-- Борис Пастернак, -- услышала Людочка. -- Песня.
Называется "Свеча".
Она решила, что ей померещилось, но со сцены уже звучали
знакомые слова:
Мело, мело по всей земле
Во все пределы,
Свеча горела на столе,
Свеча горела...
Бандиты примолкли и разомлели. Соловей-Разбойник мрачно
покачивал рукой в такт музыке. Штырь тупо глядел в пустоту.
Банкир изображал брезгливое изумление, но некому было оценить
всю декадентскую изысканность его гримасы. Таня молча
опрокидывала рюмку за рюмкой. Людочка плакала.
Когда песня кончилась, случилось неожиданное: Крытый
схватил десертный нож, размахнулся и с силой засадил его в
стол. Толпа вздрогнула.
-- Блядь, -- громко и отчетливо сказал он. -- Блядь, как
жить хочется. Жить хочу-у! -- раздался страшный крик, и все в
зале пригнули головы. -- Штырь, скажи им, -- продолжал Крытый,
поводя вокруг невидящим взором, -- скажи им, кто я такой. Да на
зоне... -- здесь он запнулся, почувствовав, что сказал не то.
-- Всю жизнь я к этому шел, человеком быть хотел... Говно жрал,
а в западле не был. Не сломали меня менты. Все у меня есть,
все! -- заорал он, театрально взмахнув руками. -- Жизни, блядь,
только нет... -- он страшно перекосил лицо, как в
эпилептическом припадке, и упал в кресло. Изо рта пошла пена.
Людочка, словно бы почувствовав, что у этого человека
случилось большое горе, вся в слезах бросилась ему на грудь и
зарыдала в полный голос. Таня взглянула на нее с презрением.
Штырь бесцеремонно оттолкнул Людочку и зашептал на ухо
Соловью-Разбойнику:
-- Поехали, в натуре. Самое время. С телками отдохнем. А
этих сук гнать отсюда. Давай, хорош сидеть, они ж все на тебя
смотрят. Западло.
Казалось, Крытый уже ничего не воспринимал, и Штырь
по-деловому объявил за него:
-- Концерт окончен. Всем валить. Завтра работа. До
скорого.
Людочку и Татьяну наскоро одели и затолкали в джип. Скоро
выехали за город, и дорога запетляла среди заснеженных полей.
Штырь вел машину лихо, как ямщик из романса, и девушки только и
делали, что вздрагивали, когда джип, подняв фейерверк ледяных
брызг, преодолевал очередной поворот. Соловей-Разбойник,
казалось, спал, умиротворенно покачивая лысиной в такт езде.
Наконец, показался особняк.
...............................................................
...Веселье продолжилось в сауне. Девушки разделись, и
Штырь довольно грубо втолкнул их в тесную душную комнатенку,
где уже расположился довольный и улыбающийся Соловей-Разбойник
и пара других, незнакомых бандитов.
-- Ну, красавицы, -- похлопывая себя по круглому брюху,
сказал он. -- Кто из вас языком лучше работает?
Девушки переглянулись. Неожиданно Татьяна резко кивнула в
сторону Людочки:
-- Мастер экстра-класса. Ее у нас так и зовут --
Людка-соска. Не пожалеете.
Бандиты загоготали. Людочка опешила от такого наглого
предательства, но, не подав виду, опустилась на колени и
осторожно взяла губами короткий дряблый член Соловья. Он сгреб
ее волосы у затылка и пробормотал:
-- Давай-давай, соси-соси.
Татьяной занялся Штырь, затем к нему подключились двое
других. Бандиты оказались не без фантазии; краем глаза Людочка
наблюдала за происходившим; иногда она встречалась глазами с
полным отвращения взглядом Татьяны. Что же до Крытого, то если
он и был разбойником, то в другом отношении Людочка ничего не
могла с ним поделать: она трудилась битый час, и пальцы бандиты
сжимались у нее на затылке все жестче и жестче. Наконец,
отчаявшись, она подняла на Крытого тревожно-непонимающий
взгляд. В бешенстве он рванул ее за волосы и что есть сил
ударил головой о колено. Людочка успела почувствовать, как лицо
заливает горячая алая волна, и потеряла сознание.
Татьяна настолько резко и неожиданно рванулась вперед, к
Людочке, что ее очередной партнер вскрикнул и согнулся от боли
пополам.
