страстно захотела близости с ним. Спустя некоторое время, в отсутствие
своего мужа, Клариса пригласила Клаверия в свою спальню. Трепеща от
неожиданного наслаждения, она нервно сбрасывала с себя одежду, по ка не
осталась совершенно обнаженной.
Сверкая ослепительным телом, она подошла к постели, где лежал
Клаверий. Не успела она занести ногу на кровать, как Клаверий одним ловким
и сильным движением посадил ее на свой член. Она задрожала в восторге,
чувствуя как, с какой силой и страстью, он вогнал его в ее ямку.
- Ты... Ты... Был привратником... Не отппрайся... Узнала... - Шептала
она, закрыв глаза.
Клаверий не отвечал, чувствуя, что она понеслась вскачь, забыв обо
всем на свете. Она извивалась как змея, пока не почувствовала, что
близится конец. Взглянув на искаженное лицо Клаверия, который уже выбросил
свою жидкость, Клариса, охваченная сладострастием, упала на его грудь и со
стоном впилась вгубы, переживая прелесть ощущений. Потом она перевернулась
и, подставив свои органы губам Клаверия, вылизав член, с упоением стала
сосать его. В это время Клаверий, уткнувшись носом в ее влагалище и языком
возбуждая клитор, до предела засунул палец руки в заднее отверстие.
Задохнувшись, он переменил положение и, ухватив клитор рукой, стал
высасывать влагалище Кларисы, время от времени залезая туда языком. Она же
глотала и кусала его член, гладя руками ноги и живот, а потом со страстью
выпила вплеснувшуюся ей в самое горло жидкость.
Через несколько минут они, лежа обнявшись, вспоминали прежние
события, а спустя несколько часов, после многократных, самых разнообразных
поездок, когда Клаверию нужно было уже уходить, Клариса подвела его к
детской кроватке, в которой спал ребенок и сказала:
- Смотри, это твой сын. Я сберегла его.
Он поцеловал ей руку и глубоко тронутый, вышел, дав себе слово
никогда не расставаться с этой женщиной.
Нечего и говорить, что спустя некоторое время баронесса Агрональ
сменила фамилию, выйдя замуж за немого, но милого привратника. Они жили
долго и умерли в один день.
МОЯ ЛЮБОВЬ
Впервые я, наверное, увидела его во сне. Видимо, очень давно: может
быть еще в детстве? Не знаю случая, когда он и в самом деле появился у
нас, я ничуть не удивилась. Это как-то само собой разумелось, что он,
наконец, появится.
Его голос сразу наполнил прихожую, зазвенел, летая между стеклянными
шарами люстры, и выплеснул на кухню. Смуглая тонкая рука с длинными
пальцами и узким запястьем, увитая синими тенями дверной ручки,
выключателей и вешалки гардероба. Он был худ, на лице выделялся только
длинный нос и бездонные оконца глаз, скрытые бликами стекол очков.
Свободный свитер скрадывал очертания тела, тоже худого и жилистого. И,
видимо, это его слегка смущало - глупые мужчины почему-то так переживают
из-за своей мускулатуры, не понимая, что это как раз и не очень важно.
Конечно, кому как, но у нас в семье всегда предпочитали эстетику и
изящество мускульной силе - и хоть я небольшой знаток красоты мужских ног,
но эти... Как нетерпеливо и легко они двигались, в них чувствовались
тонкость кости и скрытая сила, неожиданное и точное движение позволяло
даже торопясь ступать непринужденно, и это, право, трудно выразить
словами. Кажется, что они живут своей, отдельной жизнью, и он при всем
желании не смог бы заставить их сделать что-либо дурное или некрасивое...
Я не знаю точно, как выглядят герои легенд, принцы, доисторические
коты в сапогах, - может быть, так? Он поздоровался и прошел дальше по
кухне (приходил к нам по какому-то делу). А я, так и не поднимая глаз от
пола, вышла в комнаты, думая о том, что едва ли он расслышал мой тихий
ответ. В тот вечер я долго молча сидела перед телевизором, не совсем
понимая, что там происходит и рассеянно оглядываясь на вопросы домашних.
