городов. В знойном солнце черные камни раскаляются, как чугунные
котлы. Горячий воздух струится над ними синеватыми озерами-призраками,
а его восходящие потоки заставляют предметы расплываться зыбкими,
неверными очертаниями, в которых глаза, уставшие от слепящего света,
могут увидеть невероятные вещи. И европейцы - те, которые приходят к
кочевникам Сахары внимательными друзьями, - не перестают удивляться
беспредельной фантазии туарегов, черпающих ее из природы своей страны
- неиссякаемого источника вдохновения. Пески становились рыхлее, чаще
попадались обширные конусы размывов глин, сцементированных жаром
солнца. Понижались, отходя назад, горные кряжи; светло-желтые плащи
песка всползали выше по их склонам. Казалось, что каменные щупальца
горного массива, тянувшиеся вдогонку за путешественниками, бессильно
погружаются в море рыхлых песков, мелкого щебня и пестрых глин со
сверкающими выцветами горьких солей. Утопавшие в песке пустыни кряжи
расходились все шире, пока не разделились на отдельные увалы и
останцы, каменными островами поднимавшиеся на равнине. Пояса
рассыпавшегося в щебень камня окружали эти острова как свидетельство
жестокой борьбы твердой формы с бесформенной рыхлой материей.
Жара усиливалась, высокое солнце изливало поток света, сиявшего
так, что он казался серым и ощутимо тяжелым, как свинец. Свинцовой
тяжестью он оседал на головы путешественников, сопротивлявшаяся ему
кровь бурно стучала в виски, теснила череп нестерпимой болью. Глаза
ощутимо вспухали в орбитах, яркие цветные пятна крутились за темными
стеклами защитных очков. Водитель и профессор, овеваемые в кабине
специальным вентилятором, были вынуждены с усилием прогонять этот
цветовой бред перегретого мозга, чтобы следить за дорогой. Но страшная
мощь солнца то застилала дали завесой горячего воздуха, то
неправдоподобно приближала отдаленные холмы, гряды и песчаные дюны.
Все мелкие рытвины, впадины и промоины казались однообразной серой
поверхностью, стелившейся ровным ковром. Это затрудняло выбор пути.
Машина моталась и завывала еще сильнее, а сила перегретого мотора
падала с каждым часом пути, несмотря на радиатор двойной емкости и
восьмилопастный вентилятор.
Вняв жалобам водителя, профессор обратился к Тирессуэну, как ни в
чем не бывало покуривавшему на своем посту в кузове.
- Не пора ли остановиться и подождать спада жары?
Туарег покачал головой.
- Надо беречь машину! - воскликнул профессор. - Почему мы не
можем ехать вечером?
- Вечером сюда придет сильная буря, - отвечал Тирессуэн. - Вода в
бочках будет высыхать... и придется стоять на месте. Нужно сейчас
ехать дальше!
- Почему ты знаешь, что будет буря?
- Здесь всегда бури. Такое место. Горы Ахаггара сражаются здесь с
Танезруфтом.
Профессор приказал водителю ехать дальше.
Танезруфт - страна гибели, жажды и миражей - расстелился
необъятной равниной. Когда-то доступный караванам не во всякое время
года и лишь по единственной дороге через колодцы Ин Зиза и эрг Афараг,
страшный Танезруфт оказался удобным путем для быстроходных
автомобилей. Правда, автомобили в Судан ходили по той же старой
караванной дороге, снабжаясь привозной водой на промежуточной станции
Бидон-5. Одинокая машина археологической экспедиции везла в двух белых
бочках солидный запас в триста литров воды и могла не заходить на
станцию. В середине дня бензонасос грузовика стал отказываться
подавать испаряющийся бензин. Пластмасса рулевого колеса стала
обжигать руки водителя, и он обернул руль тряпкой. Пора было сделать
остановку. Неглубокое сухое русло приютило путешественников,
растянувшихся на песке под машиной. Это единственно возможная в
Танезруфте тень - маленький прямоугольник, которого едва хватало на
пять человек. Было жутко отойти на шаг от нее, в неистовствующий
пламень солнца. Будто все живое исчезло с лица земли и пятеро
путешественников остались последними людьми в море слепящего зноя на
песке, сверху присыпанном мелким серым щебнем.
