окаменевшее горло земного тела, и тут же я снова ощутил себя в своем
прежнем человеческом состоянии. Астральное тело исчезло, точно его и не
было!
ДВА ЗВОНКА И ВСТРЕЧА
Больше ни на одном из занятий у Долланского Остап Моисеевич не
присутствовал, больше меня никто не тревожил повестками из отделения
милиции, даже все люди вокруг меня стали какими-то обыденными и
невзрачными...
Я продолжал встречаться с Викой. Она все приближалась ко мне, а я
испытывал неловкость, холодность, но вида не подавал! И там, где не
хватало мелодики моих, где-то оборвавшихся, чувств, я доигрывал сам, по
памяти...
Моя мама весьма глубоко и основательно ушла в свою докторскую
диссертацию. Страшно полюбила тематические командировки по стране. Часто
ее не бывало дома по неделям.
Теперь я все больше и больше ощущал одиночество. Мой первый выход в
Астрал вспоминался мне, будто сон, и бывало, что я и не верил в этот
выход! Я считал его нереальным, но и возражал на это каждый раз: ведь
память, память астрального тела жила во мне, как откровение.
Учителю я еще не рассказывал об этом выходе. Я не то чтобы не
решался, а, скорее, берег впечатления астрального тела, осознавал его
молчаливое существование.
Мне казалось, а это потом и подтвердилось, что новое хорошо
осваивается в два, в три приема. Напористость без передышки - путь в
открытую, голую гору, а этапность - ступени в этой горе. С голой горы
легко скатиться, а на любой из ступеней можно свободно и основательно
передохнуть. Так я постигал тайну преодоления препятствий и продвижения.
Новое всегда лучше как бы забывать, а потом опять вернуться к нему, и
происходит удивительное: новое становится хорошо освоенным старым! А все
потому, что оно успело прийти в равновесие с прошлым опытом, можно сказать
- улеглось...
И мое астральное тело тоже улеглось теперь во мне, и я был твердо
уверен, что не так уж и далеко то время, когда память астрального тела,
мой скромный астральный опыт, понадобится мне для совершенства.
Однако требовались консультации. Я боялся натворить чего-нибудь
неисправимого, и потому, сегодня, решил, что обязательно позвоню Ивану.
Эта тишина, которая сформировалась вокруг меня в последнее время,
честно сказать - нравилась мне. Нравилась своим спокойствием и
беззаботностью человеческих отношений.
Но вскоре мне предстояло разочароваться в своем блаженстве, ибо, как
я потом буду понимать, тишина, или затишье в жизни, это первый признак,
что ты на неправильном пути! Это значит, что ты не мешаешь, что ты -
серенький, неопасный, тепленький! Что ты не зажигаешь спичек, не включаешь
ночник души своей и не обнажаешь тем самым шевелящийся мрак чудовищных
теней!
Постольку поскольку я занимался литературой, у меня и среда общения
вычерчивалась своеобразная.
Однако в последние полгода я абсолютно перестал ходить на какие-либо
литературные скопища нашего города. Только иногда меня навещал мой старый
приятель, прозаик и поэт, - Павел Мечетов. Ему нравились эти занудливые,
графоманские объединения и он приносил оттуда вести суетливой простоты.
Сегодня как раз был день одной из таких наших литературных аудиенций.
Обычно мы встречались у меня дома: перетасовывали книги на моих книжных
полках в поисках ответов на причудливые вопросы, возникающие у нас.
В этот раз мы встретились у меня в кинотеатре: сидели, пили чай,
слушали тихую музыку, спорили по обыкновению, размышляли, обменивались
чтением своих литературных опытов...
- Ты прав, конечно, Сергей, - рассуждал Паша. - Любовь, как говорил
Бэкон, лучше отстранять, отличать от главных дел, основных в жизни
занятий. - Паша всегда начинал с того, что соглашался со мной, а потом...
- Да, - продолжал он, - любовь должна дополнять, а не доминировать!..
