него, как будто побаивались чего-то. По тому, как они старательно избегали
разговора о войне, понял: опасаются, что позовет в поход. Спросил
напрямую:
- На тангутов со мной пойдете?
Боорчу замотал головой. Джэлмэ отвел взгляд.
- Не зову.- Он помолчал.- Может быть, и сам не пойду. С тангутами мои
нойоны справятся. Я вас хотел просто повидать. Столько лет были вместе...
Помнишь, Боорчу, как первый раз встретились?
Прошлое друзья вспоминали с охотой. Разговорились. И у хана родилось
желание повидать те места, где прошла молодость,- Онон, Керулен, гору
Бурхан-Халдун, посидеть у огня под звездным небом, слушая плеск речной
волны и вскрики ночных птиц, прикоснуться к тому, что вело его по крутым
дорогам жизни, не позволяя ни ошибаться, ни останавливаться, к истокам
своей силы... Он совершил то, что не удавалось ни одному правителю, но это
полдела, главное впереди: он должен достигнуть того, что было не по силам
ни одному из живших на земле,- продлить свое время до бесконечно далеких
пределов. В нем росла уверенность, что в местах своей молодости обретет
что-то такое, что поможет ему преодолеть непреодолимое и стать не
нареченным, а истинным сыном неба. Выехали налегке. С собой хан взял всего
десять кешиктенов.
В степь пришла пора цветения. Равнины, увалы были пестры, нарядны,
копыта коней ступали по мягкой траве неслышно, как по ковровому ворсу,
влекли к себе прозрачно-лиловые дали и синие горы, голубело небо, такое
глубокое, что смотреть в него, как в бездну, было страшно. Повсюду паслись
табуны и стада, у одиноких юрт мирно курились дымки, резвились
длинноногие, с короткими кудрявыми гривами жеребята, вдали тенью от облака
проносились по степи стайки дзеренов... Пастухи, увидев всадников, не
убегали, не прятались, как в былые времена. Им нечего было опасаться.
Ночевали, как он хотел, под открытым небом. Жарили на углях мясо
дзеренов и молодых барашков. Все было, как он того хотел. Почти все...
Джэлмэ и Боорчу стали другими, он не находил в них того, что ценил в
молодости. И вечерние разговоры у огня понемногу лишились душевности, он
часто раздражался, но подавлял раздражение, надеясь, что Джэлмэ и Боорчу
распахнут свои души. Однако проходил день за днем, а друзья не
приближались к нему. Он стал замечать, что они не сговариваясь всегда
вдвоем, о чем бы ни зашел разговор, один поддерживает другого. Поездка
стала тяготить его. Все чаще он угрюмо смотрел на буйство красок цветущей
степи, мял в кулаке седую бороду и пытался понять, почему же друзья
перестали быть друзьями.
- Джэлмэ, в давние годы я дал слово твоему отцу, кузнецу Джарчиудаю,
принести мир и покой в степи, сделать людей счастливыми... Посмотри на
юрты пастухов. Я сдержал свое слово.
Джэлмэ промолчал, и это могло означать только одно: он с ним не
согласен. Таким стал Джэлмэ... Когда не согласен, слова не вытянешь.
- Разве не так?
- Хан, лучше не будем говорить об этом.
Джэлмэ смотрел перед собой насупленно, к хану не повернул головы. А
Боорчу свесился с седла, сорвал клочок травы с мелкими бледно-розовыми
цветочками, поднес к носу.
- Как пахнет! Мы были во многих землях, но такой пахучей травы я нигде
не встречал. Ты, хан, замечал, что такой травы нет нигде?
- Я ходил в чужие земли не траву нюхать. Мне некогда было смотреть под
ноги!- То, что Боорчу отводит разговор в сторону, усилило недовольство. С
хмурой настойчивостью спросил у Джэлмэ:- Разве я не сделал того, что
замыслил в молодости?
- Сделал, хан... Племена не истребляют друг друга, грабители не
отгоняют скот...- Джэлмэ посмотрел на темнеющую вдали юрту.- Может быть,
подвернем? Свежего кумысу попьем.
Их встретила звонким лаем лохматая собачонка. Из юрты вышли кривоногий
старик и пожилая женщина в стоптанных чаруках. Старик узнал хана, рухнул
на колени, дернул женщину за подол засаленного халата, что-то сказал, и
она тоже стала на колени, не отводя от хана испуганного взгляда.