По-моему, они решили тогда, что я просто заболела. Сами того не зная, они
были правы. И эта болезнь имела имя.
С того дня прошел уже почти год. Он часто бывает у нас. Его взгляд и
голос первое время чуть не сводили меня с ума, а прикосновения жилистой и
тяжелой (но с такими нежными пальцами!) руки просто бросали в дрожь. А он,
кажется, просто не воспринимал меня всерьез. По воскресеньям я с самого
утра ждала, когда он ворвется в нашу огромную сонную квартиру и,
поздоровавшись со всеми, обнимет меня и оторвет от пола, закружив по
комнате. Радостно скажет: "Здравствуй, моя милая девочка!" - и, приникнув
лицом к моему затылку, прошепчет: "Прелесть моя!"... Потом, обсудив на
кухне свои дела, пока там убирают со стола и моют посуду, иногда может
зайти в мою комнату, где я одна (двери у нас закрывают), и присесть с
чашечкой кофе в руках на диван рядом со мной. Нежно и легко не то
погладив, не то просто коснувшись моей шеи (это у него выходит так просто
и естественно, что не возникает и тени неприличия от нарушений
условностей) и глядя мне просто в глаза своими теплыми зеленоватыми
глазами, он мог, чуть улыбаясь, запросто спросить: "Как дела, киска?" И я
трепетно ждала его прикосновений, я была готова все что угодно ему отдать,
но... Но он говорил что-то еще, допивал свой кофе и уходил. Кофейный
аромат напоминал мне его, я даже стала пить кофе, хотя раньше терпеть не
могла эту гадость. Он уходил и приходил опять, они о чем-то говорили,
смеялись, шуршали бумагой. Иногда я, заходя на кухню, видела, что он пьет
горячий чай, и по влажно блестящим пепельным волосам и румянцу,
проступившему на скулах, я понимала - он принимал ванну. Я представляла
струи воды на его гладкой бронзовой коже, изгибы тела, мыльную пену,
ползшую по животу и оставлявшую за собой чистую кожу, его одежду на полу.
Это приводило меня в ужас, но в груди сладко, изнемогающе ныло. Я очень
боялась, что они заметят мое смущение. Тогда я, старательно глядя в
сторону, слишком правильно ступая, проходила мимо стола, за которым они
сидели, стараясь думать о чем-нибудь постороннем.
Часто они подолгу и молча сидели одни в комнате, изредка
приглушенными и странными голосами что-то говоря друг другу. Если я
заходила в комнату (как я боялась что-то сделать не так и разочаровать
его!), он, глянув на меня, улыбался, и сердце чуть не выскакивало у меня
из груди, оно билось у горла. Но счастливой я чувствовала себя только
несколько секунд - они явно ждали, когда я уйду, чтобы продолжить беседу.
Да, это, конечно, стыдно, но когда он уходил, я, бывало, прижимаясь к его
рубашке, оставленной в ванне, думала о нем. А когда он снова был тут,
пыталась делать вид, что он мне безразличен, что просто мне с ним весело.
И чего-то ждала, ждала...
Сегодня я опять смотрю на него не в силах вымолвить те жаркие и
нежные слова, которые распирают мне грудь и увлажняют глаза. Я мечтаю о
его любви, я готова оставить все и пойти за ним - пусть только позовет. А
он...он опять присел ко мне на диван с чашкой в руке, гладит меня по
полосатой спине и чешет за ухом, когда я сворачиваюсь клубком у его
колена. Я чуть шевелюсь, мое дыхание становится хриплым и нежным; наконец
я пригреюсь и заурчу, прикрыв глаза. От нежности мои лапы будут чуть
подрагивать, обнажая острые коготки, которые ему так нравятся. Он снова
говорит мне ласковые слова, и я не знаю точно - сплю я или нет? Но все
равно я знаю другое: он ходит к моей так называемой "хозяйке", к той, что
живет со мной в этой квартире. Он любит не меня...
