тюрьма. Без этой тюрьмы он рассыплется на части.
- Он не дурак! - Воспротивилась Ася. - Он ангел!
- Ангелы не выживают на свободе! Ангел на свободе превратился в
дьявола. Надо знать священное писание.
- Испереживалась! За себя, поди, боишься? Сандалов, возьмешь ее в жены?
Только не возьмет. Что он, ненормальный? Замучаешь поучениями. Чтоб ему
лучше стало. Сопьется, наверное.
- Не надо так говорить. - Вступился за жену Костя. - Просто Матильда
масштабный человек с житейской интуицией. У нее богатая эрудиция. Она сумеет
вывести из любого тупика.
- Костя, не верь ей, она просто боится потерять и деньги, и хоромы.
- Ну, Масик, предложи чего-нибудь. - Попросил Сандалов.
- Вот что, дорогая, - обратилась та к Асе, - давай мы устроим нашим
мужчинам испытание.
Мужчины оживились, проявив интерес.
- Устроим оргию вначале одному, а потом другому. И поведение каждого
покажет его внутреннюю тягу. Надо верить чувствам, а не уму.
- А что, мысль интересная. - Азартно поддержала Ася идею. - Только,
может лучше наоборот? Пусть мужчины с каждой из нас проделают такие оргии.
- Потом и это.
- Согласимся, Костик? - Загорелся Сандалов. - Молодец, Масик! -
Похвалил подругу.
- А любовь тут ни при чем? - Костя отчего-то покраснел, как бы
извиняясь за нелепость.
Виктор снисходительно улыбнулся.
- Любовь, Костя, - это абсолютное подчинение. Ведь мы их обеих любим?
Ну что тебя смущает? В конце концов мы же нормальные люди!
- Это оценка уровня деградации?
- Это оценка уровня цивилизации.
Женщины подхватили упирающегося Мубарашкика и вытряхнули его из одежды.
Тот стоял голый, худой и стеснительный, как мальчик перед медкомиссией.
Сандалов умилялся. Испытательницы быстро обнажились, поскольку опасались за
костину уверенность. Повалили на ковер и начали ласкать.
- Чтоб я сдох! - Орал Сандалов. - Костя, не тушуйся. Нас не сломать!
Белобрысые петушиные вихри утонули в четырех грудях. Два тела плотно
сжали человека. Погибающий парень невероятным усилием вынырнул из них и стал
жадно хватать воздух. Лицо было синюшным. Костя явно не тянул на героя. Он
принялся яростно отбиваться. Сандалов упал от смеха.
Тогда обе фурии налетели на него. Пристыженный Костя, озираясь, плазком
благополучно перебрался за стол.
Троица визжала, крутилась и затихла. Это было подозрительно. Вихри
появились из-за стола и любопытные глаза осмотрели поле схватки. У
Мубарашкина зачесалась кожа. Перед ним предстало зрелище дикого распутства,
о котором и говорить-то просто неприлично. Испытание явно выходило за
разумные пределы. Сандалов проявил любовь к обеим сразу, никого не обделив
вниманием, отчего все погрузились в сладость непристойности. Костя не
вытерпел, подполз к группе и вырвал из нее свою жену.
- Ага! - Воскликнула Ася. - А говорил, что я лучше всех на свете! А
ну-ка, иди ко мне, мой дорогой! - И потянула на себя лгуна.
Отстраненная Матильда по-татарски уселась рядом. Наблюдался переход ко
второй стадии испытаний. Ей стало смешно. Два дурака, недоумевая,
экспериментально фантазировали, что вдвоем можно сделать с одной женщиной.
Получалась какая-то бестолковщина. Ощущались легкомысленность и абсурдность
представлений по данному вопросу.
А бесстыдная женщина извивалась между ними грациозной кошкой, принимала
неприличные позы и лицо ее сияло счастливой улыбкой. Она была увлечена своей
игрой. Игра становилась все азартней и доступней для распаляющихся
партнеров.
- Все, хватит! - Поднимаясь, обЦявила завершение Матильда. - Все уже
понятно.
