-- Ничего подобного! Материальный Коран, написанный
знаками и изданный на бумаге -- ничто, жалкое отражение
истинного Корана, который находится в руках Аллаха. Небесный
Коран полностью идентичен земному, и в то же время -- полная
его противоположность. Как говорил Гермес Трисмегист, что
наверху -- то и внизу. Если Аллах изменит хоть одну букву в
своем небесном Коране, в мире могут произойти колоссальные
изменения!
-- И при чем здесь твой Артемьев?
-- Как при чем? Представь себе, что существует великий
писатель, книг которого никто и никогда не читал. Что произошло
бы, если их опубликовать? Дали бы Букера, в идеале --
Нобелевскую премию. Посыпались бы статьи критиков, хвалебные и
ругательные, начались бы пустопорожние споры, дискуссии. Дети
бы в школе изучали. И все. Земной Коран. Ты телевизор смотришь?
-- Бывает.
-- Видал, что мусульмане вытворяют? А все из-за чего?
Небесный Коран преломляется в их нечистом видении таким
образом, что отражает не волю Аллаха, а их собственные грязные
мотивы.
-- Ты хочешь сказать, что небесный Коран каждый читает
по-своему?
-- Туповато, но похоже на правду. Не обижайся, пожалуйста.
-- А тот, кто прочтет небесный Коран так, как его написал
Аллах, сам станет подобным Аллаху? -- воодушевился я.
-- Соображаешь, -- задумчиво и даже с опаской произнес
приятель. -- А я и надеяться перестал. Слушай дальше. Если
прочесть Артемьева так, как он написал свои книги, станешь
подобным Артемьеву. А что это означает?
-- И что же?
-- Станешь простым писакой, который зарабатывает свои
гроши жалкой галиматьей, пьет и таскается по бабам. Вот и все.
Но мы отвергли этот вариант. Мы поклоняемся Непрочитанной
Книге. Книге, которую ни за что и ни при каких обстоятельствах
нельзя читать. Под страхом смерти. Знаешь, что бывает с теми,
кто хоть раз прочел Артемьева?
-- Ну-ну?
-- Они погибают при загадочных обстоятельствах. Исчезают
без следа!
-- Их что, убирает Совет Читателей?
-- Да нет же. Совет всеми силами старается оградить
любопытных от этой печальной участи. Если ты прочел книгу,
которую написал Аллах, станешь Аллахом -- верно?
-- Допустим.
-- А если ты прочел книгу, которой нет, -- что произойдет?
-- Но ведь Илья Артемьев жив-здоров. Пьет и таскается по
бабам.
-- Да ты что -- рехнулся? Это же как Коран в нечистом
видении. Начитался -- и решил угнать самолет. Один видит
беллетриста-пьянчужку, другой видит Ничто. Мы поклоняемся этому
Ничто и ни за что не решимся открыть книгу.
-- А почему карлик сказал, что Артемьев занимается
изменением мира?
-- Да потому, что так оно и есть. Если большое количество
людей уверует во что-то, мир изменится навсегда. И поэтому
каждая буква, написанная Ильей Артемьевым, смертельно опасна.
Мы верим в Неоткрытую Книгу, поскольку в нашем понимании, если
открыть ее, произойдет катастрофа!
-- Но почему тогда все знают о твоем Артемьеве? Почему его
пьесу ставит Марк Захаров?
-- Да никто ничего не ставит, в том-то и дело! Что такое
социализм? Идея. А мы эту идею (невещественную, заметь) строили
70 лет. Нет никакого Ильи Артемьева, и никогда не было. Есть
мысль о том, что он есть, и она объединяет людей. Кстати, скоро
мы соберемся, чтобы обсудить Его новый роман. Если хочешь,
приходи.
Я сильно устал от этих безумных речей и, наскоро
распрощавшись с приятелем, потопал прогуляться. У газетного
киоска голосил пенсионер, требуя себе какой-то коммунистический
листок, а демократически настроенная тетка орала из амбразуры,
что такого дерьма они уже давно не держат. Наконец, пенсионер
утихомирился и, расстроенный, уселся на лавочку, достав из
холщовой авоськи объемистый затрепанный томик. Как-то ненароком
я взглянул на обложку. "Илья Артемьев", значилось там.
