согласилась Эбегай.
- Не знаешь-зачем тебе говорить об этом?-спросила Хоахчин.- Ты фуджин!
Ковачин-хатун стукнула ее по спине палкой.
- Как смеешь сидеть рядом с хатун? Кто позволил тебе открывать рот?
Хоахчин молча поднялась и ушла в юрту. Оэлун, бледная от негодования,
тоже хотела было уйти, но подумала, что это будет очень похоже на бегство,
и осталась. Ковачин-хатун, охая, села на камень, уперла закругленный конец
палки в острый, с обвислой кожей подбородок, проворчала:
- Все перевернулось. Где была голова, там ноги.
- Сами все и переворачиваем!- подхватила Эбегай.
- Сами, сами.... То ли еще будет. Что можно хорошего ждать, если
младшие правят старшими...
- Ты о моем Тэмуджине?- спросила Оэлун.
- И о Тэмуджине тоже. Ну кто твой сын, чтобы править нашим Сача-беки?
- Моими Сача-беки и Тайчу,- поправила ее Эбегай.
- Твоими. Но я старшая жена их отца. Мы, благодарение вечному небу,
пока что живем по старым обычаям, с людьми низкородными и безродными
дружбу не ведем, род нашего мужа и наших детей не позорим.- Узкие глаза
Ковачин-хатун скосила на Оэлун.
- Не опозорить свой род еще не значит его прославить.
- Да уж у вас славы занимать не станем,- скрипела въедливая Ковачин.-
Наши дети не на черемше росли, и мяса ели досыта, и молоко пили.
- Не на пользу, видно, пошло молоко и мясо, если старшим над собой
поставили Тэмуджина, выросшего на черемше да на кореньях,- сказала Оэлун.
Эти нападки ее мало задевали. Пусть завидуют ей эти вздорные женщины -
что им остается делать? Жизнь прожили - сытно ели, мягко спали, а что
нажили? Ни умудренности, которая приходит с возрастом, ни доброты сердца,
которую рождают муки и страдания,- ничего нет. А мнят себя лучше всех. Ну
и пусть... У них - прошлое, у ее детей - будущее.
- Ты высоко не возносись,- сказала Эбегай.- Твой Тэмуджин стоит на
наших плечах. Вот скинут, опять черемшой питаться будете.
- Кто же его скинет?- насторожилась Оэлун.
Это была уже не просто болтовня. Недалекая Эбегай, наверное, где-то
слышала. Может быть, от Сача-беки? Это вполне возможно. Сразу же после
избрания Тэмуджина ханом она почувствовала все возрастающую, хотя и
глубоко скрытую, неприязнь нойонов к ее сыну. Но еще никто ни разу не
говорил вот так, прямо, что его можно <скинуть>. Ханов не скидывают,
подобно бурдюку с телеги, ханства лишают вместе с жизнью.
- Так кто же скинет моего Тэмуджина?
- Сам упадет,- сказала Ковачин-хатун.
- Вы пустые женщины!- Оэлун поднялась, прижала к груди Джучи.- Если я
узнаю, что где-то еще ведете такие разговоры, вас поставят перед лицом
моего сына, хана вашего, и заставят указать, кто замышляет против него
недоброе, кто хочет отступить от клятвы.
- Ты младше нас, а говоришь такие слова!- возмутилась Ковачин-хатун.
Но Эбегай, видимо, испугалась, подхватила ее под руку.
- Идем. Ты, Оэлун, совсем не понимаешь шутливых разговоров.
К юрте подскакал Хасар. Обугленное солнцем лицо в поту, халат на груди
расхлестнут, глаза злые. Сдернул с упаренной лошади седло, пнул ее коленом
в бок.
- Пошла, кляча! Мама, есть у тебя что-нибудь попить?
- Хоахчин! Налей ему чашку кумыса. Откуда приехал, сынок?
Хасар махнул рукой, взял из рук Хоахчин чашку, запрокинув голову, одним
глотком выпил кумыс.
- Мне все надоело! Тэмуджин покоя не дает. Скачи туда, скачи сюда...
Весь зад седлом отбил.
- Что сделаешь, Хасар... Вам, братьям Тэмуджина, надо трудиться вдвое
больше других.- Оэлун поставила Джучи на землю, подтолкнула к Хоахчин.-
Иди, маленький, попей кумысу.
- Он гоняет нас хуже простых нукеров!- Хасар скосоротился, плюнул.-
Повелел мне ведать вместе с Хубилаем мечниками. Ведает один Хубилай. А кто
он? Еще недавно крутил хвосты быкам Аучу-багатура. Кого оделяет за службу?
