Отсюда, сверху, Конан мог проследить взглядом вниз по склону этот меньший
ледник до места, где он поворачивал чтобы влиться в основной подобно
притоку реки.
Конан вошел в пещеру. Свет восходящего солнца сверкал и вспыхивал в
прозрачном льду с обеих сторон, разбиваясь на многоцветные радужные блики.
У Конана было ощущение, будто он идет каким-то волшебным способом сквозь
твердое вещество огромного драгоценного камня.
Вскоре, когда он глубже проник в ледник, темнота застыла вокруг него.
Тем не менее, он упрямо продолжал переставлять ноги, двигаясь вперед. Он
поднял воротник своей медвежьей накидки, чтобы защитить лицо от леденящего
холода, который разливался вокруг него, от которого болели глаза и который
заставлял делать короткие неглубокие вдохи, чтобы не заморозить легкие.
Кристаллы льда собирались на его лице в тонкую маску, которая распадалась
при каждом движении, чтобы тут же появиться снова. Но он продолжал идти,
бережно держа то, что он нес так осторожно под своей накидкой.
И вот во мраке перед ним возникли два холодных зеленых глаза, которые
глядели в самую глубь его души. От этих светящихся шаров шло леденящее
подводное свечение. При этом слабом (так светятся некоторые грибы) свете
ему было видно, что здесь пещера заканчивалась круглым колодцем, который
был гнездом ледяного червя. Он свернулся во впадине своего гнезда во всю
свою огромную длину, одно волнистое кольцо на другом. Его бескостная форма
была покрыта шелковистым ворсом густого белого меха. Его рот представлял
собой просто круглое отверстие без челюстей, сейчас сморщенное и закрытое.
Над ртом из гладкой закругленной, не имеющей больше ничего, угреподобной
головы мерцали два светящихся шара.
Насытившийся ледяной червь замер на два удара сердца, прежде чем
отреагировал на присутствие Конана. За бесчисленные века проживания этого
снежного монстра в холодной тишине ледника Снежного Дьявола ни один
человечишка не посмел бросить ему вызов в замороженных глубинах его
гнезда. Теперь над Конаном зазвучала его роковая, вибрирующая, связывающая
мозг песня, которая лилась на него успокаивающими, непреодолимыми,
наркотическими волнами.
Но было слишком поздно. Конан отбросил накидку, чтобы открыть свою
ношу. Это был его тяжелый стальной рогатый асгардский шлем, который он
набил раскаленными углями из костра и в котором покоилась еще и головка
топора, закрепленного петлей из подбородочного ремешка шлема,
обхватывающей рукоятку. Сверху на рукоятку топора и ремешок была наброшена
петля из уздечки.
Держа поводья за один конец в руке, Конан начал раскручивать всю эту
массу над головой, круг за кругом, как пращу. Поток воздуха раздул слабо
тлеющие угли до красного, желтого, наконец до белого цвета. Завоняла
горящая подкладка шлема.
Ледяной червь поднял свою тупую голову. Его круглый рот медленно
открылся, открыв кольцо мелких, направленных внутрь зубов. Когда свистящий
звук дошел до невыносимой высоты и черный круг рта двинулся в направлении
Конана, он остановил вращение шлема на конце ремня. Он выхватил топор,
рукоятка которого обуглилась, дымила и горела в том месте, где она входила
в страшно светящуюся головку топора. Коротким броском он послал, закрутив,
раскаленное добела оружие в пещеру утробы. Держа шлем за один из рогов,
Конан швырнул пылающие угли вслед за топором. После этого он развернулся и
побежал.
7
Конан так никогда и не смог понять, каким образом он добрался до
выхода. Снежное чудовище, корчась в агонии, сотрясало ледник. Со всех
сторон от Конана громоподобно трещал лед. Поток межзвездного холода больше
не шел из глубины туннеля; его заменили ослепляющие, кружащиеся
водоворотом, облака пара, которые не давали дышать.