Все спешились. Хан, разминая ноги, обошел вокруг юрты. Рыжий войлок был
ветхим, лохматым по краям, с дырами. В такой юрте жил когда-то и он... Ни
кумыса, ни дуга у пастухов не оказалось.
- Чем же вы питаетесь?- спросил Джэлмэ.
- Хурутом, великий нойон.
Хан сел на камень у огнища с истоптанной вокруг него травой. Он
почувствовал, что не ради кумыса позвал их Джэлмэ к юрте, стал
настороженно следить за разговором.
- Чьи стада пасете?
- Брата великого хана Тэмугэ-отчигина.
- Довольны своей жизнью?
- Мы благоденствуем, великий нойон.
- Где ваши дети?
- Детей нет, великий нойон.
- Разве могут благоденствовать люди, не породившие детей?
- У нас были дети. Пять сыновей. Самый старший пал в битве с
найманами. Один сложил голову в тангутских землях, двое - в земле
Алтан-хана. Самого последнего убили сартаулы.- Старик покосился на хана,
поспешно добавил:- Видно, мы прогневили небо.
Джэлмэ, кажется, готов был говорить со стариком еще, но хан молча
поднялся, сел на коня и поехал. Все поскакали за ним. На Джэлмэ он не мог
смотреть. Не друг ему Джэлмэ, давно не друг. Уличить вздумал, что он
разорил не только чужие земли... Дурак. Родятся и вырастут новые люди, не
такие, как этот раболепствующий старик-харачу, гордые, сильные повелители
чужих народов. Джэлмэ его обличает... Не будь его, Джэлмэ не раскатывал бы
праздно по степи на добром коне, а горбился бы у кузнечного горна, вдыхая
сажу и пыль окалины. Сейчас эту работу делают рабы, их сколько хочешь.
Джэлмэ владеет стадами, и такие же пастухи приглядывают за его лошадьми,
волами, овцами. Кто дал ему стада и пастухов? И Боорчу такой же, сидит в
седле, посвистывает, будто ничего не случилось. Отобрать у обоих все, дать
по дырявой юрте!..
Нет, не такой, совсем не такой виделась ему эта поездка. Дороги в
прошлое заросли травой. В жизни, как в сражении, кто оглядывается, тот
гибнет. Он всегда пробивался вперед и потому был непобедим.
Не оборачиваясь, сквозь зубы сказал:
- Я возвращаюсь в орду. Вас отпускаю.
Ударил плетью коня. Джэлмэ и Боорчу остались на увале. За их спиной
была рыжая юрта харачу... Не станет он отбирать у них рабов и стада, не
унизится до этого. Они просто люди, слабые люди. На высоте, куда он
поднялся, рядом с ним не устоит ни один смертный. А ему надо не только
устоять, но и идти дальше, подняться выше, достичь недостижимого.
В орду была глухая, давящая тишина. Пока он слезал с коня, у шатра
собрались его жены, сыновья, братья. Все стояли, понуро опустив головы.
Случилось что-то очень худое. Но он не стал торопливо расспрашивать,
прошел в шатер, знаком пригласив всех следовать за ним, сел на войлок. Все
остались стоять на ногах. Вперед выдвинулся Шихи-Хутаг, развернул
похрустывающий белый свиток, но читать не стал, тихо проговорил:
- Великий хан, твой сын Джучи умер.
Хрустнула рукоять плети в руках хана, от напряжения заныли пальцы,
куда-то нырнуло сердце, и уже знакомая боль заполнила грудь. Он увидел
безмерно раздобревшее лицо Бэлгутэя со слезами на пухлых щеках, злой
прищур глаз Хасара, твердо сжатые губы Хулан...
- Джучи отравили...- Шихи-Хутаг хлюпнул утиным носом.
Хан посмотрел на Хулан снова. Она не отвела взгляда, только плотнее
сжала губы, и ее лицо разом стало ненавистным ему. Резко махнул рукой -
уходите. Опустил голову. Сломанная плеть лежала на коленях. Рукоятка была
вырезана в виде змеи, из разинутой пасти свисал витой ремень, глаза из
нефрита, круглые, мертвые, смотрели на него. Это была его любимая плеть.
Глаза змеи никогда не казались мертвыми. В них всегда горел зеленый огонь.
