каким он был двадцать лет назад, во время своей флотской службы.
За спиной скрипнула дверь. Нарком обернулся. На пороге стояла жена,
Зоя, тридцатипятилетняя женщина с красивым, хотя и несколько поблекшим
от ежедневно накладываемого театрального грима лицом, в длинной ночной
рубашке и наброшенном поверх нее халате.
- Ты почему не ложишься, второй час уже... - спросила она, и не
потому, что действительно хотела узнать причину, а так, по привычке, в
виде ритуала.
- Не видишь разве, работаю. Завтра коллегия... Иди спи, мешаешь.
Женщина хотела еще что-то сказать, шевельнула губами, но в
последний момент передумала, махнула рукой и тихо прикрыла дверь.
На Шестакова нахлынула волна противоречивых чувств - и жалость к
жене, и раздражение, и желание позвать ее обратно, излить наконец душу в
надежде на поддержку и сочувствие, и опасение, что, признавшись в своих
страхах, он даст основание подумать: раз боится - значит, есть за ним
что-то...
И параллельно он ощутил нечто вроде ненависти к любимой, в
общем-то, жене - при мысли о том, что его вот арестуют, а Зоя станет
отрекаться от него, врага народа, на собрании в своем театре клеймить
позором... О том, что жену скорее всего арестуют вместе с ним или чуть
позже, а сыновей под чужими фамилиями сдадут в детдом, он в своем
смятенном состоянии даже не подумал...
"А почему бы тебе не плюнуть на все и не сбежать? - пришла вдруг в
голову дикая в его положении мысль. o- Нет, на самом деле. Союз большой,
где-нибудь в тайге запросто затеряться можно, а там и через границу... -
Идея ведь дикая именно для большевика и члена правительства, а для
нормального человека? - А если и вправду - прямо сейчас? Деньги и оружие
есть. Вызвать служебную машину, еще лучше - такси, рвануть на вокзал или
просто на дачу, изобразить несчастный случай на рыбалке - и привет!"
Шестаков дрожащими руками поднес спичку к папиросе. Сумасшедшая
идея завораживала. Настолько, что он не сразу сообразил - страх-то
исчез! Впервые за месяцы, если не годы. Прошла нудная, как зубная боль,
тоска, больше не тошнило, замедлился пульс, спокойными ровным стало
дыхание. Даже намек на выход из безнадежной позиции сделал его почти что
другим человеком.
Или - не другим, а как раз самим собой. Тем двадцатилетним юнкером
флота, который умел испытывать яростное веселье во время стычек с
германскими эсминцами в кипящих волнах Балтики, а чуть позже проявил
грозящую смертью изобретательность, выручая арестованного за участие в
Кронштадтском восстании друга из лап Петроградской ЧК.
Нарком вышел в ванную, пристально всмотрелся в свое лицо.
Крепкий мужик, нестарый еще, сорок два весной исполнится.
Лицо, конечно, рыхловатое, чуть обрюзгшее даже, с начальственными
складками у носа и рта. Одет в полувоенную серую гимнастерку, слева на
груди два ордена и депутатский значок. Плечи широкие, пуза нет...
Шестаков нагнулся, достал из-под ванны оставшийся после ремонта кусок
дюймовой водопроводной трубы, примерился и почти без усилия согнул под
прямым углом.
"Так чего же ты мандражишь, братец? - вновь прозвучал в мозгу
словно бы чужой голос. - С твоими мышцами и моей подготовкой..."
"Шизофрения? - отстраненно подумал нарком. - Говорят, когда голоса
начинаешь слышать, это она и есть. Поехать, что ли, с утра в Кремлевку,
врачам пожаловаться, усугубив, разумеется, симптомы? Неплохо, например,
профессора укусить за нос и лечь на месяц-другой в нервное отделение.
Закосить на инвалидность. Глядишь, и обойдется, кому псих нужен, хоть в
тюрьме, хоть в правительстве?"