-- Ты че, Людка? -- вскрикнула она, пытаясь привести
Людочку в чувство. -- Что с тобой? Очнись, пожалуйста.
В бешенстве она развернулась к бандитам, но мощный удар
опрокинул ее навзничь. Татьяну били долго и методично; метили в
лицо и в живот; как назло, она долго не теряла сознания и
терпела боль, из последних сил стиснув зубы. Людочка изредка
приходила в себя, но как-то урывками, не успевая ничего понять
и снова проваливаясь в черноту.
-- Хорош, -- наконец сказал Крытый.
Они обе были без сознания; их выволокли во двор и
принялись заталкивать в машину.
-- Ты понял, Штырь, -- безразлично произнес
Соловей-Разбойник, -- чтобы все было чики-пики. Как всегда.
-- Как всегда, -- эхом повторил Штырь. -- А за что ты их
так?
-- Муршут, сука, бабки мне должен. Дозалупается, гад. Я
сказал, для начала блядей порежу, потом его очередь. Давай,
Штырь, вали, действуй.
Джип остановился у самого края лесопосадки. Штырь
огляделся и посветил фонариком. Стояла глубокая ночь; из-за
горизонта доносился еле слышный лай собак. Он выволок девушек
из машины и достал опасную бритву.
* * *
Марфа Тимофеевна прикрикнула на псов и, сгорбившись,
зашагала к церкви. Уже три недели моросил дождь, и Буреватово
медленно погружалось в чавкающую грязь.
-- Запаздываешь, Тимофеевна, -- крикнул ей из-за ограды
батюшка, облаченный в огромные болотные сапоги зеленого цвета.
-- Кончилась заутреня. Запираю храм.
-- Подожди, отец, -- засуетилась она. -- На секундочку
только зайтить надо.
-- Не можешь ты как все люди, -- заворчал поп. -- Мне в
район сейчас ехать. Завтра приходи. -- Ильинична! -- крикнул он
куда-то вглубь церкви, -- гаси, родная, свечи. Не приведи Бог,
пожар.
-- Батюшка Николай! -- взмолилась старуха, холодея от
страшного предчувствия. -- Дай бабке в храм пройти. Нечто ты
изверг?
-- Да что с тобой, Тимофеевна? -- изумился он. --
Захворала, что ли. Ну, иди с Богом, иди, только поскорее давай.
Автобус уйдет.
Старуха, роняя с башмаков комья грязи, быстро миновала
паперть и почти вбежала в храм, сразу метнувшись к Казанской
Божьей матери. Здесь Ильинична еще не гасила свечей, но они и
сами все угасли; оставался один лишь крошечный огарок, тлевший
едва заметным язычком пламени.
-- Успела, -- радостно пробормотала Марфа Тимофеевна, --
слава тебе Господи, успела.
Она торопливо достала из-за пазухи тонкую восковую свечу и
зажгла ее от огарка, затем мелко перекрестилась и шепнула:
-- За здравие... За здравие рабы Божией... Ой, забыла,
грех-то какой... Спаси и сохрани...
-- Ты скоро, Тимофеевна? -- раздался зычный голос батюшки.
-- Уже, родной, уже иду, -- запричитала она и,
удовлетворенно оглядываясь на пламя, пошла к выходу.
* * *
Людочка открыла глаза.
МАТЕМАТИКА
В последнее время у Ильи Ильича открылась поразительная и
совершенно необъяснимая в его теперишнем положении способность
к сложным математическим подсчетам. Сестра так и говорила ему:
"Вам, Илья Ильич, в каком-нибудь банке сейчас цены бы не было",
на что он скорбно, но с затаенной гордостью неизменно отвечал:
"Года мои не те, Ниночка". Кстати, о годах. Именно эта тема
занимала Илью Ильича все сегодняшнее утро.
-- Вот посуди сам, -- обратился он к Железнову,
традиционному и, увы, единственному своему собеседнику, --
посуди сам, Железнов. Сколько у нас, в среднем, живет человек?
Годков 70 протянет, как полагаешь?
Железнов сдержанно кивнул.
-- Мужик, -- продолжал Илья Ильич, -- меньше бабы живет, и
в прессе об этом говорится. Бабе легше. Она, так думаю, и до 75
дотянуть может, а?
Железнов проигнорировал ответ, но Илья Ильич, которого уже
начала одолевать математическая страсть, совершенно не
обиделся.
