(любое слово любого языка можно записать посредством раз-
личных систем нотации: кириллицей, латиницей, деванагари,
иероглифами, различными способами фонетической транскрип-
ции и т.д.) способен значительно усиливаться в зависимости от
специфики самой системы, ее исторического состояния, традици-
онности, консервативности и т.д. Условность графики и позво-
ляет Дерриде провести свое "различение", фактически означаю-
щее попытку если не разбить, то во всяком случае значительно
35
ослабить связь между означающим и означаемым. В этом за-
ключается главными смысл противопоставления phone (звука,
голоса, живой речи) gramme (черте, знаку, букве, письму).
В сборнике своих интервью "Позиции" Деррида подчерки-
вает: "Phone на самом деле является означающей субстанцией,
догорая дается сознанию как наиболее интимно связанная с
представлением об обозначаемом понятии. Голос с этой точки
зрення репрезентирует само сознание" (155, с. 33). Когда чело-
век говорит, то, по мнению французского семиотика, у него
создается "ложное" представление о естественной связи озна-
чающего (акустического образа слова) с означаемым (понятием
о предмете или даже с самим предметом, что для Дерриды
абсолютно неприемлемо): "Создается впечатление, что озна-
чающее и означаемое не только соединяются воедино, но в зтой
путанице кажется, что означающее самоустраняется или стано-
вится прозрачным, чтобы позволить понятию предстать в своей
собственной самодостаточности, как оно есть, не обоснованное
ни чем иным, кроме как своим собственным наличием" (там
же).
Другая причина неприятия "звуковой речи" кроется в фило-
софской позиции французского ученого, критикующего ту кон-
цепцию самосознания человека, которая получила свое классиче-
ское выражение в знаменитом изречении Декарта: "Я мыслю,
следовательно я существую" (Cogito ergo sum). "Говорящий
субъект", по мнению Дерриды, во время говорения якобы пре-
дается иллюзии о независимости, автономности и суверенности
своего сознания, самоценности своего "я". Именно это "сogito"
(или его принцип) и расшифровывается ученым как
"трансцендентальное означаемое", как тот "классический центр",
который, пользуясь привилегией управления структурой или
навязывания ее, например, тексту в виде его формы (сама
оформленность любого текста ставится ученным под вопрос), сам
в то же время остается вне постулированного им структурного
поля, не подчиняясь никаким законам.
Эту концепцию "говорящего сознания", замкнутого на себе,
служащего только себе и занятого исключительно логическими
спекуляциями самоосмысления, Деррида называет "феномено-
логическим голосом" - "голосом, взятым в феноменологическом
смысле, речью в ее трансцендентальной плоти, дыханием интен-
циональной одушевленности, трансформирующей тело слова... в
духовную телесность. Феноменологический голос и будет этой
духовной плотью, которая продолжает говорить и наличество-
вать себе самой -- ПРИСЛУШИВАТЬСЯ К СЕБЕ -- в
отсутствие мира" (158, с. 16).
36 "Письмо"
В сущности, этот "феноменологический голос" представляет
собой одну из сильно редуцированных ипостасей гегелевского
мирового духа, в трактовке Дерриды -- типичного явления
западноевропейской культуры и потому логоцентрического по
своему характеру, осложненного гуссерлианской интенциональ-
ностью и агресснвностью ницшеанской "воли к власти". Как
отмечает Лентриккия, "феноменологический голос" выступает у
Дерриды как "наиболее показательный, кульминационный при-
мер логоцентризма, который господствовал над западной мета-
физикой и который утверждает, что письмо является произведе-
нием акустических образов речи, а последние, в свою очередь,
пытаются воспроизвести молчаливый, неопосредованный, самому
себе наличный смысл, покоя-
щийся в сознании" (295, с.
73).