ЧЕРЕЗ ДЕВЯТЬ ЛЕТ
Та дрянь, которую наколдовал мне в длинном стакане сытомордый бармен,
называлась романтично - "коньячный пунш". Коньяком не пахло, пахло
клопами. В другое время я бы не побоялся выплеснуть в рожу этому
лейтенанту известных органов (чин я определил по захудалости кабака) его
свинское пойло. Но в тот день я был всему рад. После девяти лет, в течение
которых я видел постоянно только опостылившие физиономии моих товарищей по
зимовкам, да периодически - пингвинов и белых медведей, мне было до ломоты
в костях приятно вновь ощутить себя среди нормальных людей, слышать новую
странную музыку, в такт которой по стенам резво прыгали разноцветные огни.
Девять лет периодических полярных экспедиций перечеркнули мою
предыдущую жизнь, вернее, придали ей новый смысл. Они стали соеобразным
барьером между мной и той девушкой, благодаря которой я вынужден был
очертя голову бежать от того, что было дорого с детства и, слава богу, че-
рез этот барьер не перейти назад.
Все знают, что убийцу тянет на место преступления. Но почему же ни в
чем не повинного человека так неудержимо влечет на место беды? Ведь именно
в этом баре девять лет назад я...
Мне было восемнадцать лет, и мы с Мариной сидели вон за тем столиком,
что чуть в стороне от остальных. Тогда на нем стояла настольная зеленая
лампа. И в зеленоватом свете Марина с ее распущенными черными волосами,
настолько блестевшими от шелковистости, что казались мокрыми, предстала
передо мной печальной русалкой. Глаза потусторонне зеленели, а губы,
которые она всегда ярко красила, придавали немного хищное выражение в
общем-то нежному лицу. Не хватало только венка из кувшинок... Я держал ее
за обе руки и молча задыхался. Я решал вопрос, как прикрыть вздыбившуюся
под джинсами мою самую главную драгоценность, когда мы встанем из-за
стола. Укротить моего младшего брата было делом совершенно немыслимым, и я
обливался холодным потом при мысли, что Марина, заметив его, подумает
что-нибудь нехорошее о моих намерениях относительно ее.
Велико же было мое удивление, когда она, опустив долу свои ресницы
(их тени тут же закрыли лицо до подбородка), глухим голосом прозрачно
заговорила:
- Знаешь, так тоскливо бывает всегда одной по вечерам...
Я проглотил слюну, поперхнулся и любовно погладил братца под столом.
Марина протянула мне руку ладонью вверх, которую я стал балгодарно
целовать, еще не зная, как быть дальше.
Но Марина повела себя просто и непринужденно, как нив чем не бывало
увлекла меня за собой в парадную, когда я замялся у входа, затем - в лифт,
а оттуда уже - в квартиру. При этом она увлеченно рассказывала мне о своей
поездке в Чехословакию, однако, захлопнув дверь, оборвала себя на
полуслове и резко повернулась ко мне. Моя шея оказалась в теплом кольце
гладких рук и я сумасшедше схватил ее в объятия с последней смятенной
мыслью: "Ведь мне уже восемнадцать - пора бы давно и попробовать женщину".
Я смутно представлял себе, что нужно делать, но природа и вожделение
подсказали. Я поднял Маринину кофточку и стал гладить бархатистую
тоненькую спину, пересчитывая пальцами острые позвонки и угадывая бугорки
родинок. Марина ласкала тем временем моего меньшого братца, который от
удовольствия увеличился чуть ли не втрое, прижималась к нему низом живота
и поводила бедрами.
Я тем временем быстро добрался до замочка бюстгальтера, неожиданно
быстро там что-то щелкнуло, и он расстегнулся. Пальцы мои взмокли и
дрожали, а щеки горели так, что я боялся случайно прикоснуться ими к ней -
вдруг обожгу! Облизав и закусив губу, я смело запустил руки под чашечки
бюстгальтера и почувствовал, как под моими ладонями росли два крошечных
шершавых бугорка сосков, которые только что были мягкими и податливыми. Я
почувствовал неудержимое желание прикоснуться к ним ртом, втянуть в себя,
и - рухнул на колени, а так как Марина была совсем маленького роста, то я
немедленно достиг своей цели. Груди ее были невкусными, вернее, ощущались
