дает лишь настоящее серебро. Высокие окна выходили на широкую реку.
Простор льда и снега и свет неба за окном соединялись в одно с
серебряно-белым хрустально-зеркально-мраморным залом. Это было такое
неописуемо чудесное зрелище, что туарег долго стоял в молчании, и его
проводник забеспокоился. Тирессуэн почувствовал, что через этот зал он
впервые вошел в душу северной страны. Туарег понял неведомых
строителей и их великую любовь к этому прозрачному миру бессолнечного
жемчужного света, холода и чистоты, такой высокой, что она казалась
неземной...
Афанеор вскрикнула от восхищения, и Тирессуэн вернулся к
действительности. Далеко вперед уходила золотисто-бурая пустыня, и
двумя слепящими пятнами горели поодаль маленькие озерки.
- А наши мерайа, - воскликнула девушка, - отдают тот же могучий
свет, какой низвергает солнце нашей страны! И в нем понятная нам
красота и сила...
- У нас свет слишком беспокойный. Он не дает думать, чувствовать,
так же как дышать - глубоко и долго. Здесь человек размышляет, поет,
собирает мудрость в счастье по ночам, там, на севере, это делают днем,
и времени на труд и мысли у них больше...
- И потому они достигли большей мудрости и искусства, чем мы!
- добавила Афанеор.
Тирессуэн остановил мехари.
- Здесь надо повернуть на восток, туда. - Он показал на
отдаленный горный уступ, один из северных отрогов Тифедеста, окутанный
в дымку горячего воздуха, невероятно искажавшую его очертания. - Там
проходит автомобильная дорога, - продолжал туарег, - и мы пересечем ее
ночью. Сейчас найдем убежище на время полдневной жары. Поедем направо
и спустимся в аукер.
...Афанеор лежала на жестком верблюжьем одеяле и слушала
Тирессуэна под аккомпанемент стонов, вздохов и треска, похожего на
хлопанье бича. Это звучали камни, лопавшиеся от солнечного
нагрева, - хор жалоб мертвой материи на неумолимое разрушение.
Тирессуэн продолжал говорить о России. Мощь памяти человека
побеждала природу и переносила Афанеор за тысячи километров, в страну,
где впервые побывал человек Сахары.
В день посещения серебряного зала - третий, предпоследний день
его пребывания - к проводнику Тирессуэна присоединились еще трое
молодых людей. Они повели туарега вечером на ахаль - музыкальное
собрание в особом храме, который был так же огромен, как и все, что
встречались Тирессуэну в городе Ленина. Тысячи людей участвовали в
собрании, но только как зрители. На ахалях в России поют и танцуют
тщательно обученные и особенно одаренные люди, которые живут на
деньги, полученные за право присутствия на собрании.
За Тирессуэна заплатили его провожатые и усадили его в белом
ящике, отделенном от всего зала обитой красным бархатом загородкой.
Провожатые объяснили туарегу, что здесь собрался вовсе не весь город,
а меньше тысячной части его взрослых жителей. Количество людей вселяло
в Тирессуэна удивление, смешанное со страхом. Если бы собрать всех
взрослых людей племени кель-ахаггаров, то они поместились бы в этом
белом зале, отделанном резной позолотой и красным бархатом...
Спутник Тирессуэна стал объяснять представление - сказку о
девушках, превращенных в лебедей злым волшебником и освобожденных
любовью юноши к царице лебедей. Туарег понял из объяснений, что лебеди
- это большие белые птицы, похожие на гусей, только более
величественные и красивые. Тирессуэну приходилось слышать и видеть
диких гусей, пролетавших над западной частью Сахары.