Шорох заставил его вздрогнуть и вскинуть голову. Посреди шатра стояла
Борте. Голова ее была не покрыта, волосы с густой сединой рассыпались по
плечам. Она не мигая смотрела на него.
- Вот... умер...- сказал он.
- Отравили,- чужим, хриплым голосом поправила она.
- Может быть и нет. Он болел.
- Его отравили.
- Может быть... я разыщу убийцу!
- Убийцу искать не надо. Ты убил его!
- Борте!- Предостерегаясь и защищаясь, он поднял руку.- Думай, что
говоришь!
- Ты всю жизнь ненавидел Джучи. За что? За то, что у него не
окостенело сердце... Я жалела тебя, я ждала, что ты очнешься. Не его, тебя
надо было отравить, мангус, пьющий кровь своих детей! Волк уносит от беды
свое дитя, птица гибнет, отводя опасность от птенцов, а ты, человек,
наделенный небом разумом, хуже пустоголовой птицы и кровожадного зверя.
- Замолчи!- теряя рассудок, закричал он.
Привлеченный его криком, в шатер заглянул кешиктен. Хан швырнул ему в
лицо сломанную плеть.
Борте наклонила голову, вытянув перед собой руки, будто незрячая, вышла
из шатра.
Хан потребовал коня. Как безумный, гнал его всю ночь. Утром без сил
свалился в каком-то курене, приказал собрать войско для похода на
тангутов.
Перед выступлением к нему примчалась Хулан с сыном Кулканом. На нее он
даже не взглянул.
- Уезжай отсюда и не попадайся мне на глаза.
...Тангутскому императору хан направил послание: <Некогда ты, бурхан ',
обещал быть со своими тангутами моей правой рукой. Веря этому, я позвал
тебя в поход на сартаулов. Но ты, бурхан, не только не сдержал своего
слова и не дал войска, но еще и ответил мне дерзкими словами. Занятый
другими мыслями, я решил отложить встречу с тобой. Ныне, совершив
сартаульский поход и с помощью вечного неба обратив сартаулов на путь
правый, я иду к тебе, бурхан>.
[' Б у р х а н - так монголы называли тангутских императоров.]
Первым городом, который осадил хан, был Хэйшуй, тот самый, где некогда
искал убежища и помощи Ван-хан. За его серыми глинобитными стенами с
золотоголовыми, снежно-белыми башнями - субурганами - укрылось много
воинов и жителей окрестных селений, способных владеть оружием. Тангуты
хорошо знали, что ждет их в случае поражения, и защищались, не щадя своей
жизни.
Прошла осень, наступила малоснежная, вялая, с частыми оттепелями зима.
Каждый день, в дождь, в снег, хан садился на коня и объезжал свое войско.
Он слушал грохот камнеметов, глухие, тяжкие удары пороков, хриплое пение
боевых труб, пронзительный вой сигнальных стрел, гул многотысячных
голосов, и недавнее желание тихо посидеть у огня, вспоминая далекую
молодость, казалось пустой блажью, данью своей слабости. Его войско,
созданное по соизволению неба многолетним трудом, храброе и выносливое,
послушное, как пальцы собственных рук,- его душа, его жизнь, его радость и
его будущее. А все остальное ничего не значит и ничего не стоит.
Когда-то первое нападение на тангутов указало ему путь к сердцу воинов,
осада Чжунсина родила веру в свои силы. После того он разгромил
Алтан-хана, покорил сартаулов. И вот - снова земли тангутов. Один
жизненный круг завершается. Но это не конец. Это начало другого круга. И
то, что он снова начинается тут, в тангутских землях, радовало его. В этом
он видел предопределение неба и верил, что сможет осилить все.
По его повелению Чу-цай собрал ученых людей из сартаулов и китайцев.
Они сделали чертеж земель, известных им. Рукодельницы перенесли чертеж на
шелковое полотно, вышив цветными нитками реки и озера, горы и равнины,
леса и пустыни. Он часто разворачивал полотно, в одиночестве рассматривал
его. Он был рад, что земля так велика, что еще много мест, где не ступали
копыта монгольских коней. Он пройдет ее всю из края в край, подчинит
всеязычные народы.
Хэйшуй был взят весной. На лето, спасаясь от небывалой жары, хан ушел в