Всех, только не нас, его братьев.
- Сынок, ты не говори за всех моих сыновей,- мягко попросила Оэлун.-
Ты говори о себе.
- Хорошо, буду говорить о себе. Вчера попросил у него коня Халзана. Не
дал. А сегодня на нем ездит джамухинский родич Хорчи. А у меня под седлом
не конь - старая корова.
- Ну к чему ты разогреваешь себя, сынок! Конь у тебя не так уж плохой.
Вспомни лучше время, когда и такого не было.
- Мало что! Когда-то и меня самого на свете не было.
- Ты груб, Хасар. И злость мешает тебе думать. Если Тэмуджин не будет
приближать к себе людей и все раздаст своим - кто останется с нами?
Посмотри на Тэмуджина. Он не носит шелковых халатов и дорогих украшений,
все отдал своим товарищам. И все для того, чтобы укрепить наш улус. Или ты
думаешь, что мы стали всесильными, что нам уже не грозят никакие беды?
- Ничего я не думаю! А в его ханскую юрту больше не зайду. Если нужно,
пусть ведут меня на веревке. Это позабавит его дружков и сильно укрепит
наш улус.
- Ах, сынок, сынок, какой же ты еще глупый!- с горечью сказала она,
поправила воротник его запыленного халата.- Ваша ссора только умножит силу
врагов и убавит число друзей.
- Все равно не пойду к нему! Я решил...
- Ну, раз решил - не ходи. К Тэмуджину пойду я. Скажу: <Мой сын
нездоров, не может сидеть на коне. Я заменю его>.
Лицо Хасара вспыхнуло, он отвел свой взгляд.
- Ну что ты, мама...
- Сними пояс с мечом и дай мне!
Сын попятился, круто, на одной ноге повернулся и пошел к юрте Тэмуджина.
- Подожди.- Оэлун догнала его, взяла за руку.- Ты храбрый, сильный. Не
будь строптивым, сынок. Возвращаясь с дальней дороги, проси у Тэмуджина
новое дело и скачи опять. Не думай о пустяках, будь неутомим, я стану
гордиться тобою.
Она проводила его взглядом, вернулась к камню. Сидела в одиночестве,
томимая тревожными предчувствиями. В этом взбаламученном, озлобленном
завистью и застарелой враждой мире, видно, никогда не наступит успокоение.
Когда сына поднимали на черном войлоке, она не могла сдержать слез. В этот
момент ей казалось, что все мучения, страдания остались позади, наступает
время благоденствия, простых, обыденных забот и неубывающей радости от
сознания безопасности. Но люди принесли в улус ее сына семена раздоров,
как приносит путник в юрту грязь на подошвах гутул. И в тишине временного
успокоения вызревают эти семена, дают побеги, оплетают корнями души
властолюбивых или своенравных, как ее Хасар. А из чужих улусов за ними
недреманно смотрят враждебные глаза, ждут случая, чтобы все созданное
растоптать копытами боевых коней, изрубить мечом, раскидать копьем. Хватит
ли у Тэмуджина сил удержать в руках улус, сохранить его от алчности
соседей, от зависти ближних?
Мягкие сумерки опускались на землю. Ночные дозорные уезжали в степь. От
реки двигалась повозка, запряженная одним конем. Медленно поворачивались
тяжелые высокие колеса. Рядом с повозкой, подгоняя коня хворостиной, шагал
высокий мужчина. Увидев Оэлун, он сбился с шага, торопливо перешел на
другую сторону повозки. Она почему то сразу догадалась, кто это, пошла
наперерез, остановила коня.
- Ты почему здесь? Ты зачем пришел? С чем пришел?
Чиледу почесал ногу о ногу, виновато сказал:
- Я здесь давно.
- Ты что-нибудь замыслил против моего сына?
Она со страхом ждала ответа и не знала, что сделает, если Чиледу пришел
в курень как враг. Он черканул хворостиной по земле, устало усмехнулся.
- Не меня надо бояться твоему сыну. Я попал в плен к вашим воинам.
- Это когда разбили меркитов?
- Ага. Я не хотел встречи с тобой.
Оэлун с облегчением вздохнула.
- Ты можешь уехать к своим. Я дам тебе коня и седло.
- Мне некуда ехать, Оэлун. Но ты не беспокойся, я не буду мешать тебе.
- Ты где живешь? Что делаешь?
- У Тайчу-Кури. Он делает стрелы.
