в первый раз. Глаза людей не является все одинаковыми. Ты скоро
узнаешь это. Затем ты курил олли.
- Ты имеешь в виду человека в поле?
- Это был не человек, это был олли, делавший тебе знак.
- Где мы ходили? Где мы были, когда я видел этого человека, я имею в
виду этого олли?
Дон Хуан сделал жест своим подбородком, указав на пространство перед
его домом, и сказал, что он брал меня на вершину небольшого холма. Я
сказал, что сцена, которую я наблюдал, не имела никакого отношения к
пустынному чаппаралю вокруг его дома, и он ответил, что олли, который
"делал знак" мне, не был из окрестности.
- Откуда он?
- Я возьму тебя туда очень скоро.
- В чем смысл того, что я видел?
- Ты учился "видеть", это было все; но теперь ты собираешься потерять
свои штаны, потому что ты потакаешь себе; ты покинул себя ради своего
испуга. Может быть, ты опишешь все, что ты видел?
Когда я начал описывать, каким образом его лицо показалось мне, он
заставил меня остановиться и сказал, что все это не было важным. Я сказал
ему, что почти "видел" его как "светящееся яйцо". Он сказал, что "почти"
было недостаточно и что "виденье" потребует от меня много времени и
работы.
Он интересовался сценой вспаханного поля и каждой деталью, которую я
мог вспомнить о человеке.
- Этот олли делал тебе знак, - сказал он. - Я двигал твою голову,
когда он шел к тебе, не потому, что он подвергал тебя опасности, но
потому, что лучше ждать. Ты не торопишься. Воин никогда не бездельничает и
никогда не торопится. Встретиться с олли, не будучи подготовленным,
подобно встрече нападающего льва своим пуканьем.
Мне понравилась метафора. Мы с наслаждением рассмеялись.
- Что случилось бы, если бы ты не отвел мою голову?
- Ты должен был бы передвинуть свою голову сам.
- А если нет?
- Олли подошел бы к тебе и до смерти напугал бы тебя. Если бы ты был
один, он мог бы убить тебя. Неблагоразумно тебе быть одному в горах или
пустыне, пока ты не можешь защитить себя. Олли может схватить тебя одного
там и сделать из тебя котлету.
- Каково значение действий, которые он выполнял?
- Смотря на тебя, он имел в виду, что он приветствует тебя. Он
показывал тебе, что тебе нужен ловитель духов и сумка, но не из этого
района; его сумка была из другой части страны. Ты имеешь три камня
преткновения на своем пути, которые заставляют тебя останавливаться, - те
валуны. И ты определенно собираешься приобрести свои лучшие силы в водных
каньонах и оврагах; олли указал овраг тебе. Остальная сцена означала:
помочь тебе определить точное место, чтобы найти его. Я знаю теперь, где
это место. Я возьму тебя туда очень скоро.
- Ты имеешь в виду, что пейзаж, который я видел, действительно
существует?
- Конечно.
- Где?
- Я не могу сказать тебе это также, и не потому, что я не хочу, но
потому, что я просто не знаю, как сказать тебе.
Я хотел знать значение вида той же самой сцены, когда я был в его
комнате. Дон Хуан рассмеялся и изобразил меня, как я держался за его ногу.
- Это было новым подтверждением, что олли желает тебя, - Сказал он. -
Он обеспечивал, чтобы ты и я знали, что он приветствовал тебя.
- Что за лицо я видел?
- Оно знакомо тебе потому, что ты знаешь его. Ты видел его прежде.
Может быть, это лицо твоей смерти. Ты испугался, но это была твоя
небрежность. Он ждал тебя, и ты, когда он неожиданно появился, поддался
испугу. К счастью, я был здесь, чтобы стукнуть тебя иначе он обернулся бы
против тебя, что было бы только правильно. Чтобы встретиться с олли,
человек должен быть безупречным воином, иначе олли может обернуться против
него и уничтожить его.