Но!.. Может ли любовь быть наполовину?.. Можно ли на какое-то расстояние
отодвинуть свои чувства в сторону, а потом, по желанию, возвратить их
обратно?.. Не кажется ли тебе, что чувства либо есть, либо их нет, а
поскольку и любовь тоже - чувство, то, значит, она тоже: либо существует,
либо нет!
По-моему, невозможно любовь где-то оставлять, забывать на какое-то
время или отбрасывать ее; как бы не пришлось потом потратить времени
больше на ее поиски или возвращение, нежели выиграть свободы от нее на
сотворение больших дел? А? Как ты думаешь?
- Я полагаю, что ты прав, Паша, но прав - однобоко, искривленно
как-то, - сказал я.
- Почему же? - возразил Паша.
- А вот почему: любовь - это состояние, ты согласен? - спросил я, ибо
памятовал о том, что в разговоре с Мечетовым всегда необходимо иметь
представление о его платформе, иначе можно было уйти в такие дебри, что и
не отыщешь друг друга.
- Да, - согласился Мечетов, - любовь - это состояние, но состояние,
сформированное из чувств, из комплекса чувств!
- Хорошо, - сказал я, - идем дальше... Зачем же смотреть на любовь
так спектрально, я сказал бы - не по-литературному, Паша! Ведь, смотри: к
чему же свою любовь привязывать, определять навек среду ее обитания?! Она
ведь и так выродиться может, или привести к сумасшествию, или
ограничить!.. Такая любовь - горе и невзгоды! Пожалуй, при такой любви из
постели-то не выберешься, и от ее губ не оторвешься, молчать будешь, и
дальше ее груди - ничего не увидишь! Мне кажется, Бэкон прав: надо
научиться отодвигать любовь, а я уточнил бы по-своему! Любовь надо уметь
переносить с объекта на объект.
- Ну, это оправдание для разврата, - возмутился Мечетов.
- Послушай, Паша: мы сейчас не будем с тобою, если ты не возражаешь,
углубляться в подобные, я считаю, мелкие переносы любви. Это, я тебе
скажу, кому как вздумается - заниматься развратом или еще чем... Давай-ка
остановимся поближе к Бэкону! Согласен?
- Ну, давай! - согласился Мечетов.
- Бэкон имел в виду, - продолжал я, - отстранение любви от главных
дел, а главное дело для человека, по большому счету, это все-таки путь к
истине, не правда ли?
- Согласен, - сказал Мечетов.
- Так вот, - уверенно заговорил я дальше. - Я и определяю, что надо
научить свою любовь переносить от конкретного, любимого человека и
превращать эту любовь в устремленность к истине. Любовь - это энергия
устремленности, ее очарование!
- Ну, хорошо! - вмешался Мечетов. - Ты отвел свою любовь от любимого
человека, а он, этот человек - раз, и все, его нет, ушел, предположим, и
навсегда!
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, Паша, - сказал я - И сейчас
постараюсь тебе объяснить, почему я так думаю...
Да, конечно же, я согласен, что если любимого человека, словно куклу,
отвергать и привлекать по своему желанию, то это мало к чему хорошему
приведет... Но здесь необходим бумеранговый такт! Запустил бумеранг, а
пока он возвращается, мало того, что он успеет сделать что-то важное -
поразить необходимую цель, ты, ко всему прочему, имеешь полное ощущение,
что этот бумеранг принадлежит лишь тебе, и он обязательно вернется, и ты
даже знаешь когда, и все это радует тебя, но у тебя есть свободное от него
время и восторг встречи - впереди!.. Ты меня понимаешь, Паша?
- Начинаю понимать, но как это будет выглядеть на практике, так
сказать, в жизни?! Говорить-то хорошо и легко! У меня вон трое детей, и
куда их и жену забумерангивать, и как?! - спросил Мечетов и, тяжело
вздохнув, добавил, - писать не дают.
Мы немного помолчали. Я посматривал на Пашу, а он на меня.
Паша на два года был моложе меня, но, действительно, чудотворец, не
иначе, - уже имел троих детей!