- Знаю. Это сын Хучу. Его отец погиб, защищая мой улус.
Чиледу беспокойно оглянулся.
- Я поеду, Оэлун. Хатун не к лицу говорить на дороге с рабом.
Он ударил хворостиной коня. Повозка скрипнула, покатилась. Чиледу
шагал, опустив широкие плечи. Длинные, давно не стриженные волосы
свешивались на уши, на затылок.
Оэлун медленно пошла к своей юрте. В душе была сосущая пустота.
Подъехав к юрте, Чиледу распряг коня. К нему подбежал Олбор, бросился
на руки. Чиледу подкинул его высоко над головой. Мальчик взвизгнул,
дрыгнул ногами.
- Еще!
- Хватит с тебя и этого.- Чиледу опустил его на землю, погладил по
голове.- Оба мы с тобой дети горя.
- Ты не дети,- поправил его Олбор.- Ты - мой отец.
Из юрты выглянула Каймиш.
- Мы ждем тебя, Чиледу. Пора ужинать.
В юрте горели жирники. При их свете Тайчу-Кури приклеивал к древкам
оперение. В берестяной качалке ворочался сын Тайчу-Кури и Каймиш - Судуй.
Каймиш сняла с котла деревянную крышку, отворачиваясь от облака пара,
выложила куски мяса в корытце.
- Тайчу-Кури, бросай работу.
- Иду!- Тайчу-Кури отбросил со лба волосы, отвел руку с оперен ной
стрелкой, улыбнулся.- Хорошо сделал. Молодец Тайчу-Кури.
- Расхвастался!- притворно строго сказала Каймиш.
- А что? Ты меня никогда не хвалишь. Чиледу - тоже. Что делать? Хвалю
сам себя. Олбор, я делаю хорошие стрелы?
Мальчик шмыгнул носом.
- Хорошие.
- Во! Всегда и всем так говори!- Тайчу-Кури поддернул рукава халата,
наклонился над мясом, вкусно почмокал губами.- Джэлмэ прислал целое
стегно. Любит меня Джэлмэ. Хан Тэмуджин тоже. Другие и сухого хурута не
едят досыта, а у нас мясо.
- Ну, хвастун! Ох, и хвастун!- сказала Каймиш.- Можно подумать, что мы
каждый день мясом объедаемся.
- Чего захотела - каждый день... Олбор, я не хвастун?
- Нет.
- Молодец! Ну и молодец!- Тайчу-Кури взял кость, выбил из нее на нож
столбик студенистого мозга, протянул Олбору.- Вот тебе маленькая награда
за хорошие слова. А твой отец делает плохие стрелы, да? Скажи, плохие,-
еще дам.
Олбор поглядывал то на Тайчу-Кури, то на Чиледу, молчал.
- Ну! Не хочешь? Тогда скажи, что эта тетя плохая тетя.
- Она хорошая,- насупясь, сказал Олбор.- Отец хороший.
Тайчу-Кури рассмеялся.
- Ну, умница! Вот умница! Правильно, Олбор! Ты славный парень, Олбор!
Каймиш шлепнула ладонью по спине мужа.
- Помолчи немного! С утра до вечера тебя только и слышно. Мало того -
во сне всю ночь бормочешь.
Лениво, без охоты, теребил Чиледу зубами твердое, жилистое мясо,
размышляя о встрече с Оэлун. В последнее время думы редко выходили за
пределы этой юрты. Тут он нашел то, что встречал так редко,- дружелюбие,
неистощимую приветливость. Порой казалось, что до этого все время брел по
сыпучим снегам, коченея от холода, и только сейчас прибился к теплу очага,
начал отогреваться. Эти люди стали до боли родными, бесконечно своими.
Встреча с Оэлун может все изменить. Если она захочет, он принужден будет
покинуть курень. Правда, она вроде бы успокоилась, когда узнала, что он
всего лишь пленный раб, а не подосланный соглядатай, но тревога за детей
может оказаться сильнее благоразумия. Для Оэлун, для ее детей он чужой. Но
что он может сделать им худого? Ну, а если бы мог?
Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег на войлок, надулся, показал
Олбору на свой живот,
- Бей!
Мальчик сжал кулак и стукнул.
- Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо станет таким же тугим, ложись
спать. Делай так каждый день - багатуром вырастешь.
Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся прилаживать оперение к
стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.
- Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.
- Моя жена Каймиш! Послушай поучительное слово своего мужа. Живет
человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден, любой
его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье - ешь, как нойон,
пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на войлоке,