-- Давайте подсчитаем, -- обращаясь к неведомой аудитории,
сказал он. -- 70 лет -- это у нас сколько дней получается?
Двадцать пять тысяч пятьсот пятьдесят дней. Вот оно как.
Давайте учтем високосные годы: 70 делить на 4 -- семнадцать с
половиной. Ну, половину долой, а так отнимем 17, получается
двадцать пять тысяч четыреста восемьдесят три. Вот так, значит,
дорогие товарищи: отпущено каждому из вас (тут его голос
приобрел торжественное звучание, словно бы Илья Ильич
представлял интересы самого Создателя) 25483 денечка на белом
свете пожить. Имейте ввиду.
Здесь Илью Ильича прервала Ниночка. Она внесла поднос с
двумя тарелками молочного рисового супа, который составлял
сегодняшний завтрак. Илья Ильич наскоро похлебал, а вот
Железнов ел до отвращения медленно, так что лекция немного
откладывалась. Наконец, утренняя экзекуция окончилась, и Илья
Ильич удовлетворенно вздохнул.
-- Давайте рассудим, -- он попытался сделать широкий
круговой жест рукой, как бы приглашая слушателей к рассуждению.
-- Каждый день, сутки то есть, -- это 24 часа. Стало быть, --
он на мгновение наморщил лоб, -- отведено нам с вами э-ээ
шестьсот одиннадцать тысяч пятьсот девяносто два часа. Ого-го,
слышь Железнов, -- и Илья Ильич еще раз торжественно огласил
сумму.
Железнов понимающе закивал.
-- А теперь, дорогие товарищи, сделаем еще кое-какие
несложные вычисления. Каждые сутки мы спим, это понятно. 8
часов минимум. Умножаем 8 на 25483 -- получаем 203864 часа.
Отнимаем -- получается 407728 часов. Бодрствуем мы, стало быть,
столько. Однако пойдем дальше (здесь Илья Ильич даже поразился
смелости своего ума, взявшегося за такую работу). Сколько,
например, мы в жизни своей едим? Ведь еда, если рассудить
здраво, это тоже некий сон сознания, стало быть едим мы три
раза в день, все вместе, допустим, часика два. Сосчитаем:
356672 часа со всеми минусами. Это уже поменьше будет, правда
Железнов?
На некоторое время вычисления снова прервались: Илье
Ильичу принесли утку, от которой он думал отказаться, а затем
как-то жеманно воспользовался.
-- Все рассуждаете, -- задумчиво произнесла Ниночка, глядя
на свет сквозь теплое стекло. -- А вам, между прочим, вредно.
Илья Ильич гордо промолчал и проводил Ниночку холодным,
полным презрения взглядом.
-- Итак, 356672 -- значительная, я бы сказал, цифра,
цифирь, если хотите. Однако и это еще не все. Каждый день мы
проводим на работе восемь часов кряду. Давайте множить. Сколько
это у нас получается? 152808 часов, стало быть. Столько мы, с
позволения сказать, живем. Хм, однако, -- Илья Ильич уловил в
сознании отблеск какой-то неприятной мысли и нахмурился, однако
это скоро прошло.
Некоторое время он лежал молча, перемножая в уме разные
незначительные цифры. Иногда в стройный хор его вычислений
вторгались воспоминания: например, Илья Ильич вспомнил, что сын
с невесткой обещали прийти в среду, а сегодня, между прочим,
пятница, но это с ними часто бывает. Еще подумалось, что
простыня подозрительно влажная, и даже как будто пахнет, но эту
мысль он отогнал как крайне несущественную. Из окна
чувствительно дуло, тем более, что Ниночка как назло неплотно
прикрыла форточку, а уже, между прочим, ноябрь месяц. Чтобы не
поддаваться бесполезным измышлениям, Илья Ильич решительно
обратился к соседу:
-- Вот ты подумай, Железнов, а в чем она, собственно,
заключается, эта наша с тобой жизнь? Не знаешь? Вот и я не
знаю. И здесь, дорогой Железнов, нам поможет математика. Вычли
мы с тобой сон, еду, работу. А что мы забыли? Телевизор забыли,
голубой, так сказать, экран. Эдак часика три каждый божий день.
Считай, Железнов: 76359 часиков выходит. Уйма времени, если