Она оторвала своего мужа от женского тела и пинком в зад отправила в
сторону ванной комнаты.
- Ну как же мне повезло! - Ася не стеснялась странного открытия. Она
теперь вообще ничего не стеснялась. - Это лучше, чем смотреть на трубы. -
Заключила она, чем невольно выявила смысл своей металлической композиции,
скрывавшей, оказывается, изначальное стремление к массовой эротичности. -
После такого можно спокойно умирать!
- Блудница ты паршивая. И муж твой такой же. - Незлобно подвела итог
затейница спектакля.
Она нашла в ванной совершенно одуревшего мужа, одела его и оделась
сама. Подхватила под руку и повела на выход. Оставленные голые супруги
утопали в жарких обЦятиях, в каких, пожалуй, никогда не пребывали.
По дороге домой, сидя в автобусе друг напротив друга, сбежавшие гости
всматривались в давно знакомые черты, глаза в глаза с таким благоговением и
жадным любопытством, какое бывает только у страстно влюбленных людей,
встретившихся после длительной разлуки.
Костя вдруг запел:
- Кто может сравниться с Матильдой моей!
Жена счастливо засмеялась.
Дома они предались таким же упоительным, неистовым схваткам, абсолютно
не обращая внимания на черного кота, который в это время на столе
умиротворенно жевал колбасу, посматривая на блаженных хитрым желтым глазом.
Глаз говорил: "Когда всем хорошо, тогда все хорошо. Остерегайтесь разрушить
этот хрупкий баланс".
Квартира излучала теплоту и мягкие обЦемные фантазии.
Жизнь вступила в новую эпоху.
СТЕНА
"предоставь мертвым погребать своих мертвецов"
Евангелие от Матфея. 8.22
Все вокруг было белым. Стены, потолок, даже линолеум на полу. Окна
отсутствовали. Свет излучали умело задекорированные светильники. В
отдаленных углах располагались устройства, похожие на мощные источники
звука. Внимательный взгляд мог бы обнаружить на каждой из стен небольшие
квадратные проемы. Кровать-каталка, осторожно принявшая больного, находилась
в центре огромного зала. Санитары ввезли ее в это странное помещение и,
словно не зная, что делать с этим предметом дальше, так и оставили, как
бросили, исчезнув за дверями.
Невозможно сказать, сколько времени человек смотрел на единственную
картину, сиротливо висевшую на отдаленной стене. На картине была нарисована
натянутая на раму мешковина, прибитая по краям рисованными гвоздями. Она
выглядела абсолютно натуральной, растянутой сильно, до крайнего ее
напряжения. Он не пытался разгадать замысел художника и вообще не думал о
картине. Он просто отдыхал на ней, как отдыхает путник, сваливший с плеч
огромную ношу и теперь рассматривающий ее с тупым равнодушием перед тем, как
отправиться в путь дальше.
Мембрана из мешковины разделяла два пространства, одно, в котором
находился сам человек, все, что его окружало, конкретное и осязаемое,
видимое и доступное, и другое, загадочное, затаившееся по другую сторону
полотна. Мнимое, умозрительное, как не нарисованный пейзаж или отсутствующая
композиция, требующие догадок. Он чувствовал, что там находятся
невообразимые химеры, способные принимать любой вид - мужчин, женщин,
животных, предметов, по сути, не являясь ими. Любые зримые образы, доступные
воображению. Если воображению вообще доступны любые образы, даже такие, как
пустота, время или точка смерти. Им для этого нужен всего лишь человек.
Страдающий человек. И полотно напротив. В более широком понимании - стена.
Стена, которая вообще разделяет видимый и невидимый миры. Она находится под
ногами, непроницаемым куполом висит над человеком. Сто приборов не проткнут
ее. Может меняться расстояние, может измениться вид, все, что угодно, может
с ней произойти, но одно останется неизменным - она сама, как образ факта.
Она всегда останется непреодолимым наваждением, как вечный укор
ограниченности.
