тайно убить.
С ехидных губ престарелого мада срывался злорадный смех.
"Что, внук? - мстительно шептал Иштувегу. - Не силой персидского
оружия сразил ты меня, а с помощью самих же мадов, богатых старейшин, не
желавших терпеть над собой мою единодержавную власть. Не так ли? А теперь
и ты, стремящийся упорно, как голодный мул - к стойлу, к той же
единодержавной власти, столкнулся со скрытым, но мощным, словно донное
течение, противодействием персидской родовой верхушки.
Погоди, однажды темной ночью ловкач Утана и его друзья свяжут и
выдадут внука какому-нибудь удачливому пройдохе, как мады выдали внуку
деда".
"Прежде чем он свяжет меня, я его зарежу", - возразил мысленно Куруш
предку.
"Не зарежешь! Зарежешь одного из вождей десяти персидских племен -
оставшиеся девять убьют тебя. Они не глупы. Поймут: кто уничтожил одного
из их своры, может истребить всех. Так-то, дорогой и любимый внук! Терпи,
хочешь не хочешь".
"Я не спущу с Утаны глаз, буду держать его при себе с помощью всяких
уловок. Знай, мой добрый дед - я приручу строптивого Утану".
Верный Гау-Барува чутко, как пес - настроение хозяина, уловил
недовольство царя Утаной и напустился на добродушного торговца:
- Ты умен, Утана, однако себялюбив, как женщина! Судьба Парсы
нисколько тебя не заботит. Лишь бы Утане благоденствовать, а государство -
хоть развались. Неумытая, говоришь? Сорокалетняя, говоришь? Баба,
говоришь?.. Пусть ей будет сто лет! Пусть мажется вместо белил и румян
черной грязью! "Какое нам дело до прачек Рея, чисто они стирают или
нечисто?" Разве речь о самой Томруз?
К ловушке, которую устроил мальчишка, подлетела синица. Мокроносый
птицелов замер, широко раскрыв рот. Синица, поскакивая боком, с опаской
приближалась к зерну.
Царь вытянул шею.
- Не о Томруз речь, - продолжал Гау-Барува. - Нужно обезопасить
восточный рубеж, замирить этих разбойных, вечно голодных саков, дружбу с
ними наладить, чтоб не ударили в спину. Понятно?
Дзанг!.. Юный охотник дернул за веревку. Палка выскочила из-под таза,
таз со звоном упал на землю и прихлопнул синицу. Мальчишка испустил визг
ликования и бросился к ловушке.
Царь откинулся назад, облегченно перевел дух и скупо улыбнулся.
Попалась.
- А-а, - наивно протянул Утана. - Вот оно что. Ну, хорошо. Пусть
государь женится. Только, - Утана обвел присутствующих глуповатым взглядом
и, незаметно для других, подмигнул сонному Крезу, - согласится ли Томруз
выйти замуж за чужого царя? Не получилось бы, как в пословице: "В доме
невесты еще ничего не слышно, а у жениха уже музыка и танцы".
Птицелов осторожно сунул руку под таз. Пошарил под ним, прикусив губу
от нетерпения, коротко вскрикнул и, торжествуя, извлек из ловушки добычу,
зажатую в кулаке.
- Надо постараться, чтоб согласилась! - Куруш выпрямился. Живо
подтянулись Виштаспа, Крез, Гау-Барува. Утана снял с лица, как повязку,
дурашливое выражение. - Вот и поспособствуешь ты мне в этом деле, Утана!
Оставишь караван в Марге [Марг - ныне Мары, город в Туркменистане] и
вместе с Гау-Барувой поедешь за Аранху сватать Томруз. Думаю, не сочтет
мой брат Утана маленькую услугу за тяжкий труд?
Гау-Барува раскраснелся от удовольствия. Так! Отвертись, гордец.
Утана, тихий и смирный, прикинул что-то в уме, почесывая левую бровь
и облизывая языком правый уголок полураскрытого рта. В разноцветных
глазах, черном и голубом, искрой мелькнула удачная мысль. Он встряхнул
головой - опять лениво-веселый, довольный собой и жизнью.
- Оказать услугу тебе - великое счастье, пресветлый государь! Я
готов. Мы с Гау-Барувой завтра же выйдем в путь.