Выглядел он измученно, но был подвижен в жестах и мимике... Сам
невысокого роста, но широкоплечий. Вечно в старых одеждах, еще бы, -
зарплата у него сто рублей, - охранник на заводе: работа - сутки на трое,
"один к трем" - как любил шутить он.
Глаза у Паши голубые, лицо острое, а лоб размашистый и высокий. Паша
- поляк по деду.
Раздался телефонный звонок. Я извинился перед Мечетовым и поднял
трубку.
- Алло... - услышал я тихий голос Ани.
"С чего бы это вдруг она позвонила?.." - подумал я.
- Алло - отозвался я. - Здравствуй, Аня!
- Здравствуй, Сережа... - медленно проговорила она, что не было
похоже на ее тон общения, и я немного насторожился.
- Давненько мы с тобою не разговаривали, - сказал я игриво.
- Сережа... - будто позвала меня Аня на том конце провода, и я
отмахнул от себя шутливый тон.
- Мне надо с тобою встретиться, - сказала Аня. - Ты сегодня сможешь
часов в шесть в том кафе, где мы с тобой как-то сидели прошлым летом,
помнишь?
- Это возле автострады? - припомнил я.
- Да, - подтвердила Аня.
- Ну это же летнее кафе, насколько я помню! - возразил я.
- Там, рядом, его зимний зал, - все так же тихо, даже, как мне
показалось, печально сказала Аня. - Ты сможешь прийти? - медленно
проговаривая слова, спросила она.
- Хорошо! - согласился я вопреки всем наставлениям Ивана. - Я буду
там в шесть, - сказал я, даже не успев пожалеть об этом. - А что
случилось? - крикнул я, будто вдогонку, потому что мой вопрос повис в
телефонном проводе, по которому уже звучали отрывистые сигналы: Аня
положила трубку... Я тоже положил трубку на аппарат.
Я тоже положил трубку на аппарат.
- Слушай, зачем ты ходишь в литобъединение? - спросил я Пашу, чтобы
поскорее приглушить чувственную остроту и привязанность к отзвучавшему
телефонному звонку.
- Я же тебе уже говорил: я хожу туда, чтобы заряжаться! Меня берет
злость от того, как они погано пишут, эти его члены, и я начинаю работать,
как бы отталкиваясь от них! - объяснял Мечетов.
- Что ж, может, ты и прав... - подчеркнул я.
Тревога от телефонного звонка улеглась. Предстоящий вечер в моих
мыслях перевесил весь день.
Я точно знал, по крайней мере, не было повода сомневаться в этом
знании, что мне встреча с Аней худого принести ничего не могла, и поэтому
на сердце у меня все-таки лежало относительное, но спокойствие. Но зато
теперь я прямо начинал чуть ли не физически ощущать, как время дня потекло
быстрее, оно ускорялось на глазах.
Я давно уже сделал вывод: хочешь быстрее жить - поставь себе
какую-нибудь цель и достигай ее. Хочешь жить долго - живи бесцельно!
Только цель должна быть не ожидаема тобою, а достигаема!
"Значит, я очень хочу этой встречи, - подумал я, - ибо не
почувствовал бы я тогда устремление времени".
- Как пишется тебе? - спросил Мечетов, прервав мои размышления.
- Да как пишется... Пишется как пишется!.. По-разному... Когда как, -
сказал я.
- Прочти что-нибудь, - попросил Мечетов.
Я полез в свой дипломат, лежавший на столе поодаль, достал оттуда
свой походный блокнот в коричневом кожаном переплете, полистал немного
его, остановился на одной из страничек.
- Вот, совсем коротенькое, - сказал я.
- Как называется? - спросил Мечетов.
- "Молитва", - ответил я и принялся читать:
Да поможет мне Господь -
Выжить в этом мире!
Пусть здоровой будет плоть
И душа пошире!
Пусть не буду в нищете,
В гневе и простуде!
Пусть не буду в суете,
Но вокруг чтоб - люди!..
- Хорошо... - похвалил меня Мечетов, - что-нибудь еще прочти, -
попросил он.
И я прочел:
