И после этого стала нарочно искать встреч, чтобы посмотреть, как
превращаются люди в камни. Иногда и знакомые попадались, из Овчинки, что в
бражной на нее пялились... Так тех она никого не пропускала. Веселилась:
вот придет завтра в бражную, уставится снова, как сыч, а я смеяться буду,
вспоминать, как он камнем сделался. И входила во вкус: уже не просто
подходила, а кружила вокруг подолгу, мучила. Исчезала и снова появлялась -
оказывается, во сне и такое можно. Поначалу никто не разговаривал с ней, а
потом как будто узнавать стали: кричали - уйди, проклятая! сгинь, исчезни!
- а она еще больше веселилась. Другие умоляли: не губи, не убивай! Деньги
предлагали, драгоценности. Тогда она жалела: жаль, что во сне. А то бы
разбогатела... Этим, которые откупиться пытались, она в лицо хохотала. И
не кончался этот странный сон, а длился бесконечно. Ей уже и надоедать
стало, пыталась проснуться - да не выходит. Ну ничего, - утешала она себя.
- Любой сон рано или поздно кончается. И дальше шла, ища одиноких
путников. Почему-то ни женщины ей никогда не попадались (а жаль, иных бы
она с удовольствием в валуны обратила), ни те, что ходили по двое, по
трое.
А этот один шел. Незнакомый. Смуглый, нос с горбинкой. Она его давно
приметила, на выходе из ущелья, а когда снежные волки поужинать им
захотели, решила, что настало время вмешаться. Это ее добыча, а не волков.
И волки, учуяв ее, как обычно сбежали (нравилось ей, что во сне все дикие
звери ее боятся, даже скробберы - ворчат, но уходят), а она начала
морочить смуглому голову. Похрабрее он был, чем другие. Держался получше.
Конечно, она всяких видала, но с храбрыми играть интереснее. А он вдруг
кричит: "Ну, иди ко мне! Я знаю кто ты! Ты - дочка Верена!" Какой такой
Верен? Мать никогда ей про отца не рассказывала, только плакала иногда по
вечерам. И впервые за весь долгий свой сон пожалела она, что речи
лишилась: спросить бы, что этот смуглый знает. Но тут уже светать стало, и
пришлось торопиться: каждый раз опасалась она, что это уже настоящее утро,
и теперь-то она проснется. И пошла прямо на смуглого. Только видит - в
руке его нож, и готовится он убить себя. И - от неожиданности, что ли?
никогда раньше такого не было, - пожалела она его. Да и обидно стало: так
не честно, не убивать он себя должен, а камнем стать. Словом, прыгнула она
на него, за руку схватила - правда, ударить себя он успел, а потом вдруг
схватил ее за руку, крепко и больно, и - упал. А она глотнула морозного
утреннего воздуха, огляделась по сторонам, и поняла, что больше не спит...
Смел очнулся от того, что над самым его ухом кто-то повторял,
всхлипывая: "Холодно мне... Холодно..." Он открыл один глаз и опять
закрыл, зажмурил от солнца. Потом открыл оба и увидел, что над ним
склонилась незнакомая девушка, встав коленями прямо на снег. Он сел -
девица отпрянула. В груди болело. Смел отодвинул овчину, рубаху, посмотрел
на струйку запекшейся крови, потрогал. Больно. Видно, в ребро ножом
угодил. Ну ладно, пройдет... А это, стало быть, Невеста. Смел поглядел на
нее с любопытством и подумал: "Хо! Какая красивая..." Она, собрав лохмотья
в кулак на груди, тряслась мелкой дрожью и часто мигала до смерти
перепуганными глазами. Смел вяло помотал головой, приходя в себя, оперся
сжатыми кулаками о снег, стал вставать. Что-то впилось в ладонь. Он разжал
кулак: кольцо. Смел чуть было не бросил его в сугроб, но вспомнил,
удержался, спрятал в карман. Девица, поднявшись с колен, все так же
тряслась и смотрела на него испуганно и жалобно.
Смел огляделся. Метель улеглась, ослепительно сверкали под лучами
встающего солнца белые горы. Тишина была в мире. Тишина и покой. "Хорошо
бы сейчас баранинки Горлохватовской", - подумал Смел и стащил с себя
овчину. Встряхнув от налипшего снега, укутал ею девицу - та вздрогнула от
последнего приступа дрожи, и затихла, кутаясь и переступая босыми ногами.
