- Я не трус!- торопливо проговорил Чиледу.- Дайте мне десять нукеров,
и я верну свою невесту.
- Нет, смотрите, какой храбрец! Всего десять нукеров - и он вернет
свою невесту, моих быков, мою повозку. А не прихватишь ли ты, Чиледу,
заодно и грабителей? Ты запомнил их? Не спутаешь с другими? - Круглые
глаза Тайр-Усуна стали злыми.
Обида тупой иглой вошла в сердце Чиледу. Нойона бесит потеря быков и
повозки - это такая малость по сравнению с тем, что потерял он. Ища
сочувствия, обвел взглядом лица людей, но ничего, кроме любопытства, эти
лица не выражали, и, не замечая злой язвительности Тайр-Усуна, он ответил:
- Ничего я не спутаю. Рыжего Есугея запомнил на всю жизнь.
При упоминании имени Есугея Тохто-беки резко сел и весь скривился от
боли. К нему подскочили жены, попытались уложить, но он отстранил их
властным жестом.
- Это Есугей отобрал твою невесту?
- Да, этим именем он назвал себя.
- Почему ты не убил его? За эту услугу я наградил бы тебя табуном
коней и дал в жены пять лучших красавиц. Не будет мне жизни на земле, пока
не вырву его печень! Нойоны и старейшины, мои раны подживают, скоро смогу
держаться в седле. Готовьте коней и оружие.
Никто не отозвался. Чиледу, ободренный словами Тохто-беки, с надеждой
ждал, что скажут лучшие люди племени. Время шло, молчание затягивалось, и
Чиледу обостренным чутьем уловил в этом молчании скрытое сопротивление
порыву Тохто-беки.
- Вы снова молчите?- Горестные складки легли возле полных губ
Тохто-беки.- Едва я начинаю этот разговор, вы втягиваете язык в гортань.
Разве кровь моего отца и вашего повелителя Тудур-билге не взывает о мести?
Разве боль моих ран не стала вашей болью? Или вы, как старая крыса
Амбахай-хан, считаете, что мои раны лишили меня мужества? Так знайте: жар
из ран переселился в мое сердце. Он сжигает меня. Только вражья кровь
угасит этот огонь!
Шаман Турчи, сухонький старик с темным, словно обугленным, лицом,
поднял на Тохто-беки красные, воспаленные глаза.
- Кто усомнится в твоей храбрости и решимости победить врагов? Но над
всеми нами воля вечного неба. Я семь дней не принимал пищи, не видел
дневного света. Я просил духов открыть мне тайну будущего. И духи услышали
мой голос. По воле вечного неба ты будешь знаменит и славен, наше племя -
богато и многолюдно, лесные и степные народы будут покорны твоему слову.
Но... Духи хотят, чтобы ты был терпелив и осторожен. Ожидание - твое
лучшее оружие.
- Скажи мне, премудрый Турчи, чего я должен ждать?- вежливо спросил
Тохто-беки.
- Этого я не знаю.- Турчи стянул на лбу мелкие морщины, зажмурился,
забормотал невнятно:- темную ночь сменяет светлый день, гнилое дерево -
молодой росток. Во мраке ночи не вденешь нить в ушко иглы, из трухлявого
ствола березы не сделаешь тележную ось.- Шаман открыл глаза.- Жди
рассвета. Жди, когда молодой росток станет стройным деревом.
Чиледу видел: слова шамана не по душе Тохто-беки, но он не осмеливается
вступать с ним в спор, покусывает губы, сердито дергает угол толстого
войлока. Его голова скособочилась еще больше, почти легла на плечо. Жены о
чем-то шепчутся и скорбно вздыхают. Выпуклые глаза Тайр-Усуна спокойно
смотрят на Тохто-беки, на его жен, на шамана. И Чиледу начинает казаться,
что не Тохто-беки, а нойон Тайр-Усун здесь главный.
- Можно сказать мне?- спросил Тайр-Усун.
- Говори.
- Я думаю, премудрый Турчи внятно передал нам все, что открыли ему
духи. И нам, если мы не хотим навлечь на себя гнев неба, не следует до
поры обнажать меч. Но и ждать бездельно тоже не следует. Надо искать себе
сильных друзей.
- Не направить ли нам послов к государю найманов?- несмело предложил
нойон Кудун-Орчан. И, поскольку ему никто не возразил, продолжал уже более
уверенно:- С ним считаются даже тангуты и уйгуры, его побаиваются кэрэиты.
