Потому-то и молчал самый старый из князь-старшин, когда остальные
согласились просить помощи у соседей. Не возражая общему решению, Велимудр
сказал лишь, что перестарился он, чтобы выбираться к соседям за кон своего
племени да кланяться.
"Так-то, - думал Всеслав, - яснее солнца показал князь-старшина
Беляй, что единственно общим страхом перед Степью держится нынешний
воевода россичей. Ведь прав был Велимудр в своих подозреньях", - и этого
Всеслав не скрывал перед своей совестью. Однако же и он, Всеслав, возражая
старейшему из князей, не солгал против чести. Для себя-то ничего не нужно
Всеславу: ни почета, ни сладкой жизни, какой живет сосед, илвичский
воевода Мужило. Ничто Всеславу поклоны, ничто мягкое ложе и ласки женщины.
Воля людям нужна? Воля, чтобы сменить ее на хазарскую неволю? А все ж, не
будь страха перед Степью, сегодня же князья сделали бы Всеслава простым
слобожанином. Из десяти князей лишь трое могли дать ему помощь: побратимы
по Перуну - Дубун, Чамота и Колот. Горобой стал бы грудью, но слаб голос
отца, когда в таком деле он за сына.
Да и чем закончил бы Колот, коли бы князья всей крутостью повернулись
против Всеслава? Колот мог захотеть сам стать воеводой. И Всеслав служил
бы ему, чтобы хоть этим послужить роду. И служил бы так, как Колот, - за
слободскую силу.
Черная туча в багровых подсветах позднего заката валилась с
поднебесья на землю. Поминая худыми словами упрямство Морены-зимы,
князь-старшины спешили с погоста по домам. Всеслав позвал гостей в
слободу, с ним поехали Колот, Чамота и Дубун.
Торопились, но не успели уйти. На последней засеке буря сбросила
густой снег, оделась мраком, с воем ринулась наземь.
В такую пору лес спасает человека. Как и степного, лес не пускает
небесного кочевника - ветра.
Только на открытом месте под самой слободой, на высоком берегу реки,
поздняя вьюга ударила полной силой своих полков.
Сладкое Лето легко, лениво уступает жаркому Лету. Усталое Лето,
пресытясь, в дремоте отдается Осени. Робкая Осень, пугаясь первых угроз
Мор+ны-зимы, бежит к полудню и потом лишь украдкой, когда отвернется Зима,
дарит хладеющей земле свои ущербные ласки. Зима же никогда не уступит без
битвы. Так накидывается старое на молодое, спеша удушить, пока в юном теле
еще мало силы, в старом не истратилась злобная мощь.
Россичи вели в поводу коней, испуг иных колдовской войной. В
полуверсте от слободы в укрытии пастухи спрятали от вьюг слободской табун.
Пустив коней в табун, хозяева и гости наконец-то добрались до слободы.
В воеводской избе Всеслав вырубил огня и зажег фитили, утопленные в
светильниках из обожженной глины. Огненные цветки, широкие в середине, на
концах острые как стрелы, распустились над длинными носиками.
Дверь в избу запиралась плотно, стена и кровля были надежны.
От дыхания шел пар. Во впадинах всю зиму не мазанного глиноземного
пола зеркальцами сверкал лед. Всеслав уселся на своей широкой постели,
рядом с ним на шкурах развалились князь-старшины, молодые слобожане
собирали угощение.
Только свободная передняя часть воеводской избы, где стояли постель,
скамьи и стол, была освещена. Дальше уходило несоразмерное с шириной и
высотой избы темное помещение, будто пещера. Лари из ровного теса, сбитые
в шип и сколоченные деревянными гвоздями, высокие и низкие корзины,
лубяные и берестяные короба оставляли узкие проходы. Слабый свет не
проникал в них, и норы в слободском богатстве казались бесконечными. Под
крышей, толстая матица которой была утыкана гвоздями, висели тюки запасной
одежды, связка клинков для прямых мечей и кривых сабель, пуки стрел,
круглые и длинные щиты.