Дон Хуан посоветовал мне возвращаться в лос-анжелес на следующее
утро. Очевидно, он думал, что я еще не вполне оправился. Он настоял, чтобы
я сел в его комнате лицом на юго-восток, для того, чтобы сохранить свою
силу. Он сел слева от меня, вручил мне мою записную книжку и сказал, что
на этот раз я связал его: он не только должен был оставаться со мной, он
также должен был рассказывать мне.
- Я должен взять тебя к воде снова в сумерках, - сказал он. - ты еще
не тверд и не должен быть один сегодня. Я составлю тебе компанию на все
утро; после обеда ты будешь в лучшей форме.
Его отношение заставило меня почувствовать себя очень тревожно.
- Что неправильно со мной? - просил я.
- Ты постучался к олли.
- Что ты имеешь в виду под этим?
- Мы не должны говорить об олли сегодня. Поговорим о чем-нибудь еще.
В действиетльности, я не хотел говорить совсем. Я начал чувствовать
себя тревожно и беспокойно. Дон Хуан, очевидно, нашел ситуацию крайне
смешной; он рассмеялся до слез.
- Не говори мне, что в то же время, когда ты заговоришь, ты не
собираешься находить ничего, что сказать, - сказал он, и его глаза
заблестели озорным блеском.
Его настроение очень успокаивало меня.
Был только один предмет, который интересовал меня в этот момент:
олли. Его лицо было таким знакомым; но оно не было, как будто я знал его
или как будто я видел его прежде. Это было что-то еще. Всякий раз, когда я
начинал думать о его лице, мой ум переживал бомбардировку других мыслей,
как будто какая-то часть меня знала тайну, но не позволяла остальному во
мне подойти к ней. Ощущение лица олли, которое было знакомым, было таким
жутким, что привело меня в состояние ужасной меланхолии. Дон Хуан сказал,
что это могло быть лицо моей смерти. Я думаю, что это утверждение
окончательно прибило меня. Я хотел в отчаянии спросить его об этом, но у
меня было ясное ощущение, что дон Хуан сдерживал меня. Я сделал пару
глубоких вдохов и выпалил вопрос:
- Что является смертью, дон Хуан?
- Я не знаю, - сказал он, улыбаясь.
- Я имел в виду, как бы ты описал смерть? Я хочу знать твое мнение. Я
думаю, что каждый имеет определенное мнение о смерти.
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
Я имел "тибетскую книгу мертвых" у себя в машине. Мне случилось
использовать ее в качестве темы для разговора, так как она имела дело со
смертью. Я сказал, что собираюсь прочитать ее ему, и начал вставать. Дон
Хуан заставил меня сесть и вышел и принес книгу сам.
- Утро - плохое время для магов, - сказал он, объясняя мне то, что я
остался сидеть. - ты еще слаб, чтобы выходить из моей комнаты. Здесь
внутри ты защищен. Если ты выйдешь отсюда теперь, есть шанс, что ты
найдешь ужасное несчастье. Олли может убить тебя по дороге или в кустах, а
позже, когда они найдут твое тело, они скажут, что ты или таинственно
умер, или произошел несчастный случай.
Я не был в должном состоянии или настроении, чтобы спрашивать его
решений, поэтому я сидел все утро почти, читая и объясняя ему некоторые
части книги. Он внимательно слушал и совсем не перебивал меня. Дважды я
останавливался на короткое время, когда он приносил воду или еду, но как
только он снова освобождался, он побуждал меня продолжать чтение. Он,
казалось, был очень заинтересован.
Когда я кончил, он посмотрел на меня.
- Я не понимаю, почему те люди говорят о смерти, как будто смерть
подобна жизни, - сказал он мягко.
- Может быть, это способ, каким они понимают ее. Как ты думаешь,
тибетцы "видят"?
- Едва ли. Когда человек научился "видеть", то нет ни одной вещи,
которую он знает, которая существует. Нет ни одной. Если б тибетцы могли
"видеть", они могли бы сразу же сказать, что ни одна вещь не является
вообще больше той же самой. Стоит нам "увидеть" - и ничто не является
известным, ничто не остается таким, каким мы привыкли знать это, когда мы
не "видели".
