полка встретил подле Урочища Бьик-Бала в Оренбургских степях подводу.
Высокий длиннолицый человек в киргизском бешмете правил лошадьми. Плес-
кая руками, он упал, гребя коленами песок, закричал:
- Ах, убейте, убейте меня скорее...
Золотоволосый, с перевязанной полотенцем рукой, розово - всем лицом -
улыбнулся и спросил:
- Самарских у вас нету?..
Олимпиада распорола пояс кофточки, вытащила лоскуток коленкора и по-
дала Запусу. Над неразборчивой подписью т. Яковлева - напечатано:
"Пред'явитель сего тов. Василий Запус является членом Павлодарской орга-
низации Р. К. П. (б-в)"... Запус погладил бумажку и, перегибая тело
(чтоб не разбередить плечо), вылез из тележки. Ян Налецкий пошел было к
нему, но вдруг вытянулся с шипящей длинной нараспев речью:
- Я умру, как подобает офицеру... Я представитель Сибирского Прави-
тельства.
... Пески, бурханы, кустарники - такие, как и в Павлодаре. Голубая,
почти белая полынь. В пески глядела Олимпиада. Тихо, как степь, дышали
верблюды; у них острые, пахнущие песком, морды и немного раскосые глаза.
Яна Налецкого ведут в концентрационный лагерь. В широкие его уши на-
бивается тяжелая пыль. Степная жаркая пыль на висках, словно камень.
Васька Запус в ячейке отряда Стального Ижевского полка делает доклад
о белогвардейских восстаниях в Сибири.
... Губы у Васьки не степные, - порозовели и в дрожи окунается в них
Олимпиада.
Веселые молодые над нею облака.
VI.
Чокан Балиханов сказал атаману Трубычеву:
- Я привел вам тысячу киргизских седел... по соглашению между нами в
полках будут русские инструктора. Я просил бы назначить инструкторами
казаков, - они говорят по-киргизски...
Чокан отрастил усы - были они зеленовато-черные, тонкие, словно губы
обведены ниткой. Склонив крепко бритую голову, он внимательно смотрит на
плечи атамана. От взятия Павлодара прошел год, Чокан в это время с'ездил
на Дальний Восток к атаману Семенову (Колчака и эс-эров он не любил). У
атамана Семенова слегка подергивающиеся плечи, - Чокан сравнивает с ним
Трубычева. Чокан просит усиленного питания для своих солдат. Здесь ата-
ман вскакивает - блестят желтые, словно медные, краги и галифэ у него
хрустят кожанно. Он кричит об интригах, взаимном непонимании, подлости
генералов.
В юрте пахнет кумысом и седлами на сундуках.
- Всю Сибирь скоро займут большевики... мы тут на камне сидеть будем.
Я приказываю вводить безжалостную дисциплину!.. Если...
Он внезапно стихает, опускается на кошму:
- Вы меня простите, я устал, Чокан... Вы со стадами пришли, Чокан?
- Я пришел всем моим народом.
- Значит, мяса у нас будет достаточно?
Чокан целый год не улыбался. Когда взяли Павлодар и позднее - Омск,
Чокана русские стали называть хитрым азиатом. Имея власть, - нужно твер-
деть лицом. Чокан - хан. Чокан скинул европейскую куртку со светлыми пу-
говицами (он ее очень любил) и натянул халат. Оставаясь один (это проис-
ходило редко), он достает из чемодана "Юмористический чтец-декламатор"
и, широко разевая рот, хохочет.
Атамана он знает давно. Едва ли тот сколько-нибудь изменился: только
говорит длиннее. Чокан улыбается:
- Да, мяса много.
- Рассчитывая на помощь киргизского народа, имея за плечами помощь
Японии...
Чокан вдруг хохочет:
- Что такое?
- Я вспомнил японских женщин... как к ним ходили казаки... и бес-
цельно! Мне атаман Семенов рассказывал, это бесподобная история. Женщины
у них маленькие - как ткань...
- Что?
Чокан играет уздечкой. Седло выложено точеным серебром - Чокан пода-
рил год назад.
- О Павлодаре не думаете, атаман?
- У меня там ничего, Чокан.
- Я знаю, я не об этом. Я думаю часто... оттуда мы вошли в Сибирь.
Ворота!.. Как его... там находится... о силе еще много рассказывали. Я
его, правда, не видал, я о силе наслышался. У вас же редко встречаются
розовые свежие лица... вы не помните его фамилии, атаман?..
