путешественники, не исключая профессора, принялись поспешно свертывать
лагерь, а Тирессуэн долго пил теплый чай, заедая финиками, которые он
отламывал от комка, извлеченного из седельной сумки, и совал по
обыкновению под лицевое покрывало, чтобы не показывать рта. Французы
подошли приласкать спасшее их животное - и отшатнулись: от мехари
исходил отвратительный запах. Тирессуэн заметил недоумение спутников.
- Если верблюд долго идет по жаре и не пьет, он пахнет очень
плохо! Я должен был ехать днем, зная, сколько у вас воды.
Профессор, так же как, наверно, и другие члены экспедиции,
испытывал желание крепко обнять Тирессуэна, высказать ему горячую
благодарность за выручку, за тяжелый, для европейца невыполнимый
поход. Но туарег сидел с прежним спокойным достоинством, будто ничего
не случилось. Археолог чувствовал перед ним смущение, заставлявшее его
сдерживаться.
- А как же верблюд, Тирессуэн? - подошел к проводнику шофер.
- Да, совсем забыл, как же мехари? - спохватился профессор.
- Напоите верблюда, дайте мне запас воды и отправляйтесь, -
ответил туарег.
Медленно, обходя каждую выбоинку, грузовик поднялся на плато и
повернул на восток по собственным следам. Огюст ехал с предельной
осторожностью, твердо решив ничем не рисковать, пока они не выберутся
из этой западни и не наполнят водяные бочки. Сверху они еще раз
увидели белого верблюда и едва заметную фигуру туарега, улегшегося в
тени скалы в ожидании ночи. Тирессуэн явно находился на пределе
усталости, и его европейские спутники опять ощутили угрызения совести
за поспешность. Но после всего пережитого казалось невозможным
остаться здесь лишний час. А туарег... что ж, для него пустыня -
родной дом. Их женщины ездят в гости к подругам за двести - триста
километров, а мужчинам ничего не стоит провести несколько суток в
пути, чтобы услышать новости. Все это так, но если бы это произошло в
другом месте, а не в Танезруфте, тогда бы они уехали со спокойной
совестью.
Но машина перевалила за гребень плато, проклятое место скрылось
из виду, и оставшийся позади проводник перестал смущать европейцев. В
конце концов, до Бидона-5, где они должны его дождаться, не так уж
далеко для быстроходного мехари!
* * *
- Я прошу вас срочно связать меня с министерством, генерал!
- Полно, профессор, стоит ли вам так волноваться из-за какого-то
туарега с его бешеными претензиями!
- Поймите, что я и вся моя экспедиция, мы обязаны этому вовсе не
какому-то, а замечательному человеку жизнью!
- Он только выполнял свои обязательства!
- Я тоже только выполняю свои. Это для меня вопрос чести. У вас,
военных, есть свой кодекс чести, у нас, ученых, свой. Позор, что
проводник третью неделю ждет разрешения пустякового вопроса. Болтается
где-то около Таманрассета. Хорошо еще, что туареги терпеливы, он не
надоедает мне. Наш брат француз...
Генерал поморщился.
- Вопрос вовсе не пустяковый, профессор. Поймите, что у нас
непопулярная война в Алжире, чуть ли не с родственниками Тирессуэна...
- Положим, арабы и туареги - мне ли вам говорить...
- Есть еще одно обстоятельство, неизвестное вам. Под честное
слово, профессор! Ни одному человеку, ни при каких обстоятельствах!
Заинтересованный ученый согласно наклонил голову.
- В Центральной Сахаре проектируются испытания нашей,
французской, водородной бомбы. Понимаете всю сложность обстановки,
которая получится, как только секрет станет известным? И он неминуемо
станет известен! А мы отправим туарега в Советскую Россию!
- Испытания... здесь... в Сахаре! - Археолог был ошеломлен и
потерял все возобновленное после возвращения из Танезруфта
достоинство. - Вы будете проводить испытания!
- Да где же еще нам найти столь подходящие условия, черт возьми!