Мешковина сохраняла некое равновесие между двумя пространствами.
Напряженное и крайне неустойчивое, готовое при неосторожном малейшем
движении в любом из них придти в движение и даже лопнуть оглушительным
треском бесконечной катастрофы, грозящей ему низвержением в черноту пустоты
с бессмысленным воплем прерванного ужаса.
Стена, скрывающая неведомое, недоступное и пугающее, предстала видимой
границей и притянула к себе его обычное напряжение, связанное с постоянным
ожиданием новой порции беды оттуда. Хрупкое равновесие пространств
достигалось им невероятным напряжением воли, направленной на то, чтобы
предохраниться от неожиданного удара, предугадать его, заблаговременно
приготовиться или предупредить еще до того, как он произойдет.
Это напряжение, осторожно носимое им в себе, сейчас он препоручил
картине и надеялся, что она продержит его неизменным некоторое время,
необходимое смертельно уставшему человеку хотя бы для короткого отдыха.
За время передышки надо во всем спокойно разобраться.
Он не родился солдатом и не стал им. Ему предстояло осмыслить свое
положение и согласиться с любым результатом, не приняв его.
Человек сосредоточился, но ничего не получалось. Все смешалось:
болезнь, события, время, ощущения страха и блаженства. Он не виноват ни в
чем! Отчего же он здесь?
Был дан старт и свалка началась. Россия породила новую популяцию людей,
отвергнувших уставшие культуру и мораль. Из-под их гнета вырвались
подавленные прежде первозданные инстинкты, скрутившиеся в мощную пружину и
жаждущие свободы. Насмотреться, нагуляться, наиграться, наесться,
пощеголять, брать и делить по праву силы. Обустроиться, обзавестись. Все
делать против ненавидимой морали, провозгласившей ценность братства! На
беззащитное тело экономики стервятниками и шакалами налетели матерые и
молодые сильные бойцы реформ. Рваные ее клочья, преобразованные в предметы
потребления, заполнили дома и прилавки. Ешьте, пейте и гуляйте! При слове
"интеллигенция" рука пока не тянулась к пистолету, но в кулак уже сжималась.
Опостылевшая работа приобрела иной оттенок. Работой стало делать власть и
делать деньги. И самое популярное из синонимов слова "делать" стало "брать".
Слабенькие нити правил рвались мощными телами, признающими единственное
правило: действовать без правил. Страсть заполнила пространство. Ах,
упоительный восторг доступности счастья! "Я хочу" - ревел хор взрослых, по
существу не ставших ими.
Беспечная глуповатая Россия поедала дойных коров, не оставляя шанса
завтрашнему дню. И порождала касту дикарей, исповедующих примитивные
инстинкты, как единственную ценность жизни.
Ничем наш герой не отличался от новых бойцов. На предприятии он с
товарищами организовали подставную фирму, через которую пропустили все
ценное на нем. Деньги со счетов перевели в наличные рубли. Далее с
леспромхозом гнали ценные породы за рубеж. Там покупали старые машины,
перепродавали по безумным ценам. Их обманывали, они обманывали. Так
переплелись в змеиный узел различные дельцы и фирмы.
Далее по закономерности развития хаоса образовались дисциплинированные
бригады вооруженных жестоких и циничных апологетов нового времени, сменившие
рублевые ценники на цены жизни. Так началось рождение фашистов. В сферу их
интересов попали все, кто делал власть и деньги. Хаос всегда переходил в
диктатуру примитива с конечной целью - власть в стране, а дальше - может
быть и в мире.
Так Россия пошла вспять историческому развитию, пока не обнаружились
нищета и пустота, из которых, как медведь из растревоженной берлоги, не стал
выбираться ленивый тысячелетний Дух нравственного сознания народа. Ему
предстояло укротить разнузданную стихию, стать в каждом человеке стеной
противостояния ей. Но та стена пока лишь намечалась.
Фашизм под видом организованной преступности все увереннее брал
ситуацию в свои руки. Начались немыслимые прежде вымогательства, шантажи,
