могут содержать недостающие элементы головоломки, которую следовало
разгадать.
Несколько секунд он постоял перед витриной огромного продуктового
магазина, бездумно рассматривая полки, заставленные различными упаковками,
корзины с овощами, ряды банок и бутылок. Эта картина пробудила в памяти
воспоминание о давно минувшем времени, неопределенную, вызывающую спазм в
горле тоску. Снеер вошел в магазин, выбрал из кучи пластиковых корзин
самую большую и, двигаясь вдоль полок, наполнил ее по края. Подольше
задержался у небольшого автомата, искушающего цветастыми коробочками со
сладостями и пачками жевательной резинки. Улыбнулся своим воспоминаниям,
долго выбирая нужную кнопку. Спрятал в карман полученную пачку, положил
сумку на пульт и сунул Ключ в кассовый автомат.
Сумма, показанная кассой, поразила его размерами. Почти все шло на
желтые. Питаясь в ресторанах, он не представлял себе, что цены на основные
продукты питания так сильно возросли с того времени, когда он но поручению
матери совершал домашние закупки.
Он заплатил, забрал корзину и подземкой поехал в Северный район.
Он знал здесь каждый закоулок, хотя последнее время нечасто навещал
эти места. Здесь стояли старые дома, помнящие еще дореформенные времена.
Они все еще держались, окруженные новыми постройками, хотя их состояние
было уже явно безнадежным. Нетиповые, строившиеся по старой технологии,
они не подлежали ремонту с использованием современных машин и материалов,
поэтому их бросили на произвол судьбы и опеку жителей - в основном пожилых
людей, пенсионеров, которые не хотели перебираться в новые районы, упрямо
оставаясь в своих понемногу разваливающихся жилищах.
Снеер вошел в один из таких домов. Лестничная клетка стыдливо
скрывала во мраке свои обшарпанные стены. Он шел, по привычке нащупывая
ногами ступеньки лестницы, подсознательно пересчитывая их и избегая
выщербины на их краях. На площадке третьего этажа остановился перед
окрашенной коричневой краской деревянной дверью. Несколько секунд
колебался, прежде чем нажать кнопку звонка.
За дверью медленно приближались тяжелые шаги. Низкий тихий голос
спросил: "Кто там?", потом дверь широко распахнулась.
Снеер переступил порог и оказался в объятиях старика.
- Пошли, сынок! Мама лежит, чувствует себя неважно, но страшно
обрадуется. Мы часто говорим о тебе. Давненько ты не заглядывал!
- Дела, заботы, - улыбнулся Снеер. - Знаешь, как бывает, когда у
человека четвертый разряд.
- Эх, ты! - погрозил пальцем отец. - Пора бы уж перестать играть!
Жить по-другому.
Они вошли в небольшую кабину, где на кровати лежала мать Снеера. Она
сильно сдала с того времени, когда он был здесь последний раз. Уже тогда
она болела, но сейчас ей, видимо, стало хуже.
- Я кое-что принес, мама! А на остаток купил себе жевательной
резинки! - сказал он, подражая голосу ребенка. - Здравствуй, мама! Ты
совсем не меняешься, сколько я тебя помню!
- Ах ты, лгунишка! Ну, иди сюда, покажись! - улыбнулась она,
протягивая к нему руки. - Зато ты стареешь.
- Но не становлюсь серьезней, мама! - сказал он, наклоняясь.
Она обняла его и поцеловала, а он, сидя на краю кровати, почувствовал
себя странно далеко от всего, что совсем недавно занимало его мысли.
- По-прежнему не работаешь? - спросила она, держа его руку.
- Да что ты! Работаю. Я - артист! - рассмеялся он.
- Ты лентяй без гордости. Всегда был способным мальчиком, но лень
родилась раньше тебя.
- Мама! Я действительно артист. Согласись, разве не искусство -
делать гения из осла? Впрочем, вероятно, вскоре я займусь кое-чем другим.