Чокан думает, что атаман не ответит. Атаман закуривает и говорит спо-
койно:
- Запус. Он теперь с моей женой живет. Точно, в Павлодаре ли он?
- Мне неизвестно. Если желаете, приму меры.
- Бросьте... стоит ли.
Проезжая среди телег беженцев из Сибири, Чокан говорил о степях,
пастбищах. Халат у него пестр, как весенние лога. Как на весну смотрят
на него киргизы.
Скрипят толстоколесые арбы. Шалаши из камыша. Шерстью - серой и гряз-
ной - наполнены арбы и шалаши. Ордой наполнена монгольская долина
Ак-Тюрши.
Атаману Трубычеву нельзя долго ездить. Он провожает Чокана до его
юрт. Широкозадый киргизенок подымает пред ханом кошомную дверь.
Возвращаясь, атаман думает о дисциплине. Степь разваливает крепость
духа, это доказывает атаману - казак, сплошь заросший диким волосом. Он
лежит на животе под телегой и для чего-то полотенцем трет себе шею. Ата-
ман решает, что казак бежал с караула.
Он склоняется с седла и бьет казака плетью по голым ногам.
- Сволочи! С караула удрал! Есть отпускной билет?
Казак выше лошади. В голубых его глазах слезы и это еще больше злит
атамана.
- Так точно, господин полковник, есть...
Женщина, лежавшая рядом с казаком, Фиоза Семеновна. Возможно, что,
увидев ее, - подумал так о казаке атаман Трубычев.
- Из Лебяжьего?
- Так точно, господин полковник.
- Фамилья?
- Егор Заливин.
- Иди. Я ж говорил - не сметь шляться к беженцам. На два часа под
ружье. Доложи.
- Слушаю, господин полковник.
Атаман причембыривает коня к телеге. Фиоза Семеновна садится рядом, у
ней такое же, как и раньше, широкое тело, и еще не осел внутрь мутный
зрачок. Атаман плетью сшибает с краг шерсть кошмы.
- Кирилл Михеич здесь?
- Он кизек в степи собирает, Артемий Иваныч. А этот, был что, из За-
ливиных... Лебяжинских, помните? Вы его больно-то не наказывайте...
- Постоит. После всегда веселее становится.
- Самовар согреть, Артемий Иваныч?
Атаман вдруг вспоминает, как однажды в Павлодаре он играл в карты с
Запусом. Для кого вошла тогда в пимокатную Олимпиада? Он со злостью
смотрит на загоревшие, вялые щеки (они теперь, как осенние листья) Фиозы
Семеновны.
- Муж-то с тобой спит?
- Он теперь, Артемий Иваныч, в религию пошел. День и ночь молится.
- Спит что ль?
- Когда спит. Я его еле уговорила из Павлодара ехать, красные-то на
него злы - урезали бы. В городе-то одни стены остались.
- Не к чему ехать. Сидели бы, зарежут - пусть.
- Все едут.
- Все?..
Атаман Трубычев оглядывает мягкое лоснящееся тело Фиозы Семеновны. Он
устал от монгольских женщин - ими густо наполнены юрты подле лагеря, они
пестры и раскрашены. Ламы в желтых халатах, китайские офицеры с золотыми
драконами на погонах, мохнато-скулые казаки - все они ходят к женщинам
курить опий и пить густой, приправленный салом, монгольский чай. Стада
овец и коней твердо бьют копытами желтую землю, кочуя к западу. Стада
пахнут кислыми осенними травами. Такие же запахи у женщин в юртах. Ата-
мана злит, что отряды, бежавшие от большевиков, приобретают эти запахи.
Как только люди наполняются до изнеможения кисловато-тягучими запахами
созревших стеблей, - они бегут песками на ленивый запад, к Индии.
Войлок юрт от обильнейших ласк промаслился человечьим потом. Юрты
темны и широки - как толстые женщины. Атаману приятно лежать под теле-
гой, - она пахнет дегтем поселков.
Атаман сказал:
- Ты ко мне в палатку приди.
Фиоза Семеновна не спросила зачем, а только - когда.
Чокан Балиханов, хан, потомок Чингиса, ранее инженер в Петербурге,
собрал беев - старейшин - и об'яснил им о национальном возрождении Мон-
голии. - "Генералы - друзья киргиз и монголов, - говорил он; - спасенная
Россия не забудет своих союзников, в огне познается дружба". Священники,
ламы и муллы служили затем молебны о победе над красными. Вечером Чокан
угощал беев и русских офицеров кониной. Тогда же, в своей палатке, ата-
ман положил на кошмы, пахнущее поселками, огромное тело Фиозы Семеновны.
