из почтения к праху. Землю носили в щитах, в бадьях, в ивовых и лубяных
коробах, в кожах, в плащах. Бросали со всех сторон в середину, мягкий холм
нарастал, осыпались комья. Потом утаптывали ногами, били колодами на
ручках, поливали водой, чтобы плотнее улеглась земля, а холм был круче.
Священны могилы, великое зло перед усопшими потревожить
погребальницу. На могильный холм так надо насыпать, чтобы веками никому не
пришлось в силу разрыть его или запахать.
На многих телегах и вьюками привезли хлебы, вареное и жареное мясо,
рыбу, варево на мясе и рыбе в глубоких корчагах, каши полбяные, пшеничные,
гороховые, ячменные, меды ставленые пьяные, пива жидкие, как вода, и браги
густые, как хлебная закваска, кислые квасы... У холма раскидывается
страва-пир для поминания усопших. Едят, спеша утолить голод и жажду,
славят ушедших. Размягченные пивом и медом, плачут близкие.
Начинается тризна - примерный бой. Слобожане строятся двумя отрядами.
Сближаются, стучат оружием, расходятся вновь; все с острыми мечами и
копьями. Но избегают нанести хоть царапинку: на тризне нельзя показывать
кровь, усопшие не любят вида братской крови. Ловок и славен на тризне тот,
кто, нанеся убийственный на вид удар, умеет сдержать силу.
Состязаются дарами - это зрелище ловкости, боевой красоты.
Так россича одушевлялись мыслью о бессмертии. Их не защищали союзы и
договоры. Вера в честь, с которой будет россич принят в обители предков,
возвышала чувство достоинства личности.
Мальчики, подростки, присутствуя на мужественных обрядах тризны, всей
душой стремились к слободе. Коль придется пасть - падем, как эти!
Тризна свершилась, бойцы разошлись. С помощью молодых Горобой, отец
Всеслава, взобрался на могильный холм. Провожая уходящее солнце, старик
славил племя:
Имеем мы обычаи свои,
завет отцов и вечные преданья.
И вещий сон в тени родных лесов,
и шепот наших трав в лугах и на полянах,
и шелест наших злаков в бороздах,
возделанных руками росских,
и гик коней,
и топот стад,
и грай воздушных птиц. -
все наше здесь.
Могилы предков хранят границы,
стоя на междупутьях, наблюдают
порядок смены лет и череду
сменяющихся поколений рода.
А толпы душ, носясь в вихрях
между землей и вышней твердью,
где обитать придется нам,
когда настанет тайный срок
блаженства вечности, -
те души совершают нам подмогу
в день трудных испытаний.
Подобно богу света, который гаснет,
умирая каждый вечер,
подобно травам и листве древесной,
светильники дыханья в человеке,
зажегшись при рождении,
потухнут...
Но человек - он не исчезнет,
он умер - как закат.
Он - успокоен.
Вдали от тризны воевода беседовал с князь-старшинами родов.
Обычай... По обычаю роды давали людей в слободу, давали скупо.
Всеслав затеял трудную борьбу с обычаем, чтобы старейшие согласились
отпустить в дружину племени побольше молодых. Старейшие гнут свое. Тяжело
будет столько ртов кормить. И так в слободе живот каждый пятый или шестой
мужчина. Откуда ж их брать? Кто в градах будет работать работу?
Всеслав говорил о хазарском загоне. Не взяли бы его слобожане
внезапным налетом, сколько зла пришлось бы ждать от хазаров. Хазары -
воины, у них хорошее оружие: семерых убили, десятерых поранили. Выучкой да
уменьем взяла слобода. Будь же хазаров две сотни или три, что тогда, к
чему пошел бы весь труд? Пожгли бы они грады, побили людей.