Потух свет. Оркестр из сотни людей с какими-то сильно и красиво
звучащими инструментами начал пленившую туарега мелодию. Звонким
призывом грянули серебряные трубы. Тревожные и тоскливые, потянулись в
бесконечную даль зовы, будто в самом деле прощальные крики летящих
гусей. Они слабели и становились все более звенящими, теперь напоминая
Тирессуэну те таинственные зачаровывающие звуки, означавшие для
некоторых людей их смертный час, - пение песков перед сильной песчаной
бурей. Слыхал их и Тирессуэн - звонкие вопли серебряных труб, несущие
оцепенение и сознание обреченности. Здесь же могучие трубы
подхватывали и несли как на крыльях, томили ожиданием чего-то
прекрасного и тревожного. Скрипки хором поддерживали их стремление и
превращали его в вихрь бурных чувств - исканий и непокоя...
Туареги - музыкальный народ, и Тирессуэн, впервые узнав, что на
свете есть такая музыка, забыл о самом себе.
Ожидавший несколько насмешливо европейского ахаля, думая, что
европейцам несвойственно увлечение сказочными фантазиями,
распространенными среди кочевников Сахары, туарег был захвачен
врасплох и побежден русской музыкой.
Все было необыкновенно в поразительном представлении - и яркие
сцены придворных балов, и замечательные декорации, делающие сказку
действительностью. Но туарег весь превращался в слух и внимание и не
мог отвести глаз от девушек-лебедей и их царицы. Раньше Тирессуэн
видел в Бу-Сааде знаменитых танцовщиц племени улед-наиль с гор
Любви - девушек, о которых по всей Африке говорят, что у них глаза как
огненные мухи, ноги газелей, а животы подвижнее и быстрее, чем язык
хамелеона. Танец живота выражал неутомимость и гибкость, поразительную
подвижность всех мышц тела, яростные, почти гневные порывы страсти и
также удивлял поразительным искусством. Но туарег не мог представить,
чтобы искусство танца могло быть доведено до такого совершенства.
Стройные девические тела в тысячах отточенных движений выражали все
оттенки чувств, владеющих человеком. Не надо было даже слышать музыки,
чтобы понять происходящее. Тирессуэн видел, что красота человеческого
тела может быть такой же чистой и светоносной, как беломраморные
создания искусства, виденные им во дворце-музее. Нет, неверно, во сто
раз более прекрасной, потому что здесь - сама жизнь в неисчерпаемом
богатстве движения ее гибких форм!
Музыка и танец сливались воедино... Протяжное и грустное пение
скрипки улетало ввысь, как луч одинокой звезды, и белая девушка-лебедь
тоже стремилась унестись за ним в томлении пробуждающейся любви и
тоске, что не сможет осуществиться запрещенная ей страсть...
И звенящая музыка, и прозрачный свет над ночным озером, и белые
девушки-птицы сливались в такую же гармонию хрустально-серебряной
белизны, как необыкновенный зал во дворце странных картин, как сам
заснеженный северный город на широкой заледенелой реке.
Другая музыка, такая же певучая, но более глухая и низкая,
остерегающая проскальзывавшими недобрыми нотами резкого диссонанса,
сопровождала танец черного лебедя. Обтянутое черным бархатом точеное
тело девушки изгибалось в призыве темных чувств, прорвавшихся в
насмешливо-торжествующей музыке удавшегося обмана... Размеренно
стонала и билась в отчаянии мелодия утраченной надежды и обреченности,
легкие взлеты скрипок отражали певучие жалобы девушек-лебедей,
склонявшихся перед судьбой в голубом лунном свете...
И возрождение былой любви в том же стремлении поющих скрипок,
закончившееся победой над глухими диссонансами обмана и насилия...
Тирессуэн был потрясен невиданным музыкальным собранием.
Кристально-чистую музыку сопровождал столь же совершенный, как
граненый самоцвет, танец. Ритмически сменявшиеся позы царицы лебедей
чудились туарегу буквами таинственного тифинара, вещавшими ему
особенную, полную неожиданностей судьбу. Ему трудно было поверить, что
девушки-лебеди - простые смертные, а не волшебницы или гурии,
ниспосланные с неба в северную страну. Провожатые уверяли туарега, что
единственным отличием танцовщиц от всех других людей было лишь долгое
- с пятилетнего возраста - обучение искусству танца.
