вновь скривил губы Власьев. - Только ведь такой переход денег стоит... -
Деньги у меня есть. - Много ли?
Шестаков торопливо вскочил, принес из соседней комнаты свой саквояж.
Выбросил на стол конверты с зарплатой за последние месяцы.
Власьев вскрыл их со скептическим интересом. Денег даже на глаз
было довольно много, по советским меркам. Около сорока тысяч.
- Как думаете, этого хватит? - Нарком внезапно смутился. - Я в
нынешних ценах не очень разбираюсь. За путевки, одежду, питание
бухгалтерия сама вычитает, а по магазинам уж не помню когда и ходил.
Недосуг. В театре у Зои был несколько раз, так опять же по
контрамарке...
Власьев хмыкнул.
- Неплохо устроились. Здесь, у нас, если жить на уровне врача,
учителя, заводского рабочего, - лет на десять хватит. А если по- другому
считать, исходя из коммерческих цен... - Старший лейтенант пожал
плечами. - До весны на моих запасах протянем. В смысле - на еду
тратиться не нужно. Почти. А до Петрозаводска впятером доехать, тому
дать, другому, третьему... В погранзону попасть, контрабандистам
заплатить... Вот и все ваши деньги. - Он посмотрел на наркома выжидающе.
- У Зои еще кольца есть, перстни с рубинами и бриллиантами...
- Тоже сгодится. Это на той стороне пограничникам и чиновникам
уйдет. На паспорта, разрешение на жительство. Если... Вы "Золотой
теленок" читали?
- Да уж...
- И что вам останется делать с женой и двумя малыми детьми в
Финляндии? Без денег, без языка и связей? Шестаков развел руками:
- Я инженер. Неплохой. Могу даже мастером на завод пойти...
- Ну-ну... А я думал, вы остаток жизни хорошо надеетесь прожить. И
я бы не прочь. Причем учтите, стоит вам заикнуться о своем подлинном
имении должности - там будет вряд ли лучше, чем здесь. Сначала вами
займутся местные разведслужбы, потом могут передать вышестоящим. Если
агенты НКВД не посуетятся раньше.
- Так что же, по-вашему, делать нужно? - А вот послушайте мой
вариант... Только... Давайте оденемся, на улицу выйдем, свежим воздухом
подышим. Там и поговорим.
Шестаков удивился. Зачем на улицу? Здесь вроде бы подслушивающих
устройств еще не существует. Да и метель... И только потом понял, что
Власьеву действительно захотелось просто прогуляться. И служебный долг,
превратившийся в свойство характера. Пройтись с ружьем по окрестностям,
браконьера ли выследить, порубщика леса, глухаря или зайца подстрелить
на ужин, лису на продажу.
И хозяин тут же его предположение подтвердил: - У меня там капканы
поставлены, лосям и косулям сенца и веников в кормушки подбросить надо.
Привыкло зверье, что я их не забываю... - В голосе Власьева прозвучала
скрытая нежность к своим подопечным. - Ну, пойдем в таком случае... Зое
егерь открыл свои кладовки и подвалы, попросил приготовить "по-
настоящему хороший обед, переходящий в ужин". Отвык, мол, от женской
кухни и приличного общества.
Оделись, вышли, прихватив с собой двустволку, трехлинейный карабин
и "трофейный" автомат. Пока Шестаков на крыльце пристегивал к унтам
широкие охотничьи лыжи с мягкими креплениями, Власьев запряг буланую
смирную лошадь в розвальни, груженные брикетами сена, спустил с цепи
собак, которые, коротко взлаивая, унеслись вперед, бороздя рыхлый снег.
Для прогулки момент был не самый подходящий, снег сек глаза, за
ночь превратившись из крупных и рыхлых хлопьев в жесткую, как
каракумский песок, крупу. Ноги даже на лыжах глубоко зарывались в
сугробы. Однако стоило им зайти в распадок, под прикрытие громадных
двадцатиметровых елей, распустивших лапы до самой земли, и тесно
стоявших меднокорых сосен, как сразу стало почти тихо.
