опускается все ниже, ниже...
Ты правильно сделал, Роланд, что ждал меня здесь. Рыцарь
ордена Несохранения. Я возьму твою ничтожную жизнь, до
следующего витка. А вот Она умрет навсегда. И это для тебя
страшней, чем собственная смерть. Каково тебе будет жить с
сознанием того, что не сумел ее защитить, любовничек? Ха!
Ха! Ха! А я буду пить твое горе, и будет оно сладостно для
меня, как терпкое вино, и будет невыносимо горек каждый миг
твоей вечной жизни.
А черный меч опускается все ниже. И кости трещат от
напряжения, стараясь удержать эфес шпаги, и тонкая сталь
жалобно звенит, подаваясь под напором слепой мощи, имя
которой - Ненависть. Вот уже сминается тонкий клинок, как
травинка под косой, и меч касается серебряных доспехов.
Фигура серебряного рыцаря начинает струиться, течь, теряет
форму и расползается зыбким маревом.
Марита, не отдавая себе отчета, сбегает по ступеням во
двор, туда, где только что был Роланд. Холодная пустота
только начинает обволакивать все внутри, еще только
шевелится, пробуя слабые крылышки, Отчаянье, но сквозь него
пробивается уверенность, что так и нужно. Только сейчас она
понимает, что Роланд никак, никогда не мог убить его. Это
должна сделать она, и только она. Ведь они предназначены
друг для друга. Марита и Орландо.
Эфес шпаги еще хранит тепло руки Роланда, клинок раскален
и еще звенит от удара черного меча...
И тогда рождается крик. Как это больно, когда режут по
живому.
По живой душе.
Режут кривым мясницким ножом с иззубренным краем.
Когда отрывают еще теплые, дымящиеся, сочащиеся свежей
сукровицей куски души, и бросают их в пыль.
И само небо кричит и сворачивается в тугую воронку, чтобы
не смотреть, не видеть, как убивают душу.
Последнюю на земле.
XIV
Дорогой, обрамленной плачем,
Шагает смерть в венке увядшем.
Она шагает с песней старой...
Ф. Лорка.
Она совсем не удивилась, когда шпага легко, как воздух,
пронзила черные доспехи Орландо.
Черный меч, готовый уже пасть на голову Мариты, в
недоумении застывает в верхней точке, а затем неловко,
неуклюже валится на каменные плиты. И звенит. И со звоном
разбивается на осколки.
Грохочут, рушатся рядом пустые доспехи, лишенные опоры.
Осенним листом опускается рядом женщина, покойно закрывая
глаза.
С ревом разворачивается тугой жгут неба и накрывает
пронзительной синью пустую равнину.
Теперь совсем пустую. Только ветер бездумно гонит по степи
кусты перекати-поля, с сухим шелестом бьющиеся о разрушенные
стены мертвой крепости.
Эпилог
Пусть! Я приму! Но как же те, другие
Чьей мыслью мы теперь живем и дышим
Чьи имена звучат нам как призывы?
Искупят чем они свое величье?
Как им заплатит воля равновесья?
Гумилев.
Тереза открыла глаза. Недоуменно посмотрела вокруг.
Узкий высокий коридор. На стенах висят портреты. Нет, не
портреты... зеркала. В золоченых рамах. Висят, отражаясь
друг в друге, и создавая уходящий в никуда путь. Тереза
приподняла подол платья и осторожно сошла с этой замкнутой
бесконечности, встав рядом с человеком с черными раскосыми
глазами и светлыми, оттеняющими лицо волосами.
Как только она отошла от зеркал, те пошли трещинами,
покрылись тонкой паутинной сеткой и замутнились. Теперь в
них отражалось Ничего.
Она покачнулась, почувствовав головокружение, и оперлась о
подставленную руку Мендеса. Промелькнул перед глазами
серебряный рыцарь, и в груди жалобно и непонятно защемило.
Появился тонкий, уходящий в бесконечность клинок,
дымящийся кровью... Беззвучно рушатся наземь пустые черные
доспехи...
Тереза вскрикнула, и стала оседать на пол, несмотря на
поддержку Мендеса. Окружила плотная ватная темнота, сквозь
которую доносилось невнятное бормотанье, шелест шагов...
Тереза пришла в себя от какого-то резкого запаха. Открыла
глаза. Мендес убрал руку с открытым флаконом от ее лица.
- Она дождалась его. - Тихо произнесла Тереза.
- Да. - Коротко подтвердил Мендес.
- И убила.
- Да.
- И теперь они вместе. Марита и Орландо.
- ... Да. Теперь они вместе.