Помолчав, он добавил, будто между прочим, словно говорил о пустяке:
- До сих пор я торговал с аранхскими саками через посредников
маргских. Они же, чтоб им пропасть, обдирают бедных персидских купцов
хлеще истинных грабителей с дороги. Зачем оставлять караван в Марге? Я
поведу его за Аранху, поскольку выпал столь удачный случай. Заодно со
сватовством потягаемся с такими-сякими саками, посмотрим, что из этого
выйдет...
И Утана невинными глазами поглядел на царя.
Гау-Барува застонал от ярости. О неисправимый! Но царь, против
ожидания Гау-Барувы, был доволен.
Мальчишка дергал синицу за хвост, стараясь выдрать ей перья.
Куруш одобрительно покачивал головой. Ага! Это - хорошо. Дело, им
задуманное, совпало с нуждою Утаны? Очень хорошо. Купец, стремясь выгодно
сбыть горшки, ловко уладит и сватовство. Крупный караван привлечет саков,
подкупит и смягчит сердце Томруз.
- Ай! - вскрикнул птицелов. Синица не выдержала, затрепыхалась,
рванулась изо всех своих крохотных сил и - упорхнула.
Мальчишка противно заныл.
Куруш мрачно насупился. Он отвернулся от неудачливого охотника и
сказал холодно:
- Я тоже... я выеду с вами и остановлюсь в Ниссайе. Чтоб находиться
поближе к Аранхе.
Когда могучий тигр медлительно и грозно выступает по охотничьей
тропе, зверем, исполненным силы, кажется и воровато семенящий сзади, чуть
сбоку, неизменный спутник тигра - желтый шакал. Ему как бы передается
частица мощи, исходящей от тигра. На него простирается доля страха и
почтения, с которыми глядит трепещущая чангала на полосатого хозяина
зарослей.
Но стоит шакалу остаться одному, он сразу же становится самим собой -
мелким хищником, грязным, хитрым, трусливым и злобным животным,
распространяющим вокруг себя зловоние.
До гибели Белого отца Дато слыл умным, спокойным, рассудительным
стариком, знатоком древних обычаев, человеком тихим и скромным - част
света, излучаемого вождем, заметно отражалась на сопровождавшем его всегда
и повсюду невзрачном двойнике.
Но вот источник света погас, и перед саками предстало существо
темное, уродливое и дурное, обуреваемое завистью и местью.
Со дня совета Дато не мог, как говорится, ни спать, ни есть, ни
встать, ни сесть - охал, кряхтел, стонал, ругался, ворочался на пыльном
черном войлоке, исступленно мечтая о войлоке чистом и белом. И так извелся
бедняга, что высох, как труп, зарытый в песок. Обманули Дато. Обокрали
Дато. Обидели несчастного Дато.
Однажды, по дороге от своих шатров к ставке Томруз, медленно
взбираясь на плотно слежавшийся бархан, он встретил стрелка Хугаву.
Трудно было старику подниматься по склону - ноги заплетаются, палка
вот-вот вывалится из трясущихся пальцев. Хугава поспешно спрыгнул с коня и
заботливо поддержал Дато под локоть.
- Не прикасайся ко мне! - остервенело закричал Дато. - Не трогай меня
нечистой рукой. Я вижу на твоей ладони след греха. На ней еще не высох пот
распутной Томруз. Что? Ты еще не устал от объятий старухи? Где совесть?
Прельстился женщиной, сын которой годится тебе в младшие братья. О
негодяй! Хочешь рукою Томруз вырвать у меня власть? Не удастся. Я все
знаю. Дато не перехитрить. Старая кожа крепка, старая кость тверда. Старую
птицу приманкой не проведешь. Старый бык и ночью найдет путь в загон.
Прочь!
Подобно черепахе, у которой пополам треснул панцирь, кое-как уполз
Дато за гребень бархана.
Долго стоял Хугава внизу, одурело уставившись в корявые следы
свихнувшегося старейшины. Он постучал себя кулаком по виску, стараясь хоть
немного прояснить мозг и, рассеянно взглянув на коня, бездумно взобрался
ему на спину.
В другой раз Дато нежданно-негаданно объявился перед женою Хугавы.
Старших положено уважать. Молодая женщина пригласила белобородого в шатер:
- Отведайте нашего мяса.
- Что? Пусть его коршуны жрут! Чтоб я ступил в жилище, где поселился
блуд? Никогда! Где твои глаза, несчастная? Разве ты ослепла? Где твои уши?
Разве ты оглохла? Разве ты ничего уже не видишь и не слышишь? Томруз
сделалась подругой Хугавы. Ступай! Спеши. Торопись. Не медли. Он и сейчас
с нею.