VII.
В ночь, когда беи ели конину и пили кумыс, когда женщины едва успева-
ли приносить темные жесткие (на ощупь) турсуки, - Чокан Балиханов пришел
звать - атамана Трубычева.
Фиоза Семеновна лежала у своих телег, где подле передка, у горки ки-
зяка, на восток молился Кирилл Михеич. Восток черен и суров, как некая
риза, закрывающая лицо; какие молитвы надо читать Кирилл Михеичу, дабы
умилостивить и поднять ризы.
Чокан запнулся о сбрую.
- Вы спите, атаман?
Трубычев зажег лампу. Губы у него необычайно широкие, словно вышли из
нутра. Френч длинен не в меру и один карман оторван. Натягивая сапоги на
кривые ноги, он сказал:
- Я же совершенно твердо отказался, Чокан, от празднества. Мне тяжело
повторять мои слова о наших задачах... Здесь в этих песках, может быть,
необходим опий... слова мои не опий для моих людей, они ходят к мон-
гольским проституткам в юрты.
- И довольно часто.
- У меня нет также веры, - что беи примут предложение хана... Хотя вы
потомок хана...
Чокан распахнул халат. Бешмет у него был подпоясан дедовским серебря-
ным поясом. Он стукнул бляхами и сказал спокойно:
- В степи я могу кричать, - не так как в столице. Мне смешно кричать
вам... Я - хан!
Дым костров пахнет травой. Казаки, завернувшись в тулупы, видят род-
ные сны. Атаман, ворочая саблей кизяк в костре, задумчиво спросил Чока-
на:
- А вы видите когда-нибудь во сне Петербург?
Чокан солгал:
- Вижу... Хотя не часто.
- Я Монголию во сне еще ни разу... Я и не знаю, как можно видеть во
сне степь.
- Барон Унгерн прислал нам приглашение приехать на совещание... Там,
в приглашении, он отметил важность исполняемой вами работы.
- Меня нужно было известить первым... Я - русский.
- Но здесь степь, Монголия. Я - хан!
- Барон Унгерн - русский.
- Он хочет быть ханом, хутухтой, чыченом...
- Я поеду. Мне скучно, я становлюсь мелочным...
В степи завыл волк. Рога скота поднялись, как кустарники. Чокан ото-
шел от костра и шарил что-то по земле.
- Какая вам нужна родина, Чокан?
- Вы свою родину, атаман, почувствовали давно. Я до тридцати пяти лет
жил в Петербурге и думал: моя родина - Россия. А теперь я растерян, мне
так легко об'яснить - да вот хотя бы беям, что степь должна быть нашей
родиной, а не - русских. Они очень легко соглашаются со мной и говорят -
им не нужно итти с казаками в Россию, если степь их родина. Казаки захо-
тят большего и вернутся сюда.
Чокан бросил в костер баранью лопатку.
- Я сейчас гадать буду. Если трещины пересекаются, - к зиме мы придем
в Россию.
- Зачем?
- Вы же сами зовете меня. А затем, я же жил в Петербурге, я хочу ко-
роноваться монгольским ханом в Петербурге. Ха-а!.. Я люблю цивилизацию и
я защищаю не одну степь.
Атаман хотел выбранить барона Унгерна, а вместо этого сказал:
- Я сегодня Запуса вспомнил... В борьбе своей... с большевиками... я
как-то плохо отделял ложе...
Он сплюнул в костер.
- Ложе!.. Ложе жены от родины, от нации. Мне стыдно сейчас думать,
что я боролся за жену. Я сейчас спокоен. Я Запуса видел немного, он бо-
рется не за женщин, а женщины за него. Я одну сегодня из них... она не-
подвижна... в ней все-то еще горит Запус!
- Золото.
- Что?
- Я говорю он похож на золото, его волосы в сердцах русских, как зо-
лото скряге... А? Из вас он вышел?
- Совершенно.
- Я рад, что вы нашли родину. Я никогда не думаю о женщине... в степи
меньше всего... Хороший конский бег весьма способствует воздержанию.
- Я был ей благодарен за многое...
Чокан, внезапно гикнув, вонзил шашку в баранью лопатку. Кинул кость
на землю и наклонился.
- Е! Трещины прямые, как тракт. В России мы не будем, атаман. Я уйду
со своими стадами в Индию.
- Вам география знакома?
- По географии я в Индию не попаду. Но стада доведут. Мы пойдем за