"Письмо"
Подобной постановкой
вопроса объясняется и воз-
никновение дерридеанской
концепции "письма". В принципе она построена скорее на нега-
тивном пафосе отталкивания от противного, чем на утверждении
какого-либо позитивного положения, и связана с пониманием
письма как сознательного института, функционирование которого
насквозь пронизано принципом дополнительности; эта концеп-
ция, что крайне характерно вообще для постструктуралистского
мышления, выводится из деконструктивистского анализа текстов
Платона, Руссо, Кондильяка, Гуссерля, Соссюра. Деррида рас-
сматривает их тексты как репрезентативные образцы
"логоцентрической традиции" и в каждом из них пытается вы-
явить источник внутреннего противоречия, якобы опровергаю-
щего открыто отстаиваемый ею постулат первичности речи
(причем, речи устной) по отношению к письму. Причем, по
аргументации Дерриды, суть проблемы не меняется от того, что
существуют бесписьменные языки, поскольку любой язык спо-
собен функционировать лишь при условии возможности своего
существования в "идеальном" отрыве от своих конкретных носи-
телей. Язык в первую очередь обусловлен не "речевыми собы-
тиями" (или "речевыми актами") в их экзистенциальной непо-
вторимости и своеобразии, в их зависимости от исторической
конкретности данного "здесь к сейчас" смыслового контекста, а
возможностью быть неоднократно повторенным в различных
смысловых ситуациях.
Иными словами, язык рассматривается Дерридой как соци-
альный институт, как средство межиндивидуального общения,
как "идеальное представление" (хотя бы о правилах грамматики
Отсутствие "первоначала" 37
и произносительных нормах), под которые "подстраиваются" его
отдельные конкретные носители при всех индивидуальных от-
клонениях от нормы -- в противном случае они могут быть
просто не поняты своими собеседниками. И эта ориентация на
нормативность (при всей неизбежности индивидуальной вариа-
тивности) и служит в качестве подразумеваемой "допол-
нительности, выступая в виде "архиписьма", или прото-
письма", являющегося условием как речи, так и письма в узком
смысле слова.
При этом внимание Дерриды сосредоточено не на проблеме
нарушения грамматических правил и отклонений от произноси-
тельных норм, характерных для устной, речевой практики, а на
способах обозначения, -- тем самым подчеркивается произволь-
ность в выборе означающего, закрепляемого за тем или иным
означаемым. Таким образом, понятие "письма" у Дерриды вы-
ходит за пределы его проблематики как "материальной фикса-
ции" лингвистических знаков в виде письменного текста: "Если
"письмо" означает запись и особенно долговременный процесс
институированных знаков (а это и является единственным нере-
дуцируемым ядром концепции письма), то тогда письмо в целом
охватывает всю сферу применения лингвистических знаков.
Сама идея институирования, отсюда и произвольность знака,
немыслимы вне и до горизонта письма" (148, с. 66).
В данной перспективе можно сказать, что и вся первона-
чальная устная культура древних индоарийцев состояла из ог-
ромного количества постоянно пересказываемых и цитируемых
священных (т.е. культурных) текстов, образовывавших то
"архиписьмо", ту культурную "текстуальность мышления", через
которую и в рамках которой самоопределялось, самосознавалось
и самовоспроизводилось сознание людей той эпохи. Если встать
на эту позицию, то можно понять и точку зрения Дерриды,
рассматривающего исключительно "человека культурного" и
отрицающего существование беспредпосылочного "культурного
сознания", мыслящего спонтанно и в полном отрыве от хроно-
логически предшествующей ему традиции, которая в свою оче-
редь способна существовать лишь в форме текстов, составляю-
щих в своей совокупности
"письмо".