- Томруз... и Хугава? - удивилась женщина. - Не может быть. Я знаю
Хугаву. И знаю тетушку Томруз. Прости, отец, но ты говоришь неправду.
Стройная и крепкая, как и сам Хугава, лицом приятная, взглядом
смелая, она стояла, спокойно возвышаясь над стариком, корчившемся от
бешенства, и неприязненно смотрела в его безумные глаза.
- Что? Я говорю неправду? Выходит, я лжец? Я обманщик? Я пустой
болтун? А-а-а! Все вы тут в сговоре, я вижу. Будьте же прокляты все! В
первый раз встречаю женщину, которой все равно, с нею муж или с другой.
Значит, и сама ты нечиста, как кобылица весною. Грех! Свальный грех!
- Как тебе не стыдно, отец, - глухо, сквозь зубы, сказала жена
Хугавы. - Лучше б ты мирно сидел среди внуков своих, уму-разуму их учил
бы, чем рыскать от шатра к шатру с клеветой на устах. Уймись! Перед богом
ведь скоро предстанешь.
- Что? Не оскверняй имени божьего погаными губами!
Тьфу ты, бес. Не такова была жена Хугавы, чтобы терпеть напраслину.
Даже от наистаршего человека в племени.
Да если вправду Томруз стала подругой Хугавы - что из того? Если уж
такой мужчина, как Хугава, сблизился с такой женщиной, как Томруз, то это
у них отнюдь не баловство. Значит не могут иначе. И отвергнутой жене не к
лицу лезть в сердца тех двух. Где сказано: "Человеку запрещено любить
человека"? Нигде. Зато всякий знает пословицу: "Не суйся с топором между
корой и древесиной - дерево погубишь".
Конечно, обидно за себя. Но - не привязать к столбу струйкой дыма
голодного коня, рвущегося к свежей траве. Не разжечь ревностью угасшую
любовь.
- Ах ты, дряхлый осел! - разразилась молодая женщина. - Тебе-то что
за дело, вместе они или не вместе? Холодно от этого или жарко? Голодно или
сыто? Светло или темно? Э? Хотят быть вместе - пусть будут. Убирайся
отсюда, седой дурак! Хил, хвор, хром, на пищу для стервятников - и то не
годится, а туда же... Не совестно за мужчиной и женщиной подглядывать? Э?
Может, ты сидел, как пень, в кустах да слушал, распустив слюни, о чем они
говорят? Ты кто: почтенный старец, мудрый вождь или - завистливая
старуха-трясуха, на всю жизнь оставшаяся девой? У-у, облезлый верблюд,
колченогая кляча. Убирайся отсюда!
Разговор, состоявшийся между женой и мужем, когда усталый Хугава
приехал с пастбищ домой, был краток.
Майра - взволнованно, но сдерживаясь:
- Дато твердит, будто ты слюбился с Томруз.
Хугава - с удивлением:
- И ты... веришь ему?
Майра - смущенно:
- Нет, но... беспокоюсь.
Хугава строго:
- Напрасно! Разве я сам первый не откроюсь тебе, если случится
что-нибудь такое? Не понимаю, какой змей ужалил бедного Дато. Он и мне
говорил всякую чепуху. Ну, мне-то ладно - кто я? Но так гнусно оболгать
святую Томруз! Ведь она для нас - как родная мать! А ты - ты все это
забудь. Хорошо? Никакой жены, кроме тебя, Хугаве не нужно.
Майра - благодарно, со слезами в голосе:
- Знаю...
Хугава - озабоченно, думая уже о другом:
- Знаешь - ну и чудесно. Что сегодня варили? Горячего хочу.
Майра - жалеючи мужа:
- Что могли сварить? Ту же похлебку. Не праздник.
Хугава - радостно оживившись:
- Похлебку? Тащи! Сказано: дай гостю хоть воды с водой - не дай лечь
спать с пустым брюхом. Для голодного и соль с перцем - жирная еда. И
горох, как масло. И просяной хлеб слаще инжира. И отруби хороши, коли
голоден. Для голодного...
- Хватит, хватит! Заладил. - Майра расхохоталась.
Хугава был доволен. Развеселил жену! Они забыли о Дато. Но Дато не
забыл о них. На следующий день старик добрался до самой Томруз. Она сидела
на белом войлоке в кругу родовых вождей. Здесь же находились и Хугава с