Терезой постепенно овладевала ярость. - Вы...
воспользовались мной! Все вы! - Она вырвалась от Мендеса,
резко встала и опять покачнулась. Чтоб не упасть, оперлась о
стену. Нет, рука попала на помутневшее зеркальное стекло,
которое под напором посыпалось на пол серебряной пудрой.
Тереза отдернула руку. Ладонь покрылась зеркальной пылью.
Nна осторожно поднесла руку к губам, и подула. Пыль легким
облачком слетела с ладони, закружилась в воздухе, мягко
опустилась на пол, на золоченые рамы, на ее платье, на
светлые волосы Мендеса, украсив их звездной пыльцой...
Тереза бессильно опустилась рядом с Мендесом.
- Но теперь, теперь-то я могу быть свободной?
- Ты всегда была свободна. - Ответил Мендес. - Ты могла бы
отвергнуть Мариту с самого начала, но не сделала этого. Что
определило дальнейший ход событий. Раз ступив на бесконечный
путь, нельзя сойти, пока не пройдешь виток до конца.
Тереза молча кивнула, и осторожно встала. Раз она
свободна, то не намерена оставаться здесь.
- И еще, - произнес Мендес. Тереза повернулась к нему. -
Ты уплатила свой долг Бельфегору Тогарини. Сполна. Отныне
ничто и никто не может заставить тебя делать то, чего тебе
не хочется. Например, ты можешь не являться на бал
Архидемонов, даже если они хором начнут упрашивать тебя. -
Мендес привстал и снял с ее руки браслет с желтым камнем.
Камень на мгновение вспыхнул и браслет исчез.
Тереза вздохнула, и опять села рядом с Мендесом. - Что мне
теперь делать?
- Все, что захочешь, - ровно ответил Мендес. Но
чувствовалось, что он чего-то не договаривает, что есть что-
то еще, о чем он пока молчит. Наконец, он решился.
- У меня есть кое-что, что я должен передать тебе. Но я
должен подчеркнуть, что решать ты должна сама.
- Давай, - устало произнесла Тереза. Ее клонило в сон.
- Это тебе просил передать Он...
- Орландо? - встрепенулась Тереза, чувствуя на спине
нехороший холодок.
- Нет... Да. Это просил передать Роланд.
Тереза сильно сжала его локоть: - Ну!
Мендес вытянул руку, и на ладони у него появился небольшой
клинок. Корд, длиной всего с ладонь. С рукояткой в форме
креста, и тонким трехгранным лезвием. Тереза осторожно взяла
клинок. На перекрестье рукоятки светилась искусно
выгравированная роза.
- Ты принимаешь это послание? - спросил Мендес. И что-то в
его голосе заставило Терезу не отвечать сразу, а
прислушаться к себе, к своим ощущениям. Она помолчала, легко
держа клинок на ладони. Чувствуя, как холодное лезвие
постепенно теплеет, впитывая тепло ее руки.
- Да. Я принимаю.
- Спасибо, Госпожа. - Мендес встал, а потом преклонил
колено.
Но дремлет мир в молчаньи строгом,
Он знает правду, знает сны,
И Смерть и Кровь даны нам Богом
Для оттененья белизны.
Гумилев.
***
Но стены белые добры:
Пришельца от дождя укроют.
Глядит на север Цитадель.
Туда, где речка берег роет,
И где оружие героев
Мальчишки ищут для игры.
Одинокая равнина. Тут и там однообразный пейзаж нарушают
глыбы камней. На горизонте виднеются громадные развалины
замка. От них вьется дорога, перечеркивающая равнину на две
части. По дороге мчится всадник. Точнее, всадница. Плащ
белым крылом летит по ветру. Тереза откинула со лба длинные
волосы, тут же разметавшиеся по спине золотым водопадом, и
еще подстегнула коня. Нужно успеть найти врата в соседний
мир, пока не началась буря. Умный конь сам чуял дорогу, и
всадница пересекла границу. Теперь путь ее лежал не от
замка, темнеющего на горизонте, а к нему. Все ближе
белокаменные стены, башни как будто плывут над равниной в
прозрачном воздухе...
Над вратами сияет белый крест, весь увитый зелеными
плетями цветущих роз. Тереза спрыгнула с коня, взяла его под
уздцы, и с бьющимся сердцем постучала в ворота.
Последний оплот веры и надежды, оставшийся в мирах. Отсюда
еще иногда выезжают рыцари в белых плащах, и путешествуют из
мира в мир, собирая последние крупицы мудрости, доброты,
силы, света... Ведь они так понадобятся новому миру, миру-
младенцу, когда он наконец родится.