Воевода скинул высокую шапку, шитую из рысьего меха и отороченную
бобром. Голова с длинной прядью на темени была давно не брита, отросшие
пальца на три волосы, примятые шапкой, казались светло-русым мхом. С
плечей сам сполз мягкий плащ из козьего меха. Рубаха узловатой тканины,
толстая, грубая, была слабо завязана у ворота шнурком. В разрезе виднелась
грудь, молочно-белая по сравнению с темной шеей и коричневато-красным
лицом.
Воеводе тесно в слободе. Медленно течет время. Горечь и недовольство
опустили углы рта, кривили губы, сводили брови в глубокой складке.
Исполненное желание вызывало новую жажду. Слишком много застылого покоя
привычно жило в делах россичей.
Поправляя усы, Всеслав коснулся ямки на щеке, памяти о хазарской
стреле. Прошлое не утешает даже старика... Недовольство разъедало душу
Всеслава, точило червем, давило, как камень, попавший в сапог. Он прошел
пору страстных увлечений воинским делом. Мальчиком он завидовал взрослым,
умению рук, силе тела. Потом он преклонялся перед решимостью суровых
мужчин, их знанием тайн жизни. Взрослые, образцом которых служил для
Всеслава отец, были всеведущими, всемогущими. Он подражал настойчиво,
упрямо, учась беспощадно требовать от себя. Руки Всеслава носили следы
ожогов каленым железом - он в одиночестве испытывал свою волю.
Посланный в слободу, Всеслав нашел там образец, еще более
совершенный, чем Горобой. Не было испытаний, которых Всеслав не искал бы.
У него едва пробивалась борода, а он уже мог заставить коня лечь от муки,
причиненной сжатием колен всадника. Только в самые сильные холода молодой
слобожанин накидывал меховой плащ. Плавать он мог весь день, не нуждаясь в
отдыхе, и спускался вниз по Роси на тридцать верст. В уменье владеть
луком, мечом и копьем Всеслав быстро сравнялся с сильнейшими слобожанами.
От Всеслава Старого он научился молчать. Сам от себя он требовал, не
зная отказа, и научился угадывать мысли других, ломать незаметно
сопротивление чужого ума, чужих желаний.
Всеслав не захотел вернуться в род и сумел убедить отца. Жениться он
согласился холодно, по обязанности перед родом.
Десять весен тому назад умер Всеслав Старый. Его преемник не имел
соперников, решение князь-старшин по завещанию Всеслава Старого было
принято всеми, как нечто столь же очевидное, как свет дня. И жизнь
Всеслава остановилась, нечего было желать.
Его детские представления разрушались: зрелость не наделяла мужчин
мудростью и могуществом. Он наблюдал неразумие проступков, случайность
решений, упорство в ошибке, непоследовательность желаний, слабость. Почти
все, кого знал Всеслав, были для него переросшими детьми. Хуже, чем дети:
от взрослых нечего было ждать. Их нужно вести, ими нужно управлять.
7
- А что, воевода, - говорил Колот будто от нечего делать, - думаю,
поначалу мы возьмем да приманим илвичских парней, а потом раскинем умом,
как взять дань. Поначалу - помалу... Помалу, да быть бы началу, с чего бы
нога ни начинала, да лишь бы ступала, на месте не стояла, шагала да
шагала, землицу попирала. Все ведь дело в начале... Они невод как начнут
чалить да чалить, ну и быть сому у причала, а потом опять бы начать
сначала, много можно началить. Хе-хе, вот и эге...
Ведун князь Колот - умелец вить слово. Всеслав не откликнулся на
простую, да с непростой хитринкой речь. Замысел Всеслава был виден Колоту
- прямая речь не скажет яснее, чем речь с затейливой поговоркой. Колот
глядит дальше других.
Не отвечая Колоту, Всеслав безразлично глядел, как Ратибор поднес
стол для угощения. Молодые слобожане несли копченый окорок вепря, липовую
долбленку со сладким медом, другую - со ставленым, вязки вяленной на
солнце и копченной в холодном дыму рыбины, пшеничные лепешки, печенные в
золе, похожие на плоские речные камни.