Ну вот, вы теперь сами убедились! Еще бокал, профессор?
Археолог молча выпил придвинутый ему аперитив, закурил и
решительно выпрямился в кресле.
- Я все же буду настаивать, мой генерал!
- Что ж, я предупредил вас, мой профессор! - кисло усмехнулся
генерал. - Я позвонил начальнику южных территорий
генерал-губернаторства, директору Службы сахарских дел и
военнослужащих, но...
- Очень сложный титул, - усмехнулся профессор. - И он отказал,
конечно?
- Да!
- Что ж, одна надежда на Париж!
* * *
Профессор вернулся в свой комфортабельный номер с чувством
досады, большим, чем того стоило упрямство генерала. На полированном
столе лежали куски древней керамики из развалин в Танезруфте. Археолог
задумчиво поднял тяжелый кусок изделия двадцатипятивековой давности,
чтобы в сотый раз полюбоваться находкой, предвкушая сенсационное
сообщение в печати. Но странное дело, победные результаты экспедиции,
чуть было не оказавшейся роковой, как будто потускнели. Прежней
светлой радости исследователя, открывшего для мира новое, не было у
археолога. Ему показалось, что поездка туарега в Россию чем-то важнее
для него, чем древности, извлеченные из забытья в глубине пустыни.
Заинтересованный собственными ощущениями, ученый вытянулся в кресле и
зажег сигарету. Может быть, дело в том, что подсознательная
благодарность Тирессуэну еще очень сильна после пережитых испытаний?
Нет, не в этом дело! И не в том, что совесть человека науки,
поставившего целью жизни раскрытие и отстаивание истины, была более
неуступчивой, чем у политикана и военного. Генерал пытался сыграть на
его патриотизме. Он сын Франции, не меньше любящий ее, чем этот
властный генерал! Но не к лицу ему, человеку мыслящему и к тому же
историку культуры, дешевая военная демагогия, высокие слова о миссии
европейца, несущего культуру дикарям-туземцам. Вторая четверть
двадцатого века наглядно показала человечеству, что все это навоз для
почвы, на которой пышно зреет фашизм. И тут еще эта бомба -
подготовляется великое отравление Сахары! В этом случае судьба
сахарских кочевников, и без того трагическая, станет попросту
ужасной!.. К дьяволу эти мысли! Если он может помочь, то Тирессуэну,
но не туарегам вообще. И тиббу, и западным берберам, и арабам севера.
Он только археолог, не политик, не финансист, не военный... Ага,
пожалуй, вот в чем дело - у него тоже была с детства лелеемая мечта,
сказочная страна детских книг, потом романов и кинофильмов, потом и
строгого научного интереса - Северная Африка. Родом из департамента
Нор, он неудержимо стремился к заветной стране, казавшейся ему - что
уж скрывать от самого себя - гораздо прекраснее, чем он нашел ее,
впервые попав сюда тридцатипятилетним человеком... Может быть, потому,
что он был не молод, получил уже от жизни изрядную долю усталости и
скептицизма? Но туарег молод и тоже стремится в страну своей мечты.
Чепуха, что он подвергся пропаганде каких-то таинственных коммунистов
в центре Сахары! Как ни мало еще он знает туарегов, бессмыслица
очевидна. Может быть, у Тирессуэна есть возлюбленная, такая же
необузданная фантазерка, как и он сам? Она говорит ему о загадочных
странах севера, о самой таинственной для Сахары далекой и холодной
России... просит поехать туда... Она готова на разлуку, на опасность,
на долгое ожидание... Все может быть, и он поможет Тирессуэну не
только из-за данного обещания, не в благодарность за спасение, но
прежде всего как человек, знающий, что такое мечта!
Судьба покровительствовала археологу (или, может быть,
Тирессуэну). Министерские знакомства сделали свое дело. Профессор
вручил туарегу билет на трансафриканский самолет Аулеф - Марсель и
квитанционную книжку Международного союза сахарского туризма.