Снежные змеи вились вдоль опушки, далеко вверху раскачивались
остроконечные треугольные вершины, окутанные вьюжной мутью, а внизу
порывы ветра почти не чувствовались. И говорить можно было, не напрягая
голоса.
Они прошли по лесу километр или полтора, вшили к краю глубокой
лощины, по дну которой как помнил Шестаков, преходила летом грунтовая
дорога.
Власьев присел на вывернутый давними бурями ствол дерева, указан
рукой наркому место рядом. Разлапистый комель с торчащими обломками
корней надежно прикрывал их и от ветра, и от человеческих взглядов -
если б было кому смотреть с той стороны.
Свистнул собакам, которые успели обежать окрестности и вернулись,
никого не обнаружив, ни зверя, ни человека. Они, словно исполняя устав
караульной службы, устроились метрах в десяти справа и слева от края
обрыва, свесив языки, но при этом настороженно поводя ушами.
- И для чего мы сюда пришли? - спросил, пряча папиросу от снега за
поднятым воротником реглана, Шестаков. - Думаете, "хвост" за собой
привел? Или жене моей не доверяете?
- Я, Григорий Петрович, семнадцатый год абсолютно никому и ничему
не доверяю. Оттого, наверное, и жив пока что. Сейчас -то же самое.
Можно допустить, что выследили вас или не выследили, а просто
догадаться: могли, куда вы скроетесь. Проговорились невзначай, что есть
у вас такое вот приятное место отдохновения а кому нужно - на карандашик
взяли...
- Говорить - никому не говорил... Но, так если даже... Тогда ведь
не спастись...
- Ну, обижаете. Вы же от своих ночных гостей избавились успешно? А
зимний лес - не квартира московская. Батальон или даже роту на ваши
поиски не пошлют. А если сильно настырных человек пять- десять появятся
- тут до весны и останутся. - Власьев провел рукой в шерстяной перчатке
по граненому казеннику винтовки. - На случай же чего - хочу вам одно
место показать. Вот - смотрите.
Они перебрались на - другую сторону лощины. Власьев указал на
глубокую засечку, сделанную топором на стволе сосны. Похоже - довольно
давно, смола заполнила ее почти вровень с корой.
- Отсюда - двести метров до следующей, вот по этому азимуту.
Через пару километров они вышли к небольшой полянке, окруженной
плотно стоящими елями. Среди них притаилась крошечная избушка, по крышу
утонувшая в сугробе.
- Прямо Фенимор Купер какой-то у нас получается, а не эпоха
развернутого наступления социализма по всему фронту. - Шестаков сказал
это со странным чувством, словно бы вполне принимая происходящее как
данность.
- Само собой. Они - как бы колонизаторы в этих краях, а, мы,
соответственно, вольные трапперы. Давайте снег разгребать.
Внутри избушка была разделена дощатой перегородкой на совсем узкие
сени - только-только повернуться да лыжи поставить - и комнату примерно
три да три метра, с чугунной печкой-буржуйкой в углу, самодельным
столам, табуретом и длинным сундуком, который одновременно был и
лежанкой. Посередине стола стояла лампа.
- Вот-с. Приют уединения. Вдруг что случится, здесь свободно можно
отсидеться. Зиму перезимовать, а уж детом тут раздолье. Кустарник
зазеленеет - в двух - шагах избушку не видно. В сундуке кое-какая
посуду, инструмент, порох, ^свинец, иной необходимый припас. Лески,
крючки, грузила. Даже ружьишко кремневое, чтобы без капсюлей и гильз
обходиться. Если чуть выше по склону подняться, там бурелом, десяток
человек перестрелять можно, пока они сообразят, что к чему. Тропинка
здесь одна, а вокруг - топи непроходимые. Чудесное местечко. У меня и
еще такие есть. Шестаков покуривал, слушал товарища, кивал, словно
совершенно естественно было на двадцать первом году Советской власти
сидеть в скиту, будто раскольникам времен Тишайшего Алексея Михайловича,
в глухом зимнем лесу и готовиться встретить сотрудников НКВД, как
каких-нибудь стрельцов, посланных на отлов сторонников Аввакума, или
гуронов, вышедших на охоту за скальпами бледнолицых.
