смотреться, как в зеркало, она видит впервые. Где она находится? Что с ней
будет? Вспомнила своего Чиледу и беззвучно заплакала. Его, наверное, уже
нет в живых. Она обещала спасти его и не спасла. Ей тоже надо умереть.
Бесшумно вошла молодая служанка в заношенном халате, молча поклонилась,
поставила на маленький столик деревянное блюдо с сушеными пенками, налила
в чашу молока. Оэлун, всхлипывая, знаком показала, что ей ничего не нужно.
- Фуджин ' должна много есть и мало плакать,- на ломаном языке сказала
служанка, грустно вздохнув, присела возле Оэлун.- Слезы испортят твое
лицо.
[' Ф у д ж и н - госпожа (кит.)]
- Мне теперь все равно.
- Э-э, не надо так, не надо!- затрясла головой служанка.- Фуджин
молодая, красивая - хорошо жить надо.
Она ласково прикоснулась к волосам Оэлун, принялась выбирать из них
сухие колючки, нацеплявшиеся во время ночной скачки.
- Ты откуда? Как тебя зовут?- Оэлун перестала плакать, крохотная
надежда затеплилась в душе: может быть, эта женщина сумеет помочь ей.
- Я из Китая. Имя мое на вашем языке Хоахчин, на нашем - Хуа Чэн.
Недавно я так же, как ты сейчас, убивалась-плакала. Теперь не плачу.
Привыкла. Да мне-то что, я простой человек, харачу, по-вашему. Дома была
прислугой, тут то же самое. Тут даже лучше. Дома хозяин был собака злая.
Бамбуковой палкой по спине бил. Ой-ой, как больно!- Хоахчин повела
плечами, плаксиво сморщилась, но тут же засмеялась.
- Как ты сюда попала?
- У моего хозяина был свой хозяин, сильно большой человек. Его сам
великий и светлоликий хуанди ' отправил сюда послом. Он взял с собой моего
господина, а мой господин взял меня и моего маленького брата Хо. Большого
господина и моего господина тут зарезали...
[' Х у а н д и - император.]
Хоахчин зябко поежилась, отпустила волосы Оэлун.
За стеной юрты послышались легкие быстрые шаги. Хоахчин торопливо
поднялась и, кланяясь, исчезла за дверью. Почти тотчас же в юрту вошел
Есугей. Он был без оружия, только на широком поясе висел узкий нож,
отделанный бронзой. Есугей сел к столику напротив, без любопытства,
задумчиво посмотрел на нее, попросил:
- Не сердись, Оэлун, за вчерашнее.
У Оэлун перехватило горло. Через силу выдавила хриплое:
- Где Чиледу?
На мгновение в серых глазах Есугея вспыхнули холодные огоньки, он
нахмурился.
- Вы его убили?- прошептала Оэлун, ее взгляд упал на пояс Есугея: если
резко наклониться над столиком, можно успеть выдернуть нож.
- Не убили,- с досадой отозвался Есугей.- Ты не хотела его смерти, и
он живет. Но если будешь напоминать о нем, я привезу тебе его голову.
Он замолчал. Молчала и Оэлун. В дымовое отверстие влетел овод, стал
кружиться по юрте с назойливым жужжанием. Оэлун слушала это жужжание,
смотрела на чашу с молоком; в голове, в сердце была немая пустота.
- Оэлун.- Голос Есугея прозвучал как бы издалека, она не подняла глаз,
не пошевелилась.- Я не сделаю тебе зла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Только смерть заставит меня отказаться от тебя. Запомни это, Оэлун.- Он
помолчал.- Мы идем на войну. Если меня убьют, значит, небо не хотело,
чтобы я стал отцом твоих детей. В случае моей смерти тебя отвезут домой.
Но если я вернусь... Оэлун, ты хочешь, чтобы я вернулся живым? Молчишь?
Есугей поднялся, стал ходить по юрте. Его лицо становилось все более
хмурым и озабоченным. Он был совсем не таким, как вчера. Ни едких шуток,
ни насмешливой дерзости. Он ходил по юрте, казалось, совсем позабыв об
Оэлун. Внезапно остановился, тихо, словно жалуясь, проговорил:
- Они все-таки убили его. И как убили!
- Кого... убили?- У Оэлун мелькнула мысль, что Есугей говорит о
Чиледу, что до этого он ее подло обманывал.
- Они убили Амбахай-хана... Да, ты же не знаешь...
Оэлун с облегчением вздохнула. Что ей смерть хана!
- ...Ты не знаешь, кем был для меня Амбахай-хан. Я его любил больше
родного отца. Его мудрость была силой нашего племени. Проклятые татары!
Они схватили Амбахай-хана и выдали Алтан-хану китайскому. Алтан-хан велел
пригвоздить его к деревянному ослу. Толпа зевак ходила смотреть, как
умирает багатур и мудрец. Багатур Хутула, сын славного Хабул-хана, поведет
нас, воинов-мстителей. Мы воздадим всем за все!
То, о чем говорил Есугей, было далеко от Оэлун, но против своей воли
она прислушивалась к звучанию его голоса. В нем было столько буйной
ярости, что ей стало не по себе.
IV
С низовьев Селенги дул ветер, и мутные волны накатывались на песчаную
отмель. Чиледу сполз с лошади, пошатываясь от усталости, подошел к воде,
лег на песок. Волна, набежав, окатила его голову и плечи, и он сел,
фыркая, растер ладонями огрубевшую кожу лица. Лошадь следом за ним, волоча
повод, подошла к воде, долго пила, поводя впалыми боками.
Чиледу смотрел на другой берег реки. Там на пологой сопке высился
полосатый шатер, охваченный полукольцом юрт - белых, черных, серых. Над
шатром трепыхался туг - хвост яка - на длинном шесте. Вот он и дома. Разве
он думал, что возвращение будет таким?
Волны, накатываясь на отмель, рассыпались, вода с шипением скатывалась
назад, оставляя на песке извилистую полоску пены. Голенастый кулик
суетливо бегал по отмели, что-то выискивал длинным клювом в пене, опасливо
косил круглый глаз на Чиледу. Лошадь, роняя с мокрой морды капли воды,
вышла на берег. Чиледу не спешил переправляться. Всю дорогу он со страхом
думал о встрече с соплеменниками, Его ждут с молодой женой, а он... Как он
посмотрит в глаза своего отца и в глаза нойона Тайр-Усуна, одолжившего ему
повозку и волов? Лучше бы его убили, чем так бессовестно ограбить. Оэлун,
где ты сейчас, Оэлун?.. Зачем она спасала его жизнь? Что ему жизнь, если
Оэлун не будет с ним? Может быть, ему не нужно показываться в родном
курене, уйти вниз по Селенге, в Баргуджин-Токум, в земли хори-туматов -
его кровных родичей?
По небу, гонимые ветром, быстро проносились взлохмаченные тучи, и
редкие капли дождя падали на землю. Кажется, начиналось ненастье. Чиледу
вздохнул. Не поедет он к хори-туматам. И не потому, что там вряд ли кто
помнит его деда, захваченного в плен меркитами еще ребенком, не потому,
что страшится дальней дороги, нет, он останется здесь, снося насмешки и
презрительные улыбки, попросит у Тохто-беки воинов, вернется в кочевья
тайчиутов и отобьет Оэлун. Он сегодня же пойдет к Тохто-беки.
Решив так, Чиледу быстро разделся, связал одежду в узел и приторочил к
седлу, придерживаясь за стремя, вместе с лошадью спустился в воду.
На другом берегу он оделся, постоял, отыскивая тоскливым взглядом юрту
отца. Дождь усиливался, уже не отдельные капли, а струи падали на землю,
секли по лицу. В стойбище не было заметно никакого движения, все
попрятались в юрты. Хорошо, что его никто не видит...
Пока дошел до своей юрты и расседлал лошадь, промок насквозь. Откинув
полог юрты, нерешительно переступил порог. Из дымового отверстия вместе с
дождевыми струями падал скупой сумрачный свет. И глаза Чиледу, не
привыкшие к слабому свету, в первое время ничего не различали.
- Это ты, сынок?- слабым, почти неузнаваемым голосом спросил из
сумрака отец.
Чиледу пошел на голос, опустился перед постелью отца. С мокрой головы
вода поползла на шею, холодок пробежал по спине.
- Как хорошо, что ты приехал!
Теперь Чиледу видел отца. Он лежал, укрытый овчинным одеялом, седые
волосы редкими прядями разметались вокруг сморщенного лица с запавшими,
тусклыми глазами.
- Мне совсем худо стало, сынок. Предки зовут к себе. Думал, уж не
увижу ни тебя, ни твоей молодой жены. Небо услышало мои молитвы.
- Отец...
- Подожди, сынок. Разожги огонь. Там есть немного архи ' и сушеного
мяса - приготовил для встречи... И покажи мне твою жену.
[' А р х и - молочная водка.]