Пчелиный мед, разведенный водой, сброженный хлебной закваской с
хмелем, доспел в самую меру. Мутноватый, с частичками вощины и хлопьями
закваски, пьяный напиток пахнул, как дыня, от собственной зрелости,
лопнувшая под солнцем, - и сладко и остро. По кругу пошел ковш с ручкой,
сделанный под лебединую голову. Всеслав длинным ножом пластал двухпудовый
окорок. Вепрятина выдерживалась в рассоле вместе с гадючьим луком,
полынью, донником, смородинным листом, коптилась в дыму ольховых, ореховых
веток и дубового прелого листа, вялилась на солнце и была остра вкусом,
сочна и мягка на зуб, как вареная дичина. Спинки стерлядей и севрюжек
просвечивали на огонь. Лепешки, заделанные на молоке, масле и меду,
плотные и тяжелые, обманывали - весом будто камень, а кусни - и
рассыпается во рту.
От просыхающей на горячих телах одежды, от дыхания в избе туман
стоит, тускнеют языки светильников.
Отвалившись от стола, Чамота и Дубун зарылись в шкуры, как в сено, и
нет их. Меховое ложе устроили и Колоту. Уходя из воеводской избы, молодые
слобожане распахнули дверь. Ударило вьюжным ветром, светильники мигнули, и
огоньки отлетели во мглу.
- Ты силу наберешь, брат, когда илвичей накопишь. Сильную
силушку-силу. Старики наши, дубовы головы, не понимают, никто не понимает.
Велимудр было понял, но стар, - вдруг опроверг себя Колот и добавил: -
Беляй понимает, да Степи боится...
Всеслав лежал на медвежьей шкуре, постланной на липовые доски
постели. Он ощущал теплую влажность ног в широких сапогах, упругость и
кисловатый запах овечьих шкур, которыми укрылся от ночной стужи. Пусть
Колот говорит.
Наружи еще злее Мор+на бросалась на Весну, свистела, шипела, а Колот
нашептывал:
- Илвичей наберешь. Наши привыкли. Не ты начал, еще до Старого
началось. Нашим ярмо-то холку не бьет, затвердела. Те - неученые. Круто
скрутишь - побегут от тебя. Повадку лежебочничать дашь, свои от них
испортятся. Об этом думай, брат, я тебе буду верный помощник. Хочешь, от
княжества откажусь, к тебе рукой приду правой?
Всеслав молчал. Не добиваясь ответа, зная, что ни одно слово не
пропадет, Колот плел сетку:
- Малый камень, кстати попав под телегу, большое колесо изломает.
Наибольшой помехой нам - воевода соседский. Сытый пес, поигравши, кость
бросит, другому ж не даст. Так и воевода илвичский, жадный Мужило. А
камень большой, то хазары. Коль они нынешним летом не придут? Думай, брат
воевода...
Дубун и Чамота спят под теплым мехом спина со спиной, как подобает
побратимам. Колот шепчет в ухо Всеславу. И с тайной опаской воевода
внимает князю-брату.
Тело насытить легко, не душу. Душа была полна, когда Всеслав,
невиданно властвуя над собой, тянул стрелу, пробившую голову. Он не отдаст
памятного часа. Гордился он от великой силы, побеждая смерть, зажавшую
горло. Счастье живет в гневном борении. Колот верно размыслил: илвичских
придется парить и гнуть железной лапой в меховой рукавице. А Мужило будет
мешать. Умный возница убирает камень, чтобы сберечь колесо. Когда коня
ведут через засеку, умный всадник ищет, где сбить мертвый сук, прежде чем
он пропорет лошадиный бок. Что же случится, если летом не будет хазаров?..
Перед светом вызвездило. Почуяв мороз, Всеслав проснулся. Дверь
пришлось отворить плечом, снаружи снег подбился избяной завалиной. Зайдя в
третью избу, Всеслав разбудил Щерба с Ратибором. Первая стежка на чистом
снегу легла от их ног. Они скользнули вниз по затынной лестнице, как рыси,
прыгнули и понеслись к табуну. Молодость тешила нетронутую силушку.
Колот лежал на спине с открытым лицом. Дыханья не было слышно, за
ночь на усах намерз лед. Кто знает, где бродила его ведовская душа. Быть
может, она, пользуясь последней мглой и следя воеводу, сейчас невидимо
летела за Щербом и Ратибором.
Ночью табун стоял на конном дворе. Ограждая малую лесную поляну, меж
деревьев с одного на другое положены частые жерди, наглухо заделанные