Оступаясь, поскальзываясь, падая на скользкой, неровной поверхности
льда, ударяясь то об одну стенку туннеля, то об другую, Конан наконец
достиг открытого воздуха. Ледник дрожал у него под ногами от титанических
конвульсий умирающего внутри чудовища. Столбы пара били из множества
расщелин и пещер со всех сторон от Конана, который, поскальзываясь и
съезжая, сбегал вниз со снежного склона. Он срезал угол, чтобы сойти со
льда. Но, до того как он достиг твердой поверхности горы с ее торчащими
валунами и чахлыми деревьями, ледник взорвался. Когда раскаленная добела
сталь головки топора встретилась с холодной внутренностью чудовища что-то
одно должно было уступить.
С ревом крушения лед задрожал, сломался, швырнул стеклянные осколки в
воздух и превратился в хаотическую массу льда и льющейся воды, которая
вскоре скрылась под большим облаком пара. У Конана земля ушла из-под ног,
он упал, перевернулся, покатился, заскользил и уткнулся, набив синяки, в
валун на краю ледяного потока. Снег забил ему рот и залепил глаза. Большой
кусок льда упал сверху, переворачиваясь, и ударился о камень, у которого
лежал Конан, едва не похоронив его под обломками льда.
Полуоглушенный Конан выбрался из-под массы разбитого льда. Хотя,
осторожно пошевелив конечностями, он понял, что обошелся без переломов,
ушибов у него было столько, сколько бывает после сражения. Над ним от
места, где раньше была пещера ледяного червя, а теперь чернел кратер,
кружась, уходило вверх огромное облако пара и сверкающих кристаллов льда.
Обломки льда вместе с ледяной кашей стекали в этот кратер со всех сторон.
В этом месте весь ледник осел.
Понемногу пейзаж пришел в норму. Колючий горный ветер сдул облака
пара. Вода от растаявшего льда опять замерзла. Ледник вернулся к своей
обычной почти неподвижности.
Избитый и утомленный, Конан захромал вниз к перевалу. Таким
покалеченным ему придется теперь пройти весь путь до самой Немедии или
Офира, если он не сможет купить, выпросить, одолжить или украсть нового
коня. Но он шел с радостным сердцем, повернувшись лицом в синяках к югу -
золотому югу, где блистающие города устремляли высокие башни к
благодатному солнцу и где сильный мужчина, обладающий храбростью и удачей,
мог завоевать золото, вино и мягких, полногрудых женщин.
ДОЧЬ ЛЕДЯНОГО ГИГАНТА
Легенды гласят, что самый могучий воин Гиборийской эры, тот,
кто, по выражению немедийского летописца, "ножищами, обутыми в
грубые сандалии, попрал украшенные самоцветами престолы владык
земных", появился на свет прямо на поле битвы, и этим
определилась его дальнейшая судьба. Дело вполне возможное, ибо
жены киммерийские владели оружием не хуже мужчин. Не исключено,
что мать Конана, беременная им, устремилась вместе со всеми в
бой, чтобы отразить нападение враждебных ванов. Так среди
сражений, которые с небольшими передышками вели все киммерийские
кланы, протекло все детство Конана. От отца, кузнеца и ювелира,
он унаследовал богатырскую стать и принимал участие в битвах с
той поры, как смог держать в руке меч.
Пятнадцать лет было ему, когда объединенные племена киммерийцев
осадили, взяли и сожгли пограничный город Венариум, возведенный
захватчиками-аквилонцами на исконно киммерийских землях. Он был
среди тех, кто яростней всех сражался на стенах и меч его вволю
напился вражеской крови. Имя его с уважением произносили на
советах старейшин. Во время очередной войны с ванми он попал в
плен, бежал в Замору, несколько лет был профессиональным
грабителем, побывал в землях Коринтии и Немедии, дошел до самого
Турана и вступил в наемную армию короля Юлдуза. Там он овладел
многочисленными воинскими искусствами, научился держаться в
седле и стрелять из лука. Побывал он и в таких диковинных
странах, как Меру, Вендхия, Гиркания и Кхитай. Года через два он
крепко повздорил с командирами и дезертировал из туранской армии
в родные края. И вот с отрядом асов он пошел в Ванахейм,
потревожить извечных врагов - ванов...
* * *
...И вот затих лязг мечей и топоров. Умолкли крики побоища.