Сейчас Чиледу больше, чем когда-либо, презирал себя за то, что остался
жив.
- Отец, я вернулся один...
Отец приподнялся, сел. Халат на нем был расстегнут, морщинистая кожа
дряблыми складками висела на выпирающих ключицах, худые руки с темными
ногтями беспокойно двигались по одеялу, будто что-то искали и не могли
найти.
- Это я виноват,- еле слышно произнес он.- Нельзя было ехать сейчас. Я
боялся не дожить до свадьбы и торопил тебя.
- Я верну Оэлун, отец!
Старик медленно покачал головой.
Чиледу стукнул кулаком по колену.
- Верну!- Он даже думать не мог, что Оэлун навсегда осталась в
кочевьях ненавистных тайчиутов.
- Эх, Чиледу...- Отец снова лег.- Ты кто - знатный нойон? Или сын
могущественного хана? У тебя есть отважные нукеры? Эх, Чиледу, Чиледу...
Ты всего лишь пастух Тайр-Усуна. Харачу.
- Верну! Верну!- как заклятье, твердил Чиледу. Мокрая одежда липла к
телу, его бил озноб.
- Разведи огонь и выпей архи. Отдохни,- со вздохом сказал отец.
- Нет. Я пойду к Тохто-беки.
Он почти бегом пересек курень. У входа в шатер под навесом стоял нукер
с коротким копьем.
- Куда разогнался?- остановил он Чиледу.- Тебя приглашали?
- Мне нужен Тохто-беки.
- Тебе нужен Тохто-беки? Но нужен ли ты ему?..- Нукеру скучно стоять
на страже в такую погоду, и он был рад возможности поболтать.
- Пропусти. Я по важному делу.
- У тебя важное дело?!- изумился нукер,- Ты скажи... Э-э, постой, ты
же поехал за невестой, так? Уж не на свадьбу ли хочешь пригласить
Тохто-беки? А меня? Меня почему не приглашаешь?
Чиледу отвел копье, шагнул в шатер. Нукер схватил его за руку, потянул
обратно, зло прохрипел:
- Я тебе сейчас покажу!..
Шум, видимо, услышали, из шатра вышел Тайр-Усун. Молодой нойон, друг
Тохто-беки, высокий, поджарый, с круглыми, выпуклыми глазами, уставился на
Чиледу, чуть двинул бровями.
- Ты?
- Самовольно в шатер лезет!- торопливо говорил за спиной Чиледу нукер.
Тайр-Усун слегка двинул рукой, и нукер замолчал. Чиледу встал на
колени, опустил голову. Перед собой он видел гутулы ' Тайр-Усуна с
загнутыми носками. Широко расставленные, твердо, всей подошвой, притиснули
они к земле мягкую зелень травы.
[' Г у т у л ы - род обуви.]
- Что случилось?
- Меня ограбили тайчиуты. Не привез я невесту.
- А повозка?
- И быки, и повозка...
Один гутул поднялся, загнутый носок, будто клюв хищной птицы, нацелился
в лицо Чиледу, и он сжался в ожидании удара. Но гутул медленно приблизился
к лицу, носок поддел подбородок, поднял голову Чиледу.
- Иди за мной.
Свет, проникая в шатер сквозь красные и оранжевые полосы ткани, все
окрашивал в ярко-огненный цвет, словно отблески жаркого пламени лежали на
лицах людей, на их одежде. В шатре было много народу, нойоны и уважаемые
старейшины племени, три жены Тохто-беки сидели полукругом, поджав под себя
ноги, в центре, на возвышении из войлоков, полулежал Тохто-беки. На
короткой шее Тохто-беки темнела повязка, круглую голову он держал набок,
будто все время к чему-то прислушивался. Его узкие, острые, как лезвие
ножа, глаза скользнули по Чиледу, вопросительно остановились на Тайр-Усуне.
- Явился наш храбрый воин,- сказал Тайр-Усун.- Поехал за шерстью -
вернулся остриженным.
- Рассказывай,- приказал Тохто-беки Чиледу и, выслушав, спросил:-
Почему ты не дрался? Почему никого не убил?
Чиледу смешался. Как им объяснить, почему он не мог драться с
грабителями? Побоялся, что в схватке может быть убита Оэлун, потому
опустил оружие. Но это оправдание и самому сейчас казалось невесомым, как
дымок жертвенного светильника.
- Ему было не до драки,- сказал Тайр-Усун.- Он бежал, как дикая коза
от рыси. Еще и сейчас с перепугу слова сказать не может.