В зимнее время туристские группы в Россию ездили редко. Туарега
должны были присоединить к торговой делегации, отправлявшейся в
Ленинград на четыре дня для участия в пушном аукционе. "Хватит с
него!" - так звучало решение власть имущих.
* * *
Мехари, сильно раскачиваясь, продолжал свой неутомимый бег, как
будто Афанеор только что начала свой пятисоткилометровый путь. Это был
лучший беговой верблюд старухи Лемты, по прозвищу "Талак" - "Глина",
указывавшему на светло-желтый цвет его короткой шерсти.
Незримая почта сахарских кочевников передала Афанеор зов
Тирессуэна. Девушке предстояло разыскать его на окраине эрга Афараг.
Она не знала, что заставило Тирессуэна не вернуться к ней после
приезда из России.
Каменистое пустынное плоскогорье - тассили - было сплошь покрыто
воронками, вырытыми хозяином пустыни - господином ветром. Дальше
тассили, понижаясь, переходило в аукер - лабиринт обрывов, промоин,
останцов и отдельных крутых, как стены, гребней. Это означало близость
большой впадины - эрга. Афанеор никогда не бывала здесь, но выбирала
дорогу, ориентируясь безошибочно, с тем почти бессознательным
чувством, которое кажется европейцу чудом. На самом же деле кочевник
Сахары, с детских лет странствуя по пустыне, научается выбирать
наилучший путь при одном взгляде на местность. Этот путь выберут также
и другие кочевники - вот почему туарег легко находит след другого
туарега, не говоря уж о проходе целой семьи со стадами и вереницей
груженых верблюдов. Нескольких самых общих указаний о местопребывании
Тирессуэна было достаточно для девушки, выросшей в кочевье.
Красными воротами, пробитыми в сияние солнца, потянулось впереди
глубокое ущельице. Массивные каменные столбы, высеченные древними
волшебниками, шли чередой по обе стороны ущелья и загораживали весь
мир своим гигантским частоколом. Косые выступы почерневших твердых
плит прорезали каждый столб примерно на середине его высоты. Девушке
казалось, что это стоят арабские воины, одетые в красные бурнусы, с
патронными перевязями через плечо... Заколдованные воины замерли в
молчании - сюда, на дно ущелья, не доходил неизменно свистевший по
пустыне ветер. На каждом повороте вставали новые воины, и в этом их
обязательном появлении было что-то угрожающее, невольно действовавшее
на Афанеор. Она возвращалась к мыслям о том, что же случилось с
Тирессуэном, раз он не смог примчаться к ней на своем Агельхоке.
Что-то случилось! Тирессуэну надо удалиться от людей и дорог... Может
быть, он провинился перед властями? Может быть, не следовало ему
ездить в Россию, а ей - просить его? Скорей бы! Чем ближе к указанному
ей месту, тем длиннее кажется путь и тише бег верблюда.
На дне ущелья выступали плиты камня. При таком крутом спаде
ущелье не может быть длинным... Это тинрерт - боковой "приток" уэда.
Скоро красные стены сделались серыми, понизились, разошлись в стороны,
и Афанеор выехала в ираззер - главное "русло" уэда Тин-Халлен.
Уэд расстелился полосой плотного песка не меньше двух километров
ширины, быстро расширявшейся к северо-западу, к впадине эрга Афараг.
Весенние дожди пропитали песок водой - свежая трава, низкая и редкая,
покрывала все просторное русло уэда. Издалека ее тонкие стебли
придавали дну уэда вид пушистой шкуры, испещренной пятнышками синих,
оранжевых и розоватых цветов. Ветер свободно разгуливал здесь, налетая
могучим валом с запада. Нежная трава не могла просуществовать и недели
под наливающимся злой силой весенним солнцем. Это эфемерное пастбище -
ашеб - должно было исчезнуть раньше, чем к нему подошли бы стада.
Солнце сильно склонилось к западу и теперь слепило глаза верблюду,
по-прежнему бежавшему неторопливой широкой иноходью. Мехари сердился,