Будет нашим покровителем- кто сравнится с нами в силе?
- Станет нам помогать хан найманский!- пренебрежительно отмахнулся от
Кудун-Орчана Тохто-беки.- Он спит и видит наш улус под своей рукой. Если
уж искать помощников, то не здесь, а в стране кэрэитов. Как вы знаете,
после смерти хана кэрэитов Курджакуз-Буюрука страну поделили между собой
четыре его старших сына. И теперь каждый хочет захватить власть над
другими. Одному помогая, другого осаживая, мы добьемся того, что
властителем кэрэитов станет тот, кто будет нашим другом.
- Ты умен и дальновиден,- похвалил Тохто-беки шаман Турчи.
Соглашаясь с ним, нойоны, старейшины дружно закивали головами.
Чиледу понял, что все они напуганы последним поражением и ни за что не
решатся начать войну с тайчиутами, будут обхаживать соседние племена, а
это затянется, быть может, на годы. Тогда прощай Оэлун.
Не смея вступать в разговор, он умоляющими глазами ловил взгляд своего
хозяина Тайр-Усуна. Но о нем, кажется, все забыли. У Тайр-Усуна были свои
заботы.
- Нам надо ехать в Баргуджин-Токум,- сказал он.
- Там племена малочисленны, какая от них польза?- перебил его
Кудун-Орчан.
- Мал жаворонок, да петь умеет, ворон большой, но только каркает!-
поучающе сказал Тайр-Усун.- Воины лесных народов находчивы и отважны. Но
дело не только в этом. Нигде нет таких искусных звероловов и охотников,
как в Баргуджин-Токуме. И только там добывают самый прекрасный мех. Нам
нужны шкурки соболей. Много шкурок. Шелковистым мехом и мягким словом мы
сделаем с кэрэитами то, чего невозможно добиться острым мечом.
По натянутому полотну шатра стучал дождь, шумел ветер. В мокрой одежде,
продрогший, никому здесь не нужный, Чиледу сам себе казался бродячей
собакой, терпеливо ожидающей подачки с чужого стола. Он громко кашлянул.
- Ты еще здесь?- удивился Тохто-беки.
- Дайте мне десять воинов!- Чиледу приложил руки к груди.- Я змеей
проползу по траве... Я вернусь с Оэлун. И Есугея или его голову привезу.
Тохто-беки опередил Тайр-Усун. Он сказал:
- Есугея ты не привезешь ни живого, ни мертвого, но осиное гнездо
разворошишь.
Тохто-беки жестко добавил:
- Ты бежал от врагов быстрее, чем суслик от коршуна. Я тебе не доверю
сейчас даже десять захудалых меринов. Иди.
- Я не могу... Я прошу...
- Прочь!- рявкнул Тохто-беки.
Все еще не веря, что его надеждам пришел конец, Чиледу не двинулся с
места. Кудун-Орчан вскочил, подтолкнул его к выходу и пинком вышиб из
шатра. Чиледу поскользнулся на мокрой траве, упал лицом в лужу.
Нукер под навесом оскалил зубы.
- Это тебе свадебный подарок, да?
V
Наступила осень. По утрам на траву ложилась уже не искристая роса, а
колючая седая изморозь.
Тайчиуты перекочевали в предгорья Хэнтэйского хребта. Здесь не было
бескрайних степей, как на родине Оэлун. Пологие холмы, горы, покрытые
лесом, а меж ними речные долины с густой и высокой травой. Горы и леса
угнетали Оэлун, мир казался ей темным, мрачным, таящим в себе немую
угрозу. Целыми днями она сидела в своей юрте. Вечером, накинув на плечи
шубу, выходила наружу, садилась под старой сосной, смотрела на яркие
звезды, на искры, вылетающие из дымовых отверстий юрт. В эти часы ей
казалось, что она дома. Вот сейчас в центре куреня вспыхнет большой общий
огонь, к нему соберутся люди, и старый улигэрч ' поведет неторопливую,
затейливую речь о багатурах и чудищах, о добрых и злых духах.
[' У л и г э р ч - сказитель; у л и г э р - сказ.]
О, как она любила такие вечера, с каким трепетом впитывала в себя
красочный, жутковатый мир улигэров. В детстве после этих вечеров долго не
могла заснуть. С головой забивалась под овчинное одеяло, прижималась к
теплому боку матери и, слушая таинственные шорохи ночи, тихо вздрагивала
от сладкого страха. Повзрослев, перестала бояться сказочных чудовищ. Все
больше и больше в улигэрах ее занимали подвиги бесстрашных багатуров.