Мне сделали интересное предложение. Буду зарабатывать столько, что и мне
хватит, и вам смогу организовать приличную квартиру.
- Нам ничего не надо, - сказал отец. - У нас есть все.
- Но маме необходим хороший врач. Я пришлю одного знакомого. Кроме
того, я хотел бы поговорить с тобой, папа.
- Поговорите на кухне. Ты, наверно, не завтракал, возьми себе
что-нибудь, - сказала мать.
Они перешли в небольшую кухоньку. Отец заварил чай, нарезал хлеб. У
Снеера было такое ощущение, будто время отступило лет на тридцать. Он
снова был маленьким мальчиком, не понимающим многого, то и дело
сталкивающимся с новыми проблемами, выраставшими перед ним в этом сложном
мире.
Еще несколько дней назад он был убежден, что знает мир во всех его
проявлениях. Сегодня же он снова чувствовал себя как тот десятилетний
маленький Эди, расспрашивающий отца о разнице между желтыми и красными
пунктами.
- Папа, - сказал он, глядя в серые глаза отца, который помешивал чай
древней серебряной ложечкой и улыбался ему из-под очков. - Ты помнишь, как
все выглядело до того...
- До чего?
- Ну, прежде чем начали повсеместно вводить автоматизацию. Это
произошло как-то так... неожиданно. В школе, на уроках истории, мне всегда
казалось, что слишком много серьезных событий втиснулось в чересчур малый
промежуток времени. Международные соглашения, открытие способа аннигиляции
материи, унификация экономического уровня, разрядизация, урбанизация,
автоматизация - все произошло почти одновременно.
- В том-то и состояла комплексная программа Великой Реформы, -
улыбнулся отец. - Исходные позиции были разработаны очень детально.
- Кто их разрабатывал?
- Ну, разумеется, ученые. Со всего света.
- Вот именно! Как получилось, что великие державы, до того столь
осторожные в отношении друг друга, нагромоздившие невероятное количество
вооружений, вдруг приступили к образцовому сотрудничеству? Каким чудом
политики и дипломаты, обычно неуступчивые, так легко пришли к согласию?
- Победил рассудок.
- Нет, папа. Не в том дело. Конечно, в нашем Арголанде и, надо
думать, в других агломерациях, случается, что заржавевший двояк вдруг
мудреет и становится единичником. Но за этим всегда стоит рейзер! Не верю,
что политические руководители вдруг все одновременно в одночасье поумнели!
- Не все, не все, сынок! Только немногие! Те, кто не хотел умнеть, -
сошли с политической арены.
- Этому меня на уроках истории не учили.
- Но так было. Честно говоря, в созданном тогда Контрольном Совете
Мира очень немного оказалось бывших руководителей из отдельных стран.
Появились новые люди, мыслящие по-новому, иначе. Было немало столкновений,
конфликтов, но в конце концов... победил разум, люди поумнели.
- Что-то у меня не укладывается в голове такая метаморфоза. Иногда
политики изменяют взгляды, но толчком к тому редко бывает рациональный
довод или интересы народа. Гораздо чаще раздражителем оказывается попросту
с_т_р_а_х_ за собственное положение либо собственную шкуру... Чего же
могли бояться те, кто тогда так неожиданно поумнел? Кто и чем их напугал,
чтобы заставить работать сообща в разобщенном мире?
Отец усмехнулся. Некоторое время смотрел в глаза сыну, потом сказал
со странной, иронической ноткой в голосе:
- Не забивай себе голову. Это было давно, сынок. Если современность
желает что-то скрыть от людей, история спустя десятки лет почти наверняка
не сможет докопаться до истины. Вместо правды она находит только
артефакты, мастерски сотканные легенды, модифицирующие правду,
препарированные соответствующим образом и столь глубоко укоренившиеся в
сознании поколений, что они становятся заменителями правды, разрушение
которых спустя годы зачастую не нужно никому, поскольку это может
разрушить фундаменты много лет создававшейся реальности.
