В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем.
Мы чувствуем затем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима
противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает
нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться
и становится совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько
необходимым, что он замутняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С того
момента как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем
как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало
нас с момента нашего рождения и которое постоянно нам говорит, что есть
другая часть, которая дала бы нам цельность.
С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем делать
пары. Мы ощущаем наши две стороны, но мы всегда представляем их предметами
тоналя. Мы говорим, что две наши части - это душа и тело, или ум и
материя, или добро и зло, бог или дьявол. Мы никогда не осознаем, однако,
что просто спариваем вещи на одном и том же острове, точно так же, как
спаривать кофе и чай, хлеб и лепешки, или чилийский соус и горчицу. Мы
странные животные, говорю тебе. Нас унесло в сторону, но в своем безумии
мы считаем, что имеем совершенный смысл.
Дон Хуан поднялся и обратился ко мне, как если бы он был оратором. Он
ткнул в меня указательным пальцем и заставил свою голову задрожать.
- Человек движется не между добром и злом, - сказал он смешным
риторическим тоном, хватая солонку и перечницу в обе руки. - его истинное
движение состоит между отрицательностью и положительностью.
Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
- Вы не правы! Никакого движения тут нет, - продолжал он, как бы
отвечая самому себе. - человек - это только ум!
Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем он опустил ее.
- Как ты можешь видеть, - сказал он тихо, - мы легко можем заменить
ум чилийским соусом и закончить все, сказав: "человек - это только
чилийский соус" такой поступок не делает нас более психически больными,
чем мы есть.
- Боюсь, что я задал не тот вопрос, - сказал я. - может быть мы
пришли бы к лучшему пониманию, если я бы спросил, что особенного можно
найти в районе за островом.
- Нет способа ответить на это. Если я скажу "ничего", я только сделаю
нагваль частью тоналя. Все, что я могу сказать так это то, что за
границами острова находишь нагваль.
- Но когда ты называешь его нагваль, разве ты не помещаешь его на
острове?
- Нет. Я назвал его только потому, чтобы дать тебе осознать его
существование.
- Хорошо! Но разве то, что я осознаю это, не является той ступенькой,
которая превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?
- Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал тональ и нагваль как истинную
пару. Это все, что я сделал.
Он напомнил мне, что однажды, пытаясь объяснить ему свою
настойчивость в том, чтобы во всем улавливать смысл, я говорил об идее,
что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между "отцом" и
"матерью", пока они не разовьются достаточно в смысле обращения со
значениями, и что они, возможно, верят, что отец - это тот, кто носит
штаны, а "мать" - юбки, или учитывает какие-нибудь другие различия в
прическе, размере тела или предметах одежды.
- Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, - сказал он. -
мы чувствуем, что есть другая сторона нас, но когда мы стараемся
определить эту сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как
директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет нам глаза своими
хитростями и заставляет нас забыть малейшие намеки на другую часть
истинной пары - нагваль.
6. ДЕНЬ ТОНАЛЯ
Когда мы покинули ресторан, я сказал дону Хуану, что он был прав,
предупреждая меня о трудности темы, и что мой интеллектуальный багаж
оказался несоответствующим для того, чтобы я смог ухватить его концепции и
объяснения. Я предположил, что может быть, если я пойду в свою гостиницу и
прочитаю свои записки, мое восприятие предмета может улучшиться. Он
постарался успокоить меня, сказав, что я тревожусь о словах. Пока он
говорил, я испытал озноб и на мгновение почувствовал, что действительно
есть какая-то другая часть меня самого.
Я заметил дону Хуану, что испытываю какое-то необъяснимое ощущение.
Мое заявление явно возбуждало его любопытство. Я рассказал ему, что
подобные ощущения бывали у меня и раньше, и что они, казалось, были
секундными провалами, перерывами в моем потоке сознания. Они всегда
проявлялись как толчок в моем теле, за которым следовало ощущение, что я
как бы зависаю.
Мы направились в центр города, идя неторопливым шагом. Дон Хуан
попросил меня изложить ему все детали моих провалов. Мне было очень трудно
описать их, разве что называть их моментами забывчивости или неслежения за
тем, что я делаю. Он терпеливо остановил меня, указав, что я очень
требовательная персона, имею отличную память и бываю очень тщателен в
своих действиях. Сначала мне показалось, что эти любопытные провалы были
связаны с остановкой внутреннего диалога, но они бывали у меня и тогда,
когда я разговаривал сам с собою вовсю. Казалось, они происходили из
области, независимой от всего того, что я знаю.
Дон Хуан похлопал меня по спине. Он улыбался с явным удовольствием.
- В конце-концов, ты начинаешь устанавливать реальные связи, - сказал
он.
Я попросил его объяснить это загадочное заявление. Но он резко
прервал наш разговор и сделал мне знак следовать за ним в небольшой парк
перед церковью.
- Это конец нашего путешествия в центр города, - сказал он и сел на
скамью. - здесь мы имеем идеальное место для того, чтобы наблюдать за
людьми. Тут идут прохожие по улице и другие, которые возвращаются из
церкви. Отсюда мы можем видеть каждого.
Он указал на широкую деловую улицу и на дорожку, посыпанную гравием,
ведущую к церкви. Наша скамья находилась на полдороге между церковью и
улицей.
- Это моя очень любимая скамейка, - сказал он, глядя на дерево.
Он подмигнул мне и добавил с улыбкой: "она любит меня, вот почему на
ней никто не сидит. Она знала, что я приду".