Нередко во сне к ней приходил храбрый красавец в золотых доспехах, брал ее
на руки, и на чудо-коне они летели над степью к сияющим звездам.
Теперь ей снится только Чиледу. Каждый раз она видит его в грязной,
изорванной одежде, с разбитым в кровь лицом. Есугей ни разу не приснился.
Она боится его возвращения, не хочет думать о нем, но все равно думает
нисколько не меньше, чем о Чиледу. И порой происходит непонятное: Есугей и
Чиледу сливаются в одно лицо, и тогда ей кажется, что она безнадежно
перепутала сон и явь, быль и сказку и скоро сойдет с ума.
Сидеть под старой сосной при свете звезд Оэлун любила еще и потому, что
безотчетно ждала: когда-нибудь из темноты бесшумно возникнут всадники,
посадят ее в седло, и она навсегда уедет отсюда. Сейчас, когда многие
мужчины ушли воевать с татарами, а те, что остались, тревожатся лишь об
одном: с чем вернутся воины - отягощенные добычей или искалеченные, к чему
готовиться - к радостному пиру или печальным поминкам,- сейчас, как ей
думалось, уйти отсюда было бы не трудно. Она ждала Чиледу не день и не
два, потом поняла, что он не приедет за ней, и думать об этом перестала,
но безотчетное ожидание жило в ней против воли.
Оэлун никто ничем не обременял. Хоахчин и ее братишка Хо, тихий
мальчонка, смешно выговаривающий монгольские слова, исполняли любое
желание. На людях они держались с ней рабски предупредительно, но стоило
остаться одним - оба преображались. Хоахчин без умолку болтала, смеялась,
гримасничала. Хо, слушая сестру, чуть улыбался. Он был большим любителем
делать разные безделушки. То вырежет телегу, точь-в-точь как настоящую,
только маленькую, умещается на ладони, то такую же юрту, то сплетет из
ивовых прутьев красивую коробку. И все, что бы ни сделал, дарит Оэлун.
Без них Оэлун зачахла бы от одиночества. К ней почти никто не заходил.
Все были вежливы, почтительны, но ее юрту обходили стороной. Лишь брат
Есугея Даритай-отчигин (как младший в семье, он остался охранять стада и
юрты) время от времени заходил к ней, спрашивал, не нужно ли чего, и
принимался рассуждать о делах племени. Как поняла из его слов Оэлун,
тайчиуты объединяли вокруг себя много других племен. У каждого племени
свои нойоны, но всеми ими правит хан. Сейчас место Амбахай-хана занял
Хутула.
- А ты знаешь, кто такой Хутула?- Даритай-отчигин лучил у глаз
морщинки.- Тебе посчастливилось. Наш род, род Кият-Борджигинов, из всех
потомков праматери Алан-гоа самый прославленный. Кто был избран на
курилтае первым ханом? Наш дед Хабул. Кто правит нами сейчас? Брат нашего
отца Хутула. Кто будет править после него? Может быть, кто-то из сыновей
Хутулы, а может быть, кто-то из нас, сыновей Бартана.- Даритай-отчигин
горделиво расправлял узкие плечи.
Он приходил в юрту Оэлун, будто хозяин, зло и визгливо кричал на
Хоахчин, за самую малую провинность стегал плетью Хо. Устав от криков и
рассуждений о своем прославленном роде, он умолкал и и посматривал на
Оэлун так, что у нее вспыхивало лицо, ей хотелось плотнее запахнуть полы
халата. Весь он, маленький, худотелый, с тонкими, женскими ручками, с
масленым блеском в щелочках хитрых глаз, был ненавистен Оэлун, но она
молча терпела его. Однажды терпение кончилось.
Как-то Даритай-отчигин по своему обычаю стал рассуждать о делах своего
рода.
- Все заботы на мне. Братья воюют, наводят на свои имена золотой блеск
славы, а я тружусь с утра до ночи, подгоняя ленивых харачу. Какая мне в
этом радость? А если братьев убьют, тогда уж и вовсе все на меня ляжет.
Твой Есугей, как безумный, лезет в самое горячее место...
Оэлун не то чтобы забыла обещание Есугея - в случае его смерти - будет
отпущена домой,- она почему-то ни разу не подумала, что он может быть