- Значит, ты все-таки думаешь, что история не сообщает нам полных
знаний о событиях, предшествовавших Великой Реформе?
- Я родился до Реформы, но с самого начала, насколько помню, никто не
знал наверняка, что, собственно, произошло, что было причиной неожиданного
поворота в мировой политике и экономике. Официально, ты, конечно, знаешь,
это объясняли изобретением способа получения дешевой энергии в практически
неограниченных количествах. Но уже тогда ходили сплетни и слухи. Говорили
о какой-то мафии, о группе ученых-террористов, шантажирующих политических
деятелей и принуждавших их договориться под угрозой всеобщей гибели. Но до
сего дня никто этого официально не подтвердил. Однако же факт, что
некоторые известные политики в те годы неожиданно сошли со сцены. Позже
такое тоже случалось, особенно с теми, кто критиковал принятые направления
и решения. Мне тоже не все нравилось. Больше того, теперь я вижу, что
люди, мыслившие подобно мне, во многом были правы. Но что они могли
сделать? Я сам, всю жизнь будучи лишь трояком, честно работал на
порученном мне скромном участке, веря, что за нас думают более пригодные к
тому нулевики. На критику реформ смотрели косо. Бесследно исчезали не
только известные политики. Их судьбу разделило много простых граждан,
слишком смело указывавших на ошибки либо подвергавших сомнению результаты
предпринятых социальных либо технических мероприятий. В лучшем случае, они
неожиданно спускались до шестого разряда, теряя все перспективы в жизни.
Теперь редко слышно о таком. Впрочем, большинство людей, особенно молодых,
рожденных после Реформы, одобрили ту модель мира, которую застали, заняв в
ней те или иные позиции. Все заинтересованы, в основном, чтобы по
возможности удобнее прожить свои несколько десятков лет, нежели
раскапывать некую абстрактную истину. Почти никто не думает о возможности
улучшить этот мир.
- Именно! Неужели наш мир - лучший из возможных? - вставил Снеер.
- Прежде всего он гомогенен, однороден с точки зрения условий жизни.
А поскольку при этом он - единственный существующий, то невозможно
оценить, хорош он или плох. Он таков, каков есть. Нет шкалы сравнения.
- Ты думаешь, лучше добывать пункты, нежели пытаться улучшить мир?
- Трудно сказать, что лучше. Но по своему опыту я знаю, что
б_е_з_о_п_а_с_н_е_й_ одобрять действительность. И наверняка опасно, даже
сейчас, много лет спустя, копаться в тех историях, что случились перед
Реформой.
- Считаешь, что это опасно?
- Да, сын. То, что ты говорил о факторе страха, может продолжать
действовать. Нулевики, правящие миром, по только им понятным соображениям
не любят тех, кто хотел бы вникнуть во все механизмы и условия их власти.
Внизу раскинулся океан света - играющий огнями, живущий беспокойной,
неустанно пульсирующей жизнью. Более близкие пятна, образующие
прямоугольники, разбивались на отдельные точки, и далекие облачка тянулись
до самого горизонта, покрывая всю видимую площадь континента. Их
пересекали шнуры ярких бусинок, вычерчивающих широкие петли на фоне
правильных прямоугольников застройки центра города и выпрямляющихся в
радиальные, прямые линии, выбегающие в разные стороны через погруженные в
туман отдаленные районы предместий.
Ночная картина агломерации Арголанда, если на нее смотреть со сто
двадцать седьмого этажа, неизменно производила на Снеера столь же сильное
впечатление, как и раньше, когда родители впервые показали ему тот кусочек
мира, в котором ему предстояло прожить всю жизнь. Такое ограничение
жизненного пространства - так же, впрочем, как и ограничение времени самой
жизни - он воспринял тогда как само собой разумеющееся. Мысль выйти за
пределы агломерации была для него тогда - и еще многие годы спустя - игрой
фантазии с такой же степенью реальности, как идея "эликсира жизни",
гарантирующего человеку возможность переступить предначертанную границу
существования во времени.