Смел поглядел, вздохнул. Снова уселся на снег, разулся, отдал ей башмаки.
Достал из мешка свои старые штаны, - хорошо, не выкинул! - разорвал их, и
принялся мастерить себе на ноги что-то вроде обмоток. Закончив, бросил
взгляд на девицу. Она, неловко согнувшись, едва двигая закоченевшими
пальцами, пыталась завязать тесемки башмаков. Смел заворчал под нос
недовольно, - вот горе-то, - убрал ее руки и завязал сам, поплотнее, чтобы
не сваливались. Потом, подумав, вытащил из мешка свою фляжку, взболтнул
возле уха - есть еще! - и ей передал: "Пей!" Девица сделала два глотка,
захлебнулась, закашлялась. Смел переждал, потом кивнул: еще давай! Девица
послушно приложилась к фляге, но теперь пила осторожно и медленно. Смел
забрал флягу, допил остаток и, запихивая флягу в мешок, спросил наконец:
- Как звать-то тебя?
Девица едва выговорила непослушными закоченевшими губами:
- Мать Незванкою называла.
- Хо! - удивился Смел. - Что за имя такое?
- Да такое... - девица говорила еще едва-едва шевеля губами, но вино
уже начало действовать, на щеках ее появился бледный румянец, и Смел опять
удивился - до чего же красива!
- Так и вышла - Незванка, - сказал Смел, чтобы отвлечься. Девица
посмотрела на него непонимающе. - Ладно, ладно. пошли. Далеко еще топать.
- А куда? Где мы? - девица, согреваясь, будто начала просыпаться. -
Как я тут оказалась?
- Домой пойдем. Про остальное потом расскажу. Хм... Незванка... Нет,
имя тебе другое нужно. По пути придумаем.
Они пошли вниз по дороге, которую выравняла, зализала за ночь поземка
- не видно было на ней ни следов Смела, ни волчьих лап, ни босых ног
Невесты. Только камни по обочинам угадывались, заметенные снегом. Сначала
девица шла, задумчиво покусывая губку, словно вспоминая о чем-то, потом
вдруг спросила:
- Слушай, а что с Тропотопом?
Коротко и спокойно ответил ей Смел:
- Погиб Тропотоп.
Замолчала девица, нахмурилась. Но через несколько шагов, схватив
Смела за руку, страшным шепотом прошептала:
- А ОНА... - не придет больше?
- Кто - она? - не понял Смел.
- Ну... ОНА!
- А-а... - стало быть, Деву Долу вспомнила. - Не придет, не бойся.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю...
Некоторое время шли молча. Потом девица на руку посмотрела, на
которой было кольцо. Снова нахмурилась. Наконец остановилась, вынудив
встать и его, проговорила со страшной тревогой в срывающемся голосе:
- А что со мной было, а?
Смел вздохнул. Как ей про все рассказать? Да и надо ли? Но она
настаивала:
- Я вижу, ты знаешь... Скажи!
Смел подумал малость, и сказал:
- Наказание тебе вышло.
- А теперь?
- А теперь, наверное, все. Хотя... - Смел замолчал, подумав, что это
еще вопрос.
- Ничего не понимаю, - помотала девица головою нечесаной. И вдруг
уставилась на него: - А ты кто такой?
- Я-то? - Смел усмехнулся. - Так, случайно нашел вот тебя...
- Врешь, - она прищурилась. - Это ж я тебя нашла. Ты лежал, а мне
было холодно...
- Ну, значит ты меня, - равнодушно согласился Смел.
- Опять врешь... Как я сюда попала?
- Ай, отстань! - Смел рассердился. - Идти далеко. Жрать хочется. Ноги
у меня - видишь в чем? Хватит болтать. Топай!
Он ускорил шаг, девица послушно последовала. Она промолчала весь
обратный путь через поросшее сосняком ущелье, по снегу а потом по траве,
по дороге, которую столько лет завораживала ужасом. Она едва поспевала за
Смелом, и солнце еще не дошло до зенита, когда они спустились в Овчинку.
Распахнув дверь в постоялый двор, Смел прямо с порога счастливо
заорал:
- Эй, хозяин! Жрать давай, чего есть - поскорей и побольше!
