иных делах, - успех в плавильном деле достигался сознательным умельством и
в своей трудности считался доступным не каждому, но лишь особо способному
человеку.
Пока домница не доведена до конца, от нее нельзя ни отойти, ни
прекратить работу мехов - дмание.
В домницу не заглянешь, не пощупаешь железо. О творящейся тайне
выделения из руды драгоценного металла, без которого в жизни не ступишь
шага, мастер соображал по времени, по горячему тяжелому духу из продуха в
своде и, главное, по своему умельству.
В полдень Заренка пришла кормить работников. Детишки, материны
помощники, притащили горшки с горячим варевом, миски, ложки. Ивор в
холстинном мешке принес каравай хлебушка.
Близ домниц была построена работницкая изба с очагом, чтобы мастерам
было где отдохнуть и согреться в сырые холодные дни. В избе - большой
тесовый стол и лавки.
Человеку пища дается с трудом, и, как считали новгородцы, непристойно
принимать пищу кое-как, без порядка-обряда.
Сидя за выскобленным ножом и добела отмытым дресвой столом, работники
ели чинно и строго. Они бережно держали ломти хлеба, чтобы ни крошки не
сронить на землю, осторожно макали в солонку - не рассыпать бы соль.
Из всего, что берут люди от Матери Земли, самое честное и самое
дорогое - хлеб. Он дорог не ценой: где запахло хлебным духом, там дом, там
родной очаг. Ни о чем так не мечтает забредший в Черный лес охотник, как о
хлебе. По русскому обычаю, гостю в почет подносят не золото, не
самоцветные камни, не серебро и пушные меха, а хлеб. С хлебом подносят
соль, потому что она от Солнышка. Хлеб и соль - человеческий труд,
согретый и порожденный добрым Солнцем-богом.
2
Первая смена кончила трапезовать, хозяйка кликнула другую.
Ивор попросился:
- Отче? Позволь и мне подмать!
Вместе с Ивором за мехи взялся Изяславик; мальчата-ровесники
старались изо всех сил. И Гордик хватался помогать. Малый совсем, тем двум
по одиннадцатому лету пошло, а ему едва седьмое. Одинец взял сынка на
руки:
- Погоди-ка малость, подрасти прежде.
Мехи сипят и сопят, прогоняют воздух через трубки-сопла, вмазанные
снизу в домницу. Паренькам мешают длинные волосы, падают на лица, лезут в
глаза. Малые встряхивают головами, но не выпускают рукояток, боятся, вдруг
им скажут: "Будет вам, отходите".
Заренка, глядя на ребят, встала на пороге работницкой избы. Лицо у
жены поморянского старшины спокойное, взгляд прямой, строгий. Всегда
такой, всегда, всегда... Одинец не знает другого взгляда.
Гордик завозился на отцовских руках, мальчику уже надоело, просится к
матери. Одинец пустил малого. Гордик любит мать, и Заренка любит Одинцова
сына никто другого не скажет, нет...
Старший мастер ощупал свод домницы и, узнавая, что делается внутри,
на себя отмахнул дух. За ним проверили домницу Тролл и Онг. Свод пылкий,
пылкость жаркая, тонкая, знойная, но не жжет. Дух чистый, острый, сухой.
Над продухом воздух дрожит.
- Теперь бросай дмать, - распорядился Онг.
- Я не утомился, отче, - возразил Ивор, глядя на Одинца.
- Да уж домница-то поспела, Иворушка. Дошло железо. Докончили.
Мальчонок знает, что Одинец ему не кровный отец. Ивор любит слушать
рассказы былых ватажников о Доброге, славном вожаке повольников, кому были
наперед ведомы все пути-дороженьки и чье сердце было, как море широкое. А
Одинца без принуждения зовет отцом и на любовь отчима отвечает искренней
сыновней любовью.
Гордик больше тянется к матери. Иворушка же к Заренке холоднее, ему
бы все быть неотступно при отчиме. Зоркие соседи-поморяне тому не дивятся:
ведь в малом живет душа Одинцова побратима Доброги.
Внизу домницы был вмазан большой камень. Спекшуюся в пазах глину с
песком отбили ломиками и вывалили заслонный камень. Внутри черно пышет
ярым жаром, тонким облачком вылетела белая зола.