"Рассказы и повести". Пенсионер нашел в авоське очки на резинке
и углубился в чтение. Я сел рядом и без зазрения совести
уставился в текст, но не успел прочесть и слова, как старик
захлопнул книгу и развернулся ко мне, вытаращив покрытые
огромными бельмами зрачки. Он был абсолютно слеп. Я вскочил и
бросился бежать не разбирая дороги.
Вечером по телевизору передавали, что новый роман Ильи
Артемьева удостоен Букеровской премии и навсегда войдет в
золотой фонд мировой литературы. Еще говорили, что в Гайане
вспыхнул вооруженный мятеж, но был успешно подавлен
правительственными войсками.
КАНАТКА
В целом система представляет собой скрытое от постороннего
наблюдателя колесо (вал, ротор), влекущее по замкнутому контуру
череду дребезжащих металлических вагонов. Как правило, вагоны
прикреплены к стальному тросу, его еще называют канатом, --
отсюда и название. Впрочем, семейство канатных достаточно
разнообразно как в техническом смысле, так и в смысле
назначения. По сути, конечно, это назначение (функция, миссия)
ничего не меняет, хотя зачастую сказывается на устройстве
вагонов и стоимости проезда.
Вам, конечно, хоть раз в жизни доводилось пользоваться
услугами этого, с позволения сказать, транспорта. Возможно, в
детстве такое путешествие вызывало больше эмоций, нежели в
зрелом возрасте, но, повторим еще раз, все зависит от цели,
которую в каждом конкретном случае ставили себе создатели этого
медленного, громоздкого, но экологически безвредного
приспособления. Взять хотя бы фуникулер. Эта разновидность
максимально приближена к реальной жизни, протекающей за
пределами безлюдного, как правило, и неудобного для пешей
ходьбы пространства, скрасить которое и призван фуникулер.
Более всего он напоминает трамвай, лишенный, так сказать,
собственной воли: несмотря на внешнее сходство, вагоны
фуникулера непосредственно зависят от прицепленного к головному
вагону каната, влекомого все тем же невидимым колесом. Сходство
усиливается и рельсами, по которым движутся вагоны, но есть
одно отличие, которое не бросается в глаза, однако при
внимательном рассмотрении дискредитирует даже самую идею
сравнения с трамваем. На крыше каждого вагона установлено
небольшое блестящее колесико, которое движется по тонкому
канату; скорее всего, электричество там не проходит (незачем),
и это навершие созерцателю технически необразованному служит
как бы напоминанием о генеральном колесе (роторе, вале),
выступающем первопричиной происходящего. Впрочем, здесь есть
наверняка какой-либо полезный смысл, но вряд ли кто-либо из
пассажиров часто задумывается о нем.
Тбилисский фуникулер -- с него мы, пожалуй, начнем --
обладает одним признаком, который позволяет ему держаться в
стороне от иных, более или менее праздных собратьев. Он берет
начало у подножия величественной и древней горы Мтацминда --
надо ли говорить, что конечной точкой как раз и является ее
вершина. Пока вы проплываете под весьма крутым углом мимо
суровых и торжественных елей на склоне, ум склоняется к
аскетическим мыслям и вечным вопросам; если приглядеться к
лицам попутчиков-туристов, они испытывают почти то же самое.