- Сейчас, сейчас, - отозвался из-за стойки Горлохват. - Чего
кричать-то... - тут он поднял взгляд, увидел вошедших и замер, втянув
голову в плечи. И так и стоял, пока не сели они за стол. Смел, радостный,
только что поверивший, наконец, что все уже позади, поторопил:
- Давай, хозяин, давай! Живот подвело! И вина!
- Да-да-да... - мелко закивал Живоглот и, часто оглядываясь, удалился
на кухню.
Его не было довольно долго, так что изголодавшийся Смел уже принялся
было стучать костяшками пальцев по столу, но тут появился хозяин. Он не
нес ничего съестного, подбирался к ним как-то странно, боком и с видом
одновременно боязливым и угрожающим.
- Хозяин, ну не тяни ты, Владыки ради... - взмолился Смел, но осекся,
поняв, что что-то неладно. А неладно было то, что вместо закуски Горлохват
держал в руке маленький топорик для разделки мяса. - Ты чего, хозяин?
- А ну, убирайтесь отсюда, - глухо сказал Горлохват.
- Хо! Да ты что, сдурел? - Смел еще недоумевал. - Думаешь, у нас
денег нет, да?
- Не надо мне ваших денег, я сказал - убирайтесь.
Смел взглянул на девицу, приглашая разделить с ним его удивление, но
она сидела, сжавшись в комочек, глаза перепуганные, как недавно утром, и
уже наготове блестят в них слезы. Тогда-то Смел осознал, что все это время
Горлохват глядел, главным образом, на нее, и подобрался, почуяв опасность.
Слишком он рано обрадовался, вот и не подумал по легкомыслию, что девицу в
селении могут узнать. Лет-то прошло не так уж много. А Горлохват
продолжает:
- Корми тут, понимаешь, всяких...
- Каких это - "всяких"? - Смел был уже спокоен, только резко вскипела
в нем кровь, как всегда перед дракой.
- А таких. Она думает, я ее не помню... Сколько людей из-за нее... -
договорить Горлохват не успел: выпрямившись, как пружина, Смел изо всех
сил запечатал ему рот кулаком.
Недаром опасались бешеного в гневе Смела рыбацкие мужики. Ростом он
невелик был, и легок, но когда бил - дикая сила бралась в нем откуда-то. И
Горлохват, на голову выше Смела и тяжелее вполутора, отлетел к стойке,
трахнулся об нее головой и остался лежать, одурело вращая глазами и хватая
воздух разбитым ртом. Топорик его отлетел в сторону, где был мгновенно
подхвачен Смелом, поскольку четверо-пятеро посетителей привстали, готовые
защитить Горлохвата.
- Всем сидеть, - прошипел Смел, задыхаясь. Те задержались, не отрывая
от Смела глаз. А он схватил девицу за руку и, пятясь, прикрывая ее собой,
вышел на улицу.
- Где твой дом?
- Там, напротив... - девица дрожала всем телом.
- Не трясись. Пойдем скорее отсюда.
Дверь скромного домика оказалась заколочена большими гвоздями. Смел
пустил в ход топорик и они вошли в нежилую комнату, холодную, пыльную, с
застоявшимся запахом пустоты. На столе так и стояла дорожная корзина, с
которой юная красавица собиралась бежать из Овчинки. Смел запер дверь на
засов и стал оглядываться, подыскивая, что бы таким подпереть ее для
надежности. От этого занятия его оторвал голос девицы, которую он так и не
придумал, как называть. Надо бы как-нибудь по-городскому. Ему нравились
тамошние имена.
- Можно, я переоденусь?
- Давай, давай, - он стал двигать к двери тяжелый шкаф.
Вот теперь можно ждать гостей. Смел не сомневался, что они будут. И
знал, что долгой осады ему не выдержать - не еды у него, ни питья. А, Смут
тебя забери! Опять попал в переделку... Одна надежда - на Верена со
Сметливом. Хватятся же они в конце концов. Хотя... Что они смогут сделать?
Против целого селения?
От мрачных раздумий отвлек его шорох, и он поднял глаза: в комнату
вошла девица. Она сменила свои лохмотья на простенькое голубое платьице,
наспех причесалась, обула легкие туфельки, сплетенные из полосок кожи. И
он увидел такое нежное, испуганное и беззащитное существо, что
почувствовал, как самого душит нежность. А поскольку к подобным чувствам