И более того - ему это нравилось, никаких угрызений партийной
совести он больше не испытывал, как не испытывали их персонажи любимых в
детстве приключенческих книг.
"Вот ведь интересно, - думал нарком, - в тех книгах действительно
понятие "совести" или "морального права" убивать врагов авторами даже и
не рассматривалось. Ни у Буссенара, ни у Майн Рида я такого не помню".
Власьев посмотрел на него с интересом, стряхнул с усов
образовавшийся от дыхания иней, тоже вытащил кисет.
- Может, печку растопим, чего в холоде сидеть? Печка здесь добрая,
с двух поленьев докрасна раскаляется, если их, конечно, в лучину
поколоть. Сейчас увидите. Я, пожалуй, стал здесь от многолетнего
одиночества немного сумасшедшим, а вот вы... Непонятно мне, что с вами
все же произошло. За сутки человек так поменяться не может... - Он
помолчал, прикуривая, потом продолжил: - Но пока это не слишком важно.
Примем как данность. Я ночь не спал, думал. Решил, во-первых, вам
поверить, а во- вторых - взять на себя общее руководство предстоящей
операцией. Вы уж извините.
- За что же извинять? - удивился Шестаков. - Думаю, вы знаете, на
что идете. И какой-то план имеете...
- Непременно имею. Вы себе представить не можете, сколько
интереснейших сюжетов приходит в голову, когда месяцами не с кем словом
перемолвиться, кроме как с собаками и кошкой. Первые годы своего
отшельничества я все больше прошлые события переживал, думал, в чем
ошибки допустил, как себя иначе вести бы следовало, в семнадцатом,
восемнадцатом, двадцать первом году... А потом о будущем задумываться
стал. Да не просто задумываться. Семнадцать лет- это ведь не шутка. Граф
Монте-Кристо примерно столько лет в одиночке просидел? И кем стал в
результате?
Продолжая говорить, Власьев отточенным до остроты бритвы плоским
австрийским штыком наколол щепы, растопил буржуйку, которая на самом
деле мгновенно загудела, словно аэродинамическая труба. Через несколько
минут иней на трубе и стенах начал таять, нарком стянул с головы шапку,
расстегнул полушубок.
- Так вот, наблюдая за реалиями советской жизни, я, как и
означенный граф, столько всяких прожектов наизобретал... Впрочем, -
махнул рукой Власьев,- не об том сейчас речь. Сюжеты сюжетами, а вот как
быть практически...
Не торопясь, тщательно подбирая слова, бывший старший лейтенант
начал излагать Шестакову свои соображения.
Выходило так, что для того, чтобы уйти за границу, через Финляндию
дальше и на Запад, для начала хотя бы в Швецию, а потом лучше всего
куда-нибудь в Америку, можно и в Южную, поскольку в Европе все равно в
ближайшие годы непременно начнется война и будет она пострашнее
предыдущей, нужны деньги. И деньги приличные.
- Без десятка - другого тысяч фунтов или долларов там делать
нечего. Тут все очевидно. Паспорта оформить, приодеться соответственно,
билеты на пароход купить, в первом классе, разумеется, на новом месте
устроиться. Взятки ведь придется давать направо и налево... Ваши
драгоценности на две-три тысячи фунтов потянут, я уже прикинул. У меня
еще тысчонки на три царских монет имеется, пара часов золотых, портсигар
хороший, призовой. Но все равно мало, очень - мало... Был бы я шулером,
в первом же европейском кабаке мог недостающее выиграть, а так...
Шестаков испытывал сильное сомнение, что и сейчас в Европе остались
кабаки, где по крупной играют в карты, Власьев явно путает тридцать
восьмой год с десятым или двенадцатым. Но спорить не стал. Не о том
сейчас речь.
- Поэтому напрягите воображение, Григорий Петрович, нет ли способа
где-нибудь в Москве нужной суммой разжиться?
- Да где же? Разве Торгсин ограбить или сразу Внешторгбанк?
Поскольку нам ведь не советские рубли нужны, а нечто более солидное?