- Скамейка знала это?
- Нет! Не скамейка. Мой нагваль.
- Разве нагваль имеет сознание, он осознает предметы?
- Конечно. Он осознает все. Вот почему меня интересует твой отчет.
То, что ты называешь провалами и ощущениями, является нагвалем. Чтобы
говорить об этом, мы должны заимствовать с острова тоналя слова, поэтому
удобнее будет ничего не объяснять, а просто перечислить его эффекты.
Я хотел сказать еще что-нибудь об этих любопытных ощущениях, но он
заставил меня замолчать.
- Хватит. Сегодня не день нагваля. Сегодня день тоналя. Я надел свой
костюм, потому что я сегодня целиком тональ.
Он смотрел на меня. Я собирался сказать ему, что предмет, похоже,
становится более трудным, чем все, что он объяснял мне до сих пор. Он,
казалось, предвидел мои слова.
- Это трудно, - продолжал он, - я знаю это. Но учитывая то, что это
последняя заслонка, последний этап того, чему я тебя учил, не будет
чрезмерным сказать, что она охватывает все, о чем я говорю с первого дня
нашей встречи.
Долгое время мы молчали. Я чувствовал, что мне нужно подождать, пока
он завершит свое объяснение, но ощутил внезапный приступ тревоги и
поспешно спросил.
- Нагваль и тональ внутри нас?
Он взглянул на меня пристально.
- Очень трудный вопрос, - сказал он. - сам ты сказал бы, что они
внутри нас. Я сказал бы, что они не внутри, но никто из нас не был бы
прав. Тональ твоего времени призывает тебя утверждать, что все, имеющее
отношение к твоим мыслям и чувствам, находится внутри тебя. Тональ магов
говорит противоположное: все снаружи. Кто прав? Никто. Внутри, снаружи,
это в действительности не имеет значения.
Я не отступал. Я сказал, что когда он говорил о тонале и нагвале, то
это звучало так, как будто бы существует и третья часть. Он сказал, что
тональ "заставляет нас" совершать поступки. Я попросил его сказать мне, о
ком он говорил, кого заставляют.
Он не ответил мне прямо. - Объяснить это не так просто, - сказал он.
- вне зависимости от того, насколько умными являются ключевые точки
тоналя, дело в том, что нагваль берет верх. Его выход на поверхность
однако всегда ненамеренный. Величайшим искусством тоналя является
подавлять любое проявление нагваля таким образом, что даже если его
присутствие будет самой очевидной вещью в мире, оно останется
незамеченным.
- Для кого оно незаметно?
Он усмехнулся, покачивая головой вверх-вниз. Я нажал на него, требуя
ответа.
- Для тоналя, - сказал он. - я говорю исключительно о нем. Я могу
ходить кругами, но это не должно ни удивлять, ни раздражать тебя. Я
предупредил о трудности понимания того, о чем я рассказываю. Я пошел через
все эти перипетии, потому что мой тональ осознает, что он говорит о себе.
Другими словами, мой тональ использует себя для того, чтобы понять ту
информацию, которую я хочу сделать ясной для твоего тоналя. Скажем так,
что тональ, поскольку он остро осознает, насколько это приятно говорить о
себе, создал термин "я", "меня" и так далее, как баланс, и благодаря им он
может разговаривать с другими тоналями или сам с собой о самом себе.
Когда я говорю, что тональ заставляет нас делать что-нибудь, я имею в
виду, что есть какая-то третья часть. Очевидно он заставляет самого себя
следовать своим суждениям. В некоторых случаях, однако, или при некоторых
обстоятельствах, что-то внутри самого тоналя осознает, что есть еще
какая-то часть нас. Это вроде голоса, который приходит из глубин, голоса
нагваля. Видишь ли, целостность нас самих является естественным
состоянием, и этот факт тональ не может терпеть совершенно. Поэтому бывают
моменты, особенно в жизни воина, когда целостность становится явной. В
этот момент можно ощутить и заключить то, чем мы в действительности
являемся.
Я заинтересовался этими толчками, которые у тебя были, потому что
именно так нагваль выходит на поверхность. В эти моменты тональ осознает
целостность самого себя. Это всегда потрясение, потому что сознание
разрывает радужную пелену. Я называю это осознанием целостности существа,
которое умрет. Идея состоит в том, что в момент смерти другой член
истинной пары - нагваль - становится полностью оперативным, и то сознание,
те воспоминания, то восприятие, которое накопилось в наших икрах и бедрах,
в нашей спине и плечах и шее, начинает расширяться и распадаться. Как
бусинки бесконечного разорванного ожерелья, они раскатываются без
связующей силы жизни.
Он взглянул на меня. Его глаза были мирными. Я чувствовал себя
нехорошо, глупо.
- Целостность самого себя - очень экономичное дело, - сказал дон
Хуан. - нам нужна лишь очень маленькая ее часть для того, чтобы выполнять
сложнейшие задачи жизни. И однако, когда мы умираем, мы умираем с
целостностью нас самих. Маг задает вопрос, если мы умрем с целостностью
нас самих, то почему бы тогда не жить с этой целостностью?
Он сделал мне знак головой, чтобы я следил за вереницей проходящих
мимо людей.
- Они являются целиком тоналем, - сказал он. - я собираюсь выделить
некоторых из них, чтобы твой тональ оценил их, и оценивая их, он оценивал
бы себя.
Он направил мое внимание на двух старых дам, которые вышли из церкви.
Они стояли наверху гранитной лестницы какую-то секунду, а затем с