Разговоры смолкают сами собой; мамы придерживают за плечи
внезапно угомонившихся малышей и сами впадают в некоторое
подобие транса, словно на похоронах начальника или народной
артистки. Это неизбежно, ведь вы приближаетесь к дорогим сердцу
каждого грузина могилам: на Мтацминде покоятся Грибоедов, Нина
Чавчавадзе и еще кто-то, чьи имена забываются сразу же после
того, как фуникулер отчалит обратно. Вообще-то в этом
путешествии есть нечто странное: наверху, где человеческое
сознание помещает блаженные небесные сферы, находятся
усыпальницы. Может быть, Мтацминда недостаточно высока, но если
вспомнить Гермеса Трисмегиста с его "что наверху, то и внизу",
выходит, все правильно. Лично мне видится здесь торжество
цивилизации: с помощью таких незамысловатых средств, как
рельсы, колесо и электричество путник с комфортом и в большой
компании посещает места, откуда, по некоторым сведениям, нет
возврата.
Киевский фуникулер устроен почти так же, но без особой
метафизической нагрузки. Он соединяет речной вокзал и
Владимирскую горку -- даже если вам ничего не говорят эти
названия, можно догадаться, что под таким же острым углом
неутомимое колесо влечет там по склону вереницу вагонов.
Пользуются им и туристы, и местные жители; детям здесь можно
шуметь, а женщинам -- шлепать их, не испытывая внутреннего
дискомфорта. Владимирской горке не придают статуса кладбища;
историк бы возразил, но жизнь берет свое, и поэтому никому не
приходит в голову воспринимать киевский фуникулер как метафору.
В семействе канатных фуникулеры занимают самую высшую
ступень. Они вызывающе безопасны, предназначены для семейного
отдыха и в целом не слишком выделяются на фоне прочих
транспортных средств. То ли дело, например, горнолыжный
подъемник. Здесь все напоминает о риске и романтике: утлое
сиденьице, раскачивающееся над бездной, могучий склон с
миниатюрными фигурками, одной из которых еще совсем недавно
были вы; наконец, предвкушение очередного спуска и подъема.
Впрочем, подъемник достаточно банален: его задача проста и
однозначна и укладывается в хорошо известную схему "любишь
кататься...", напоминающую о каком-то неизбежном возмездии.
Совсем другое дело -- канатная дорога. По правде говоря,
аналогов ей я не встречал, и здесь позволю себе ненадолго
принять патриотическую позу, поскольку если и есть в нашем
городе нечто особо примечательное, так это именно она --
канатная дорога, в миру -- "канатка". Само по себе это
словосочетание странно: оно наводит на мысль о канатоходце и
его незавидной судьбе. Сущность канатки очевидно отрицает
принцип фуникулера: в нашем городе отсутствуют горы, а все
могилы расположены в значительном удалении от нее. Впрочем, и
здесь не обошлось без аналогий: канатная дорога проложена над
глубоким оврагом; ныне там запущенный ботанический сад, а во
время войны здесь кого-то расстреливали; существует даже
памятник погибшим, но к тому пространству, которое охватывает
взор с высоты, это не имеет никакого отношения -- попросту
говоря, кроме разнообразных зеленых массивов, оттуда ничего не
видно. Однако об этом после.
Канатная дорога начинается (если здесь уместно говорить о
каком-либо начале) в цэпэкэио имени пролетарского писателя --
сомневаюсь, что он удостоился войти в нынешнюю школьную
программу. Судя по названию, моим детским воспоминаниям и букве
"цэ" (Центральный) в аббревиатуре, парк знавал лучшие времена;
реформы не коснулись лишь нескольких предметов: едкого чада,
который всегда ассоциировался с блюдами кавказской кухни,
нестареющих бабушек--хранительниц аттракционов и пятен
ржавчины, покрывающих эти самые аттракционы. Ныне цэпэкэио
переживает своего рода промежуточное состояние -- тибетцы
называют его бардо, однако тот сон, который снится парку в
перерыве между так называемыми бодрствованиями, отнюдь не
ужасен: его заполняют привычные детские возгласы, стук домино и
птичьи крики -- как ни странно, на птиц не влияют социальные
катаклизмы. Есть и заметные положительные перемены: например,
платное катание верхом, так что к упомянутым звукам
прибавляется еще и цоканье копыт. Говорят, что скоро цэпэкэио
будет реконструировать богатый концерн, владеющий вещевым
рынком; бардо прервется, и взамен социалистического балагана