Слободской вожак себя забыл посчитать в раненых. Едва отбился от
смерти, голову повернуть не может, а гнет и гнет свою сторону. Неслыханное
дело совершил Всеслав - сам из себя вытащил стрелу. Пусть побил хазаров,
пусть набрал богатую добычу - по справедливости все меркло перед мужеством
воеводы. Договорились же наполовину. Если от каждого рода в слободу пойдет
еще мужчин пять или шесть, но не более семи, старейшие препятствовать не
будут. Однако и понуждать никого не станут, пусть молодые идут по своей
воле.
Говорили, а каждый думал: "Откуда Всеслав узнал о приближении
хазаров?" Спросить - никто не спросил. Сомневались иные из старейших: не
предупредил ли кто воеводу...
Заря погасала, пора и к домам. Слободские подростки почтительно
поднесли гостям воду, слитую с горячих углей.
Умыв руки и лица под струей из лубяного туеса, князь-старшины
очистились после погребения.
Для блага обоих положено водой отделять живого от усопшего.
6
Анея шла полевой межой. Лебеда выросла уже высоко, обозначив дорожку
между пшеницей и ячменем. Желтая пыльца красила юбку вдовы. Хлеба сильно
выколосились, зерно выспевало, скоро и здесь начнут жатву.
Версты две в поперечнике, версты три в длину - лесная поляна, вся
одетая зреющими хлебами, была как озеро в лесу. Неровная кромка деревьев
врезалась в поляну мысами, отступала затонами, а в середине, как остров,
устроился град, князь-старшинство в котором правил Горобой, отец Всеслава.
Каждый град старался сесть средь чистого места, чтобы труднее было
незаметно подкрасться, чтобы негде было врагу спрятаться от стрелы и от
пращного камня.
Про росские грады правильнее было бы сказать, что не сели они, а
легли за свои ограды. Ров глубокий, тын высокий. За ним, внутри града,
строения низкие, растянутые по земле, не по неумению вывести стены повыше,
а кровли - покруче, но с той же понятной без слов мыслью: чтоб с поля
чужому глазу не видеть, что творится за тыном.
Грады рождались с одинаковой мыслью о защите в селении, как в
крепости. Начинали их строить со рва, продолжали возведением тына. Домами
же только кончали.
Анея вышла из своего града ранним утром; сейчас солнце высилось уже к
полудню. По прямой дорожке пути стало бы верст на шесть, не более. Лесом
же, минуя засеки, было, наверное, в три раза дальше.
Анея обошла огороженные тыном и защищенные глубоким рвом градские
зады. Обычно ручьи, которым помогла рука человека, питают рвы. Здесь ров
был почти сух - видно, еще не прочистили заросшую весной канаву. Крутые
откосы затянуло малинником, внизу местами стояла вода, покрытая ряской.
Грелся на солнце толстый уж. Он не шевельнулся, и женщина сошла со следа,
протоптанного людьми и скотом, чтобы не побеспокоить змею. Добрые змеи,
черные, в коронках белобрюхие ужи и коричнево-бурые полозы порой жили под
избами. Дети играли с ними и пили молоко из одной чашки. Добрые змеи
враждовали с гадюками. Туда, где живет уж или полоз, гадюка не ходит.
Перед околицей через ров был переброшен мост. Четыре
бревна-переводины, опираясь на козлы, несли настил из пластин -
распластанных повдоль бревен. Концы моста упирались на врытые в землю
чурбаки. Дерево повыщербилось под копытами, размочалилось под тележными
колесами. Мост давно не меняли, не рушили, как делали при вести о набегах
степняков.
Для проезда в тыне было оставлено узкое место - распростертыми руками
почти можно было достать до обоих воротных столбов. Пройдет телега - и
добро. Тяжелое полотнище ворот было отвалено, и вход преграждали две
жерди, чтобы не вошла отбившаяся скотина. Анея, согнувшись, пролезла под
жердями. Годы стали не те, чтобы перепрыгнуть, как бывало.
От ворот узкая прямая улица почти сразу упиралась в глухую стену
избы. Уступ служил препятствием для того, кто с размаху ворвется в ворота.
Обойдя стену, улица опять вытягивалась прямо.
