в такт, ума не приложу. Конечно, сложные танцы она танцевать не может, а
так, ногами подрыгать - наравне с другими. Девчонки один раз над ней
подшутили:
Продолжали танцевать, когда музыка кончилась. Она потом плакала в
кустах за клубом, а я злился на себя за то, что не вытащил ее из круга. С
тех пор Ленка опасается ходить на танцы. Я ссыпал чернику в кружку и отдал
ей, пусть так ест.
- Пора собираться, - я показываю ей, как буду завязывать галстук.
Она смеется. Жаль, что она не может слышать своего смеха, он иногда
говорит мне больше, чем слова. Я показываю на ходики, время пол-девятого,
через полчаса начнутся танцы, а нам надо с ребятами еще успеть немного
принять "для храбрости", Колян обещался стырить у отца немного самогона.
Ленка не любит, когда я пью, но не идти же на танцы совсем трезвым. Она
словно чуствует это и смотрит на меня с легкой укоризной.
"В краю магнолий плещет море...", - старый магнитофон надрывается на
полную мощность. Девчонки напротив лузгают семечки, бросая шелуху на пол.
Колян, как и обещался, принес поллитровку, которую мы и выпили на пятерых
за клубом. Самогон оказался крепковат, на закуску пошли яблоки деда Василия
(его дом ближе всех к клубу). Дед который год грозится завести собаку: "щоб
портки спускала с вас, окаянных", но то ли собак не любит, то ли яблоки.
Вот "горькую" дед любит сильно.
Танцы были в самом разгаре, когда приперлись садоводские, большой
толпой.
Почему-то приходят всегда только одни парни, непонятно куда деваются
девчонки. Ленку никто почему-то не приглашает, хотя девчонка она видная и
красивая, наверное потому что не знают, как знакомиться. Кто-то из
садоводских пригласил на медленный танец Юльку, девчонку Коляна, и она
согласилась. Ох, чует мое сердце, добром это не кончится, Колян вон уже как
набычился. После танца Колян подошел к пацану и что-то сказал ему, тот
пожал плечами и двинулся к выходу. За ним потянулись несколько садоводских.
Я кивнул Витьку и тоже пошел на улицу. Садоводские пытались втроем одолеть
Коляна, но это у них не очень-то получалось, тут подключились мы, и затем
подтянулась новая партия садоводских...
Очнулся я от того, что кто-то мокрой тряпкой вытирает мне лоб, у меня,
видимо, рассечена бровь и болит скула, а так я вообщем-то цел. Колом,
похоже, переехали, ссуки. Ленка смотрит на меня с грустью в глазах и
вытирает мокрым платком кровь с моего лица. Танцы уже кончились, никого из
наших (не из наших, впрочем, тоже) не видать. Надо идти домой.
- Домой пойдем? - спрашиваю я Ленку, она неуверенно пожимает плечами.
То ли не поняла, то ли домой не хочет. Почему-то накатывает волна
раздражения. "Дура глухая", - думаю я про себя. Она тут же напрягается, как
будто читает мои мысли.
- Извини, - я беру ее за руку и шагаю пальцами по ее ладошке, - пойдем
прогуляемся.
Она задумчиво кивает головой. На улице немного похолодало, и я
накидываю ей на плечи свою старенькую куртку. Она в одном платье, как ей не
холодно, тоже понимаешь, выпендриться захотелось. Так я с ней и не
потанцевал. Обидно. Мы идем от клуба, огородами, не хочу идти по главной,
там сейчас гуляют местные, потом будут судачить. Уже совсем стемнело, и
дорожка почти неразличима. Ссадина на лбу немного саднит. На конюшне
заржала лошадь. Ленка оступилась и взяла меня под руку, а я повернулся к
ней, чтобы поправить сползшую с ее плеча куртку. Она повернулась ко мне
навстречу, тихонько коснулась запекшейся крови на лбу. Я неожидано для себя
поцеловал ее в пахнущие травами губы. Они ответили мне. Ленка прижалась ко
мне всем телом и обвила своими руками за шею. Куртка упала с ее плеч, и я
коснулся руками ее спины. Под платьем не ощущалось ни малейшей неровности.
Внезапно мне стало жутко холодно, хотя, может быть, эта дрожь была не от
холода. У меня просто тряслись руки, она тоже дрожала всем телом. Я поднял
куртку и накинул ей на плечи.