Вдруг сильно захотелось есть, и Шестаков направился на кухню, где
стенные шкафы и последняя новинка - американский электрический
холодильник - ломились от деликатесов. Ассортимент кремлевского пайка -
как в дореволюционном Елисеевском гастрономе, одна беда - с аппетитом у
наркома давно уже неважно, все больше бутербродами да крепким чаем
перебивается. По-настоящему ел только под хорошую выпивку на
правительственных банкетах.
"Ну ничего, сейчас как следует перекусим и водочки, натурально,
употребим, чтобы желудочную секрецию улучшить..."
Но не пришлось наркому впервые за долгий срок полакомиться
казенными деликатесами, еженедельно привозимыми порученцем из
распределителя на улице Грановского, и даже бутылка новомодной
"Столичной" водки, покрытая инеем, осталась нераспечатанной.
То, чего так долго с потным ужасом ждал Шестаков, наконец
случилось.
В другом конце длинного, как пульмановский вагон, коридора, в
обширной прихожей, грубо и требовательно загремел дверной звонок.
Не успела еще перепуганная жена, которая, таясь от мужа, каждую
ночь ждала этого же самого, выглянуть из спальни, не проснулись дети, а
нарком, отнюдь не помертвевший от последнего на свободе ужаса, а
маскирующий боевой азарт под небрежной улыбочкой (звонок в дверь
подействовал на него сейчас, как колокол громкого боя на "Победителе",
вызывавший комендоров к орудиям), открыл добротную двойную дверь.
В квартиру ввалились два сержанта госбезопасности в
форме, еще один молодой человек в штатском, но настолько типичного
облика, что сомневаться в его ведомственной принадлежности не
приходилось, за ними - боец конвойных войск с тяжелым автоматом "ГШД" на
правом плече,а уже позади всех переминались на площадке профессиональные
понятые - лифтерша и дежурный электромонтер.
Бессмысленно-круглое лицо лифтерши выражало слабое любопытство, а
монтеру явно хотелось опохмелиться. На обысках, если в квартире
обнаруживалась выпивка, ему обычно перепадал стакан, а то и больше.
Зависимо от степени радушия опера.
- Проходите, товарищи, проходите, будьте как дома... - Шестаков,
удивляясь сам себе, отступил от двери, сделал приглашающий жест, только
что не согнулся в мушкетерском поклоне со взмахом шляпой до полу.
Оторопевший от такой встречи чекист протянул ему ордер на обыск.
Скользнув глазами по стандартному тексту с факсимиле подписи самого
Вышинского, нарком вернул бумагу:
- Не возражаю. Приступайте. А может, сначала чайку? Дело вам
предстоит долгое, на улице снег, мороз, ветер... Замерзли, наверное, не
выспались. Попьете крепенького, китайского, тогда и за работу. Да я и
сам предъявлю все, что вас интересует, чтобы зря не возиться, вы только
скажите, что требуется? Письма Троцкого, инструкции гестапо, списки
сообщников?..
Наверняка с подобным эти злые демоны московских ночей еще в своей
практике не сталкивались. Наоборот - сколько угодно, а чтобы клиент вел
себя так...
- Вы что, гражданин, пьяны, что ли? Не понимаете, в чем дело?
- Отчего же? Прекрасно понимаю. Сколько веревочке ни виться... А
выпить не успел, собрался только. Вы же и помешали. Дурацкая, между
прочим, привычка в вашем ведомстве - по ночам людей тревожить. Утром
куда удобнее, после завтрака. И вам лучше, и нам... Да вы проходите,
проходите, - обратился он к понятым, - не стесняйтесь, присаживайтесь,
до вас не скоро очередь дойд°т.
Из спальни наконец появилась жена. - Это что, Гриша? - прошептала
она прыгающими губами, сжимая рукой халатик на груди. Все прекрасно
поняла, однако же спросила. В надежде - на что?
- Не тревожься, Зоя, товарищи ко мне. Иди пока оденься да чайку
согрей, что ли...
Жена вновь исчезла в комнате. Странно, но за ней никто не пошел. Не
опасаются, значит, что она может сделать что-то неположенное. Уверены в
лояльности "врагов народа". Или ордер у них "на одно лицо", члены семьи
чекистов пока не интересуют.
- Товарищ лейтенант, может, "санитарку" вызвать, он вроде - того...