Отсутствие "первоначала"
Другой стороной этой
позиции является признание
факта невозможности оты-
скать "предшествующую" лю-
бому "письму" первоначаль-
ную традицию, поскольку любой текст, даже самый древний,
38
обязательно ссылается на еще более ветхое предание, и так до
бесконечности. В результате чего и само понятие конечности
оказывается сомнительным, очередной "метафизической иллюзи-
ей, где культурное "дополнение" присутствует "изна-
чально", или, по любимому выражению Дерриды, "всегда уже":
"... никогда ничего не существовало кроме письма, никогда
ничего не было, кроме дополнений и замещающих обозначений,
способных возникнуть лишь только в цепи дифференцированных
референций. "Реальное" вторгается и дополняется, приобретая
смысл только от следа или апелляции к дополнению. И так
далее до бесконечности, поскольку то, что мы прочли в тексте:
абсолютное наличие. Природа, то, что именуется такими слова-
ми, как "настоящая мать" и т. д., -- уже навсегда ушло, нико-
гда не существовало; то, что порождает смысл и язык, является
письмом, понимаемым как исчезновение наличия" (148, с. 228).
Исследователи Западной Европы и США в общем едино-
душны в определении основной тенденции работ французского
ученого. Лентриккия характеризует ее как "попытку разрушить
картезианское "я" (295, с. 384), Х. Шнейдау -- как "банкрот-
ство секулярно-гуманистической традиции" (351, с. 180). Пере-
водчица на английский язык книги "О грамматологии" и автор
авторитетного предисловия к ней Г. Спивак несколько по-иному
сформулировала "сверхзадачу" Дерриды, определив ее как по-
пытку "изменить некоторые привычки мышления" (149, с.
ХVIII). Наиболее заметные последствии этих изменений сказа-
лись в новом способе критического прочтения литературных
текстов. Дж. Эткинс, в частности, отмечает, что для Дерриды
любое "письмо" (т. е. любой культурный текст) никогда не
является простым средством выражения истины. Это означает,
помимо всего, что даже тексты теоретического характера
(литературоведческие и философские) должны прочитываться
критически, иными словами, подвергаться точно такой же ин-
терпритации, как и художественные произведения. С этой точки
зрения, язык никогда не может быть "нейтральным вместили-
щем смысла" и требует к себе обостренного внимания (70, с.
140). Деррида и его последователи, замечает Эткинс, не только
отстаивают этот тезис теоретически, но и часто демонстрируют
его формой изложения своих мыслей; недаром постструктурали-
сты и деконструктивисты постоянно обвиняются своими оппо-
нентами в преднамеренной затемненности смысла своих работ.
В связи с этим следует обратить внимание еще на одну
особенность аргументации Дерриды. Если в обычном "фило-
софски-бытовом" сознании "снятие" имеет довольно отчетливый
смысловой оттенок "разрешения" противоречий на конкретном
Игровая аргументация 39
этапе их существования, упрощенно говоря, характер временного
разряжения напряжения, то в толковании франдузского уче-
ного, как мы уже видели хотя бы на примере "дополнения", оно
понимается исключительно как возведение на новую, более
высокую ступень противоречивости с сохранением практически в
полном объеме прежней противоречивости низшего порядка. В
результате чего создается впечатление отсутствия качественного
перехода в иное состояние -- вместо него происходит лишь
количественное нагнетание сложностей. Отсюда и то ощущение
постоянного вращения исследовательской мысли вокруг ограни-
ченного ряда положений, при всей бесчисленности затрагивае-
мых тем и несомненной виртуозности их анализа. При этом
сама мысль не получает явного, логически упорядоченного раз-
вития, она движется скачкообразно, ассоциативно (над всем
господствует "постструктуалистская оптика" стоп-кадра ), все
время перебиваясь отступлениями, львиную долю которых со-
ставляет анализ различных значений слова или понятия, обу-
словленных его контекстуальным употреблением. Иногда изло-
жение материала приобретает характер параллельного повество-
вания: страница разбивается на две части (если не больше)
вертикальной или горизонтальной чертой и на каждой из этих
половин помещается свой текст, со своей логикой и со своей
темой.
Например, в "Тимпане" (разделе книги "Границы филосо-
фии", -- кстати, это название можно перевести и как "На по-
лях философии") параллельно на одной страничке рассматрива-