Мы потихоньку пошли вперед, не переставая целоваться под каждым темным
кустом. У моей калитки мы остановились, она замешкалась, но я тихонько
отворил калитку и мы проскользнули во двор. Дверь в баньку не запиралась на
замок. Ленка было уперлась, но я настойчивее потянул ее за рукав, и она
сдалась. В баньке было тепло и достаточно сухо (бабка обычно топила ее по
пятницам), я сел на скамейку и усадил Ленку к себе на колени. Света,
проникавшего в маленькое оконце, было бы недостаточно даже для того, чтобы
увидеть светляка, но нам было светло и без света. Я целовал ее мягкие
податливые губы, а руки уже потянулись к пуговицам на груди ее платьица.
Она вдруг отстранилась и ударила меня по рукам, но так, как бы в
полу-серьез, в полу-шутку. Я провел рукой по груди и ощутил напрягшийся
девичий сосок.
Ленка немного запрокинула голову и я стал целовать ее в шею. Мои губы
опускалились все ниже и ниже, помогая рукам справляться с пуговицами. Надо
сказать, что рукам из-за мелкой дрожи, охватившей все мое тело, справиться
с этой задачей было непросто. Наконец, я расстегнул последнюю и смелым
движением снял платье с плеч до локтей. Ленка совершенно неудобно ерзала у
меня на коленях, я провел рукой по ее гладкой бархатистой спине и ощутил,
что моя дрожь так же передалась ей, она судорожно пыталась вытащить руки из
рукавов, но это у нее получалось не очень. Я поцеловал ее упругую нежную
девичью грудь, и с ее губ сорвался тихий стон.
Она запустила пальцы мне в волосы и прижала к груди мою голову. Потом
ее пальчики забрались под ворот рубашки и начали расстегивать пуговицы,
гладить мои плечи. Вдруг она резким движением соскочила с моих колен и
начала целовать мою шею и грудь, одновременно продолжая расстегивать
рубашку и постепенно спускаясь поцелуями все ниже и ниже. Платье мешало ей,
и она вынула руки из рукавов, превратив платье в юбку, держащуюся только на
крутых девичьих бедрах. В окошко заглянула луна, и я увидел изумительной
красоты женскую грудь, словно отлитую из лунного света, поднимающююся с
каждым глубоким вздохом. Я обхватил ее и посадил верхом к себе на колени,
ее грудь напомнила мне музыкальный инструмент, чутко отзывающийся на каждое
мое прикосновение. Я чуствовал себя как ученик мастера, впервые взявший в
руки только что сделаную мастером скрипку. Вот получилась первая нота,
вторая, полилась тихая и чарующая мелодия, и уже непонятно, кто играет,
музыкант на скрипке или дух мастера заставляет звучать инструмент даже в
самых неумелых руках. Ленка, тихонько раскачиваясь всем телом, сидит у меня
на коленях, я снял с нее платье, и она осталась в одних трусиках. Я положил
руку на ее круглый живот и сразу же почуствовал как напряглись ее ноги.
- Ммммм, - жалобно замычала она и слабо попыталась вернуть мою руку на
место, но сопротивление было настолько слабо, что моя рука как вражеский
лазутчик проникла в последний оплот защитников крепости. Ее ноги резко
напряглись, и она вся подалась вперед, и задышала еще сильнее. Движения
становились все учащеннее, и с губ срывалось почти различимое мычание, в
котором мне чудилось: "Я тебя люблю!" - Я тоже тебя люблю, девочка моя, -
прошептал я, и мне показалось что она услышала эти слова.
Я поставил ее на ноги и снял с нее трусики, она помогала мне. Когда
они упали, она переступила через них, словно через последнюю черту,
отделяющую прошлый мир от мира будущего. Я поцеловал ее круглый живот и
спустился ниже до треугольника темных волос, она вдруг резким движением
подняла меня со скамейки и начала расстегивать ремень на джинсах. С большим
трудом мы справились с этим, затем рубашка и все остальное, и вот, я тоже
абсолютно нагой стою перед ней, и меня всего трясет, словно в ознобе. Лена
гладит меня руками, нежно касаясь, словно пытаясь успокоить бушующий во мне
пожар. Она усаживает меня на полок, а сама садится ко мне верхом на расстворяюсь в ней целиком. Пожар, охвативший меня не стихает, я
придвигаю ее ближе к себе, но она протестующе мычит и кладет мои руки к
себе на плечи.