Тирессуэн попросил показать ему одну из этих девушек, а если бы
это было возможно, то он мечтал бы поглядеть на саму царицу лебедей.
Провожатые посовещались и обещали, что попросят ее об этом завтра, но
не теперь, после трудного представления. Тирессуэн напомнил, что
завтра - конец его пребывания в России. Но молодые люди не обманули
его. Туарега пригласили на поездку в парк на острова, и сама царица
лебедей согласилась принять в ней участие. Тирессуэн изумился, увидев
невысокую светловолосую девушку, такую простую и скромную, что с
первого взгляда он не мог найти в ней ничего общего со вчерашней
волшебницей танца и красоты. Серое толстое пальто, перехваченное в
талии широким поясом, задорная детская шапочка на густых светлых
стриженых волосах, большие, чуть грустные серые глаза... Только
необычайное изящество и легкость движений, какая-то не покидавшая
девушку внутренняя сосредоточенность могли подсказать наблюдательному
взору, что перед ним - выдающаяся артистка. Душевный огонь, сделавший
девушку царицей лебедей, как бы просвечивал изнутри, выдавая долгие
годы физической и духовной тренировки, воздержания в пище и
удовольствиях - то, что было близким и понятным туарегу.
Автомобиль шел вдоль неоглядной снежной равнины, как сказали
потом - замерзшего моря, под раскидистыми соснами с красно-лиловой
корой. Потом они шли пешком по протоптанным в снегу тропинкам и попали
в рощу огромных серебристо-белых деревьев. Всюду, куда только хватал
взгляд, стояли белоснежные, украшенные черными штрихами стволы. Тонкие
черные веточки наверху были без листьев. Они опали в долгое и суровое
холодное время года...
Внезапно покров тяжелых туч распахнулся, открыв небо очень яркой
голубизны. Солнце зажгло миллионами сверкающих искорок крупный снег.
- Смотрите, смотрите! - воскликнула царица лебедей.
И Тирессуэн обернулся, поняв восклицание чужого мелодичного
языка. Девушка показывала вверх.
Заледенелые белые деревья начали оттаивать. Высоко в ясном
голубом небе их ветви переплелись серебряной, унизанной жемчугом
пряжей. На гибких веточках повисли капли воды - в солнце они горели
алмазами над другими темными и колючими деревьями, покрытыми пухлыми
тюрбанами снега.
Вдруг сверкающая, шатром раскинутая в бездонной голубизне
жемчужно-серебряно-алмазная сеть угасла. Низко опустилось закрывшееся
облаками небо, более темное, чем земля. Зелень колючих конических
деревцев сделалась совсем черной. Призрачными полосами убегали вдаль
голые кустарники. Крупные блестящие хлопья падали медленно, крутясь в
безветренном воздухе, полные немыслимого в Сахаре покоя.
Но ярче созданного морозом алмазного шатра засветились серые
ясные девичьи глаза, поднятые к Тирессуэну. Снежинки блестящим венцом
легли на выбившиеся из-под шапки волосы, таяли на кончиках длинных
ресниц, на алом изгибе губ.
Свежий, особенный запах тающего снега шел от разрумянившегося
лица, а напоенные морозным воздухом волосы издавали теплый аромат
жизни. И туарег, любуясь этой чужой и бесконечно далекой девушкой,
ощутил контраст холодной зимней красоты, сотканной бесплотным светом,
и человеческой живой прелести. Теперь Тирессуэн понял все до конца.
Бессолнечная и холодная страна, засыпанная снегом, скованная морозом,
порождала таких же живых, горячих людей, полных стремления к
прекрасному и способных создавать его, украшая жизнь, как пламенная
сухая земля юга. Права была дочь Ахархеллена, устремляя свои мечты
вслед за Эль-Иссей-Эфом к России. Трудно было жить русским в такой
суровой земле, но они не ушли никуда от своей доли, как то сделали и
предки туарегов. Они закалили тело и душу в морозной белизне севера,
как туареги - в пламенной черноте гор и равнин Сахары! Вот почему душа