Тишина опустилась на окровавленный снег. Белое холодное солнце,
ослепительно сверкавшее на поверхности ледников, вспыхивало
теперь на погнутых доспехах и поломанных клинках там, где лежали
убитые. Мертвые руки крепко держали оружие. Головы, увенчанные
шлемами, в предсмертной агонии запрокинули к небу рыжие или
золотистые бороды, как бы взывая напоследок к Имиру Ледяному
Гиганту, богу народа воинов.
Над кровавыми сугробами и закованными в доспехи телами стояли
друг против друга двое. Только они и сохраняли жизнь в этом
мертвом море. Над головами из висело морозное небо, вокруг
расстилалась бескрайняя равнина, у ног лежали павшие соратники.
Двое скользили между ними словно призраки, покуда не очутились
лицом к лицу.
Были они высоки ростом и сложены как тигры. Щиты были потеряны,
а латы помяты и посечены. На броне и клинках застывала кровь.
Рогатые шлемы украшены были следами ударов. Один из бойцов был
безбород и черноволос, борода и кудри другого на фоне залитого
солнцем снега отсвечивали алым.
- Эй, приятель, - сказал рыжий. - Назови-ка свое имя, чтобы я
мог рассказать своим братьям в Ванахейме о том, кто из шайки
Вульфера пал последним от меча Хеймдала.
- Не в Ванахейме, - проворчал черноголовый воин, - а в Вагалле
расскажешь ты своим братьям, что встретил Конана из Киммерии!
Хеймдал зарычал и прыгнул, его меч описал смертоносную дугу.
Когда свистящая сталь ударила по шлему, высекая сотни голубых
искр Конан зашатался и перед глазами его поплыли красные круги.
Но и в таком состоянии он сумел изо всех сил нанести прямой
удар. Клинок пробил пластины панциря, ребра и сердце - рыжий
боец пал мертвым к ногам Конана.
Киммериец выпрямился, освобождая меч, и почувствовал страшную
слабость. Солнечный блеск на снегу резал глаза как нож, небо
вокруг стало далеким и тусклым. Он отвернулся от побоища, где
золотобородые бойцы вместе со своими рыжими убийцами покоились в
объятиях смерти. Ему удалось сделать лишь несколько шагов, когда
потемнело сияние снежных полей. Он внезапно ослеп, рухнул в снег
и, опершись на закованное в броню плечо, попытался стряхнуть
пелену глаз - так лев потрясает гривой.
... Серебристый снег пробил завесу мрака и зрение начало
возвращаться к Конану. Он поглядел вверх. Что-то необычное,
что-то такое, чему он не мог найти ни объяснения, ни названия,
произошло с миром. Земля и небо стали другого цвета. Но Конан и
не думал об этом: перед ним, качаясь на ветру, словно молодая
береза, стояла девушка. Она казалась выточенной из слоновой
кости и была покрыта лишь муслиновой вуалью. Ее изящные ступни
словно бы не чувствовали холода. Она смеялась прямо в лицо
ошеломленному воину, и смех ее был бы слаще шума серебристого
фонтана, когда бы не был отравлен ядом презрения.
- Кто ты? - спросил киммериец. - Откуда ты взялась?
- Разве это важно? - голос тонкострунной арфы был безжалостен.
- Ну, зови своих людей, - сказал он, хватаясь за меч. - Силы
покинули меня, но моя жизнь вам дорого обойдется. Я вижу, ты из
племени ванов.
- Разве я это сказала?
Взгляд Конана еще раз остановился на ее кудрях, которые сперва
показались ему рыжими. Теперь он разглядел, что не были они ни
рыжими, ни льняными, а подобными золоту эльфов - солнце горело
на них так ярко, что глазам было больно. И глаза ее были ни
голубые, ни серые, в них играли незнакомые ему цвета. Улыбались
ее пухлые алые губы, и вся она, от точеных ступней до лучистого
вихря волос была подобна мечте. Кровь бросилась в лицо воину.
- Не знаю, - сказал он, - кто ты - врагиня ли из Ванахейма или
союзница из Асгарда. Я много странствовал, но не встречал равной
тебе по красоте. Золото кос твоих ослепило меня... Таких волос я
не видел и у прекраснейших из дочерей Асгарда, клянусь Имиром...
- Тебе ли поминать Имира, - с презрением сказала она. - Что ты