- Мы-му, - протестующе качает она головой, а сама пододвигается ко мне
и направляет меня рукой.
Она начинает тихо двигаться, даже не то что бы двигаться, а плавно
раскачиваться, почти не продвигаясь вперед. Я просто не могу себя больше
сдерживать, но от каждого моего малейшего движения она вскрикивает и
протестующе качает головой. Потихоньку движения становятся все более
размашистыми, а к стонам боли присоединяются звуки и стоны радости. Она
приникает к моим губам и вдруг с полной силой садится на всю глубину.
Острая боль от прокушенной губы пронзает меня всего с ного до головы, и тут
же весь окружающий мир взрывается мириадами осколков, крупная дрожь
заставляет биться ее тело, ее сильные руки прижимают меня к себе, и она
целует меня солеными от слез и крови губами... Мы лежим на полке, ее голова
покоится у меня на плече, и похоже, что она задремала...
Вдруг она привстает, наклоняется ко мне и говорит:
- Вставай, не время сейчас спать, мне нужно идти, а ты вставай, я тебя
прошу, очень прошу.
Я просыпаюсь. Светает. Я высовываю голову из-за бруствера и вижу
ползущее по склону горы пятно. Ссука, "духи". Прикрываю рукавом
предохранитель, чтоб не щелкнул, закрываю ладонью рот, больно бью молодого
(заснул ссука) по ребрам и шепчу в ухо:
- Вставай, "духи".
Его глаза от страха расширяются и он мгновенно просыпается, но толку
от него - как с козла молока.
- Счас стреляешь куда угодно, только не в меня, короткими очередями.
Понял?
Кивок. Достаю "лимонку", чека, скоба отлетает, раздается шипение.
Считаю про себя, кажется целую вечность: "Раз... Два... Три... Четыре" и
тихонечко отправляю ее за бруствер. "Пять... Шесть... Семь..." Взрыв и
стоны, ага, кого-то зацепило.
- Давай, - кричу я молодому, и он, высунув автомат, начинает поливать
камни свинцом, я тем временем пытаюсь вычислить, где кто притаился.
Вот там под карнизом кто-то есть, и слева, и там. С соседнего поста
тоже заработал пулемет. Гранату из подствольника по карнизу - каменная
могилка ему обеспечена, очередь по этому, чтоб не высовывался. Из-за горы
выходят "вертушки" и начинают "работать" по площадям, что ж вы делате,
гады...
- Что вы тут развели публичный дом, убирай отсюда эту блядь, ишь
разлеглись, - вопли моей бабки слышны кажется на всю деревню, Ленка мирно
спит у меня на плече.
- Замолчи старая, не кричи так, - пытаюсь урезонить я бабку.
- Не буду молчать, пускай все знают, какая она блядь, - Ленка
проснулась и спросонья недоуменно смотрит на бабку. - Чего зенки вылупила,
у-у-у, ссучка глухая. Нашла тут себе кобеля. Пошла вон, - и бабка
замахнулась на нее мокрой тряпкой.
Я вскочил и вытолкал бабку за дверь. Ленка испуганными глазами
смотрела на меня.
- Ничего страшного, ничего она тебе не сделает, - попытался я ее
успокоить.
- Уу-му, - растроенно покачала она головой, глядя на то, как бабка
барабанит с той стороны по двери.
К полудню вся деревня знала все подробности нашей ночи. Вечером Ленка
уехала в город...
- Нечего этой ссучке здесь делать, - визгливый голос бабки превратился
в рев набирающего обороты вертолетного винта...
- Потерпи, миленький, - наклонилась ко мне "сестричка", - это только
контузия, ничего страшного. Когда я оклемался в госпитале, от родных пришло
письмо, что Ленка за день до моей контузии погибла в аварии...
- Ты про носки слышал? - жена осеклась на полуслове, переведя на меня
взгляд. Вертолеты в моей голове затихли, осталась тупая пульсирующая боль
слева. Она знает, что сегодня я опять приду домой пьяный в хлам, и никакие
носки не будут меня волновать...
Неизвестный автор - Обморок
Стоял чудесный июльский вечер. Сиреневые сумерки еще не успели преобразиться
в непроглядный мрак ночи, но звезды были уже отчетливо видны и сияли