- Может быть, дон Хуан, "виденье" не одинаково для каждого?
- Верно. Оно не то же самое. Однако, это не означает, что смыслы
жизни существуют. Когда человек научился "видеть", ни одна вещь не
является той же самой.
- Тибетцы, очевидно, думают, что смерть подобна жизни. Что думаешь ты
сам, чему подобна смерть? - спросил я.
- Я не думаю, что смерть подобна чему-нибудь, и я думаю, что тибетцы,
должно быть, говорили о чем-нибудь еще. Во всяком случае, то, о чем они
говорят, - это не смерть.
- Как ты думаешь, о чем они говорят?
- Может быть, ты можешь сказать мне это? Только ты читаешь.
Я пытался сказать что-нибудь еще, но он засмеялся.
- Может быть, тибетцы действительно "видят", - продолжал дон Хуан, -
и в таком случае они должны были понять, что в том, что они "видят", вовсе
нет смысла, и они написали эту кучу чепухи потому, что это не имеет
никакой разницы для них; в таком случае, то, что они написали, - вовсе не
чепуха.
- Я действительно не забочусь о том, что тибетцы намеревались
сказать, - сказал я, - но я несомненно забочусь о том, что говоришь ты. Я
хочу услышать, что ты думаешь о смерти.
Он пристально смотрел на меня мгновение, а затем захихикал. Он
раскрыл свои глаза и поднял брови в комическом удивлении.
- Смерть - это кольцо листьев, - сказал он. - Смерть - это лицо олли;
смерть - это блестящее облако над горизонтом; смерть - это шепот мескалито
в твои уши; смерть - это беззубый рот стража; смерть - это Хенаро, стоящий
на своей голове; смерть - это мой разговор; смерть - это ты и твой
блокнот; смерть - это пустяки, мелочи! Она здесь, и, все же, она совсем не
здесь.
Дон Хуан рассмеялся с большим наслаждением. Его смех был подобен
пению, это был вид танцевального ритма.
- Я говорю бессмыслицу? - сказал дон Хуан. - я не могу сказать тебе,
на что похожа смерть. Но, возможно, я могу сказать тебе о твоей
собственной смерти. Нет способа узнать, чему она будет подобна в
действительности; однако, я могу сказать тебе, на что она может быть
похожа.
Я испугался этому и возразил, что я хотел только знать, на что смерть
ему казалась похожей; я подчеркнул, что интересовался его мнением о смерти
в обычном смысле, но не стремился знать о подробностях чьей-нибудь личной
смерти, особенно моей собственной.
- Я не могу говорить о смерти без личных терминов, - сказал он. - Ты
хотел, чтобы я рассказал тебе о смерти. Хорошо! Тогда не бойся услышать о
своей собственной смерти.
Я признался, что я был слишком нервным, чтобы говорить об этом. Я
сказал, что я хотел поговорить о смерти в обычных выражениях, в которых он
говорил сам, когда рассказывал мне однажды о смерти своего сына евлалио,
говоря, что жизнь и смерть смешиваются подобно туману в кристаллах.
- Я говорил, что жизнь моего сына расширилась во время его личной
смерти, - сказал он. - Я не говорил о смерти вообще, но о смерти моего
сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь расшириться.
Я определенно хотел направить разговор вне области подробностей и
упомянул, что я прочитал мнения людей, которые были мертвыми несколько
минут и оживлены благодаря медицинской технике. Во всех случаях люди
утверждали, что не могли припомнить ничего вообще; что умирание было
просто ощущением затемнения сознания.
- Это вполне понятно, - сказал он. - Смерть имеет две стадии. Первая
- это затемнение. Это бессмысленная стадия, очень похожая на первое
действие мескалито, в которой переживается легкость, заставляющая
чувствовать счастье, полное, и то, что все в мире спокойно. Но это только
поверхностное состояние; оно вскоре исчезает, и человек входит в новую