Гинок запустил в пасть длинные, двухаршинные клещи. Руки мастера
защищены кожаными рукавицами, лицо отворачивает. Горячо, горячо... То-то у
кузнецов бороды покороче, чем у других людей. Как ни берегись, волосы
курчавеют и трещат.
Гинок выдернул железную крицу - черный ноздреватый камень величиной с
детскую голову. Перехватил клещи, крякнул и выставил крицу на наковальню,
на валун дикого камня. Тут же в два тяжелых молота Тролл и Онг принялись
охаживать горячее сырое железо. Ухают мастера и подлетают за молотами на
раскоряченных здоровенных ногах, как в буйной пляске. Глаза горят, целя
без ошибки, бороды вздыбились, а молоты - как богатырские кулаки.
Эх, и любо же весело смотреть на кузнецов, когда они спешат, пока
крица горяча, осадить и уплотнить дорогое железо быстрой и могучей ковкой!
По правилу каждую крицу оковывают в шар и разрубают зубилом, чтобы
проверить доброту железа.
Тем временем подмастерья торопятся осмотреть каменную кладку стен
домницы, продуть и прочистить железными прутами сопла и вновь заправить
печь.
Беспрестанной работой, от восхода и до восхода, с домницы берут две
крицы.
Из крицы, если ковать, например, одни топоры, их выходит четыре-пять.
В зимние стужи работа на домницах не только чрезмерно тяжела, но и
само железо часто не доваривается, а иной раз выходит свиным. Поэтому
мастера каждое лето стараются наготовить побольше сырых криц и, пользуясь
светлыми ночами, гонят домницы, не давая им отдыха. Зимами же переделывают
железо в изделия.
Кажется, можно было бы наготовить железа и отдохнуть. Нет, из лета в
лето все больше требуется железных изделий, не напасешься. Как видно,
думал Одинец, не ему одному с другими мастерами, но и детям и
внукам-правнукам хватит железной работы на веки веков.
3
Едва мастера разрубили крицу, как заслышался необычайный шум голосов.
К домницам от Усть-Двинска пришли свои поморяне и притащили двух
незнакомых молодых биарминов, которые едва держались на ногах.
- Старшина, старшина где?!
- Здесь старшина. За каким делом прибежали?
Биармин, который был пободрее, объяснил, что их обоих прислал к
Одинцу-старшине его друг кузнец Расту. Послал сказать поморскому старшине
весть - на море ходят невиданные лодьи. Расту велел с этой вестью бежать
морем к Одинцу и нигде совсем не отдыхать. И они оба гребли два восхода
солнца, сильно гребли. Потому что никто не видывал таких лодей, самые
старые старики-родовичи не слыхали. Таких лодей не бывало.
- А какие же те лодьи?
И хочет объяснить гонец, и нет у него нужных слов для рассказа о
невиданной ранее вещи. Он старался, досадовал на свое неумение, злился на
Одинца, на поморян, что его не понимали. Биармин стучал по голове кулаком,
но слова не шли.
- Ты лодьи сам видел?
- Сам, сам!
Одинец захватил горсть углей и повел биармина в избу к чистому
трапезному столу.
Недаром биармины любят коротать длинные зимние ночи перед высокими
огнями жировых светилен за причудливой резьбой по твердой кости. Нежданно
пригодилось умельство. Глаз биармина был верен и рука послушна, хотя и
дрожала от окровавившего ладони весла.
Резчик наострил уголь об уголь, примерился, разделил белую столешницу
двумя чертами на три равные части. В верхней он нарисовал длинную низкую
лодью с приподнятым и тупым от рыбьей головы носом. На боку лодьи -
двенадцать кружочков. Биармин объяснил: каждый кружок - большое весло,
лодья машет двенадцатью большими веслами с каждого борта. Таких лодей две,
совсем одинаковых, черных.
На второй части стола биармин вырисовал лодью повыше и побольше, с
птичьим носом и тоже с двенадцатью кружочками на борту.
А все третье место на белом столе заняла высокая большая лодья со
звериной головой. Она была вся как неизвестный злой зверь. Над бортами
лодей биармин добавил много точек, как рои мух, - это люди.
- Какие же люди?
Далеко, с берега никто не мог разглядеть. Сами лодьи страшные, на
таких люди не плавают. А все же было видно, что там не звери, а люди. И
это не морские духи, которые появляются ненадолго и исчезают от
заклинаний.
Стало страшно. Как быть, как быть?
Расту велел поскорее сказать старшине Одинцу.
Заренка повела биармина ко двору, накормить и уложить гостя. Второго
гонца потащили под руки, он совсем ослабел.
Тем временем погнали новую домницу, работа - она не ждет.
4
Усть-Двинец взволновался. Пришли Карислав с Вечеркой и другие, кто
был занят у себя во дворах. Рассматривали умелое биарминовское рисованье -
нурманнские лодьи, самые настоящие нурманнские...
Иворушка примчался из дому с куском бересты. На ней нарисована голова
с двумя коровьими рогами. Биармину вспомнилось, будто такая не то была, не
то не была на ближней низкой лодье.
Одинец вспоминал забытого наглого нурманна Гольдульфа, стрелу в
бедре. Вспоминал бегство, от которого вся его жизнь сложилась иной, чем он
мыслил, будучи веселым и пылким молодым парнем. Ничего он не мог изменить
и не хотел менять. Юность не вернется и ни к чему она сейчас.
Поморянский старшина ушел далеко, глядит на бересту с нурманнским
шлемом, не видит.
- Чего голову мучить? - сказал Вечерко. - То нурманны, никто более.
Одинец не слышал.
Бегом явилась взволнованная Заренка.
Она помнит материнские рассказы о родном селе, сожженном и
разграбленном нурманнами. Не удалось бы Заренкину деду уйти от злых людей
- быть Светланке не женой Изяслава, а нурманнской рабыней.
Женщина встала перед мужем, скрестила на груди руки и, как никогда не
бывало, зло и многословно спросила:
- Что же ты? О чем задумался? Голову повесил!.. Нурманны пришли. Ты
забыл, они по морям не с добром ходят, проклятые морские волки. Кто того
не знает? Ныне они добрались к нам. Ты что, испугался?
Одинец очнулся. Он может ответить жене, что только однажды в жизни
узнал страх - когда над ним нависло рабство в возмездие за убийство
иноземного гостя. Может честно сказать, что больше никогда и ничего не
пугался. Не испугался ведь он и не согнулся, когда она ушла к Доброге. У
него один нестыдный страх - ее, Заренки, лишиться. Одна тягота - жена не
любит. Но Одинец смолчал, не обиделся.
Он встал, смело обнял Заренку, притянул к себе по-хозяйски, легко,
как ребенка, приподнял и прямо глянул в гневно-строгие очи любимой:
- Не бойся.
Глава третья
1
Человеку, который сам не ищет зла другому, свойственно до последнего
часа утешать себя мыслями, что беда не случится. И вправду, не приплыли ли
нурманны с простой торговлей, почему бы и нет? Но слишком хорошо знали
новгородцы нурманнскую повадку легко мешать грабеж с торговлей и быть
смирным лишь там, где они видели силу.
Прошло четверть дня после прибытия тревожных гонцов Расту. Влево от
двинских устьев, на закат солнца, и вправо, на его восход, побежали в
быстрых кожаных лодках гонцы с вестью для всего населения побережья:
"По нашему морю плавают чужие злые люди нурманны в особенных черных
лодьях. Им нельзя ни в чем верить, и от них нужно прятаться".
Гонцы везли и настоятельный наказ:
"Всем мужчинам брать лучшее оружие и спешить в Усть-Двинец, где все
люди будут вместе обороняться от нурманнов".
И к колмогорянам послал Одинец вестников, не забыл и летних рыболовов
на двинских берегах, и биарминов на глубинных оленьих пастбищах.
На биарминовских стойбищах никак не брали в толк, что это за такие
люди и лодьи, которых вдруг испугались братья биарминов, железные люди?
Если у гонца был с собой рисунок на бересте, то, разглядывая его,
соглашались:
- Верно, лодьи нехорошие, злые.
Биармины выходили на море и, прикрывая руками глаза от яркого блеска,