Тихо, безлюдно, все при деле. Двух женщин встретила Анея на всей
улице, поклонились друг другу не по одному обычаю. В десяти родах россичей
наберется не более десяти сотен взрослых, все знают своих в лицо. Женщины
не спросили Анею, зачем пришла из своего рода, только пожелали здоровья.
Хозяин гостя не спрашивает, Анея здесь общая гостья. У ворот Горобоя Анея
потянула за деревянное кольцо. Внутренняя щеколда поднялась.
Калитка открывалась наружу, колода же была врублена с наклоном
внутрь. Тяжелое калиточное полотнище, собранное из дубового теса пальца в
четыре толщиной, могло догнать неосторожного посетителя и, глядишь, чуть
ли не сломать спину. Дома у Анеи была такая же калитка, поэтому старуха
успела переступить через порог. Сзади щеколда сама поднялась по скосу и
вщелкнулась в паз. Ворота, как и градские, были узкие, едва проехать,
изнутри крепкие засовы были вставлены в кованые гнезда.
Двери и ворота всегда должны открываться наружу. Бей по ним, будут
держать, пока не порушится все строение. Много забот и труда требует
крепость, много рук отнимает от другого, нужного дела. Посчитать все тыны,
толстые стены, рвы... Работа большая. Куда легче и проще живут дальние от
степи славяне.
На тесном дворе, шагов десять в длину, не более - в ширину, выбрав
место на солнечном пригреве, лежал пес. Был он ростом с трехмесячного
теленка, в сизой с проседью шубе. Услышав Анею, пес поднял заросшую морду
- через жесткую шерсть едва блеснули глаза - и опять опустил на лапы.
Зверовые собаки были обучены не сметь рычать, тем более бросаться на людей
во дворах, на улице. Если хозяин не прикажет. Чужих в своем роду нет, нет
соседей - все свои. Кому что нужно - спроси, нет никого - возьми сам, не
теряя времени. Потом скажешь или отдашь.
На голос Анеи выбежала девочка лет четырех, в рубашонке, и уставилась
на гостью. За девочкой вышла рослая женщина, высоко неся тяжелый живот. Да
и без того, по одному усталому лицу с темными пятнами, можно было сразу
узнать, что близко разрешение от тягости.
С натугой женщина поклонилась, стараясь достать рукой землю:
- Будешь здорова, матушка Анея, вот мне радости послали...
- Будь и ты здрава, молодая, - ответила старуха, - давно не бывала я.
Отец-то где? Не ушел ли куда?
- Тут он, в соседях. Да ты, матушка, в избу-то пойди, отдохнешь,
отведаешь хлеба-соли.
Гость дальний, из другого рода, хозяину зазорно его забыть, гостю
нельзя отказываться: брезгует, стало быть. Нарушение обычая поведет к
обиде на годы и годы.
Дверь в избу Горобоя низкая, входишь - кланяйся. Не из гордости
строят россичи низкие да узкие двери, а для обороны. И оконца узкие -
взрослому не пролезть. В глубине избы на земляном полу устроен очаг из
дикого отесанного камня. Над ним крыша по-летнему раскрыта широким
продухом для тяги дыма. Зимой продух закрывают, дым тянет через открытую
дверь. Зато когда дрова прогорят и дверь закроют, в избе тепло, хоть
раздевайся догола.
Крыша-стропа собрана без потолка, видна балка-матица со
стропилами-ребрами. Избы всеми россичами ставятся одинаково. В избе
темновато, особенно для того, кто вошел со светлого дня. Обросшая сажей
крыша черна, как крашенная дегтем. Черны и стены, в пухлой, как мех, саже.
Сажа везде, где в повседневной жизни ее не касаются спины и руки. До всей
сажи хозяйская рука с метлой и веником добирается дважды в год: по весне,
перед светлым женским праздником первого березового листка, и по осени,
когда россичи ухичивают жилье к холодам.
Вокруг стен идут широкие, в пять четвертей, лавки-лежанки, на них и