- попробовал подсказать начальнику выход из положения один из сержантов,
повертев пальцем у виска.
- Все они - "того". На каждого врачей не хватит. А если что- в
тюрьме разберутся. Петренко, стой у двери. Если кто войдет - задержать.
Понятые, садитесь здесь, ждите. А вы приступайте, - приказал лейтенант
подручным.
- С чего планируете начать? - поинтересовался Шестаков. - Я бы
посоветовал с кабинета. Там много книг, бумаги на столе всякие. Пока
перетрясете, жена оденется, сготовит на скорую руку. Опять же и мне с
собой кое-что соберет, если второй ордер, на арест, имеете.
- Мы сами знаем, - огрызнулся лейтенант, решив игнорировать
небывалого клиента. - Стойте вот тут и не вмешивайтесь, а то...
Однако обыск начал действительно с кабинета, предварительно
позвонив по телефону и доложив кому-то, что на место прибыл и работает
по схеме.
- Да. Да. Нет. Все нормально. Нет. Думаю, надолго. Да. Часам к
десяти, вряд ли раньше. Да. Будет сделано. Есть. Сразу в Сухановскую?
Есть...
Услышанное окончательно расставило все по своим местам. Нарком
по-прежнему не понимал, что с ним происходит, но это его больше не
смущало. Так человек, решившийся вдруг прыгнуть с парашютом, может
бояться, испытывать сердцебиение и дрожь в коленках, сомнение - рискнуть
или в последний момент все же воздержаться, - но вряд ли он станет
анализировать глубинные причины своего исходного душевного позыва.
Вот и сейчас... Нарком многое знал, слухом земля полнится, да тем
более - в кругах весьма информированных людей. Был он, кстати, знаком
кое с кем из заинтересовавшегося им ведомства еще во времена Ягоды (надо
сказать, против нынешних - времена были весьма либеральные), откуда и
усвоил, что Сухановка была самой страшной в стране тюрьмой, специально
пыточной, не идущей ни в какое сравнение с Лефортовской, Бутырской и
прочими. Лубянские же камеры внутренней тюрьмы вообще могли считаться
почти санаторием. До тех, конечно, минут, когда и из них повезут на суд
и расстрел.
Но все равно - в прочих тюрьмах и обращение было сравнительно
человеческим, и исход не очевиден, из Сухановской же выйти живым шансов
практически не существовало. Если не умирали в ходе "следствия", то
гарантированно получали "десять лет без права переписки" или просто
расстрел, без всяких иносказаний.
Ситуация прояснилась до донышка, и выход из нее Шестаков видел лишь
один. Зато отчетливый. Оставалось только решить, как именно исполнить
намеченное. Опыта в таких делах у наркома не было, однако он испытывал
ничем не объяснимую, но твердую уверенность что все выйдет как надо.
ГЛАВА 2
Нарком прислонился спиной к боковой стенке шкафа, заложив руки за
спину. Минут пятнадцать он молча и отрешенно наблюдал за чекистами.
Сержанты сноровисто, сантиметр за сантиметром обшаривали комнату, начав
с левого от двери углами двигаясь по часовой стрелке. Лица у обоих
простые, вроде как рязанские, отнюдь не отмеченные печатью интеллекта.
Пришли в органы по "комсомольскому набору", имея классов семь
образования да потом какие-нибудь курсы по специальности.
Их лейтенант, похоже, покультурнее, скорее всего - москвич,
девятилетку наверняка окончил, а возможно, еще и нормальное двухгодичное
училище. Чин у него, по их меркам, немаленький, равен армейскому
капитану, когда в форме носит шпалу в малиновых петлицах.
Лейтенант сидел сбоку от стола, писал что-то, положив на колено
планшетку. Сколько ему, интересно, раз приходилось заниматься подобным
делом, носителей каких громких имен и званий препроводил он на первую
ступеньку ведущей в земной ад лестницы?
Мемуары мог бы в старости написать, пожалуй, интересные, только вот
старости как раз у него и не будет. Через годик-другой сам станет
объектом подобной процедуры, как это уже произошло с чекистами