Пустыня огнем веяла в лица пришельцев, и от ее дыхания трескались
губы, лопались кровеносные сосуды в глазах и в носу, становилось все
труднее разлеплять отяжелевшие веки. Во рту появилось отвратительное
ощущение - точно язык, покрытый ранами, касался сухой бумаги или
ткани. От смачивания водой боль проходила, но вскоре появлялась снова.
Люди были испуганы Танезруфтом, но слишком отупели и измучились, чтобы
роптать на судьбу, как неминуемо делают европейцы во всех трудных
случаях своей жизни.
Незаметно бесконечный день перешел в вечер, и ярость
опустившегося солнца наконец ослабела. Машина выбросила длинную тень,
в которой укрылось бы полсотни людей, но теперь в ней не было нужды.
Все кругом приобрело отчетливость очертаний, стали видны и пологие
волнообразные всхолмления пустыни, днем размытые в сероватом тумане
раскаленного воздуха. Вялые и ослабевшие люди расселись по своим
местам, водитель, проклиная день и час своего рождения, запустил
мотор, и белый грузовик принялся покачиваться и нырять по пологим
буграм. Проплыли мимо узкие уэды с одним-двумя пучками иссохших трав.
Экспедиция углубилась в Танезруфт - вокруг не было ничего, кроме
уплотненного бурями песка, иногда прикрытого полосами и клиньями
темноватого гравия и дресвы. Насколько хватал орлиный взор туарега и
даже десятикратный бинокль профессора, стелилась равнина, вдали, у
горизонта, тонувшая в пылевой дымке.
Внезапно люди встрепенулись. Очень четкие, совершенно прямые
линии прорезали равнину Танезруфта на всем ее видимом протяжении, от
северного края горизонта до южного. Ближе линии разбежались,
разъехались, как пути на железнодорожной станции, и превратились в
широкие следы могучих машин. Профессор остановил автомобиль.
Путешественники невольно застыли перед величественным зрелищем. Что
такое след автомашины на избитых дорогах между деревнями и заводами
родной Франции? Совсем обычное дело, не привлекающее ничьего внимания.
А на асфальтовых или бетонных шоссе след машины едва заметен и нужен
разве лишь расследующему происшествие специалисту.
Но здесь, в глубине страшной пустыни, совсем другое! Вот главный
след, глубоко раскатанный широкими шинами тяжелых автобусов и
грузовиков, с четкими рисунками протектора. Он уносится вдаль,
узорчатый, прямой и непреклонный. Две его колеи постепенно сближаются
и наконец сливаются в одну узкую ленточку там, в мутнеющей ровной
грани пустыни и неба. Рядом идут еще следы, более старые, частью уже
сглаженные ветром, иногда перебрасывающиеся с одной стороны на другую,
описывая красивые пологие кривые. Иногда неведомые водители
предпочитали свой собственный путь - тогда, отделенный полосой
нетронутого песка от главной дороги, рядом тянулся неглубокий, но
отпечатанный во всех деталях протектора след, также прямо несущийся
через Танезруфт к невидимой цели. Вся мощь нашего времени, казалось,
сосредоточилась в этих стремительных, слишком прямых линиях, знаках
победы машины над пустыней, над самой недоступной и опасной частью
Сахары, которая не смогла ни задержать, ни замедлить бег железных
верблюдов двадцатого века.
Отважные водители жарили яичницу прямо на капотах своих машин,
раскалившихся под солнцем Танезруфта, и упорно пробивались вперед,
борясь с пугающими миражами. Если туареги видели в зное страшной
пустыни Деблиса - демона Танезруфта с пустыми глазницами, одетого в
черное покрывало, восседавшего на скелете верблюда и кружившего около
обреченных путников, - то шоферы рассказывали иное. У вехи 285, где на
строительстве дороги погибло множество осужденных за бунт солдат
Иностранного легиона, за автомобилями гнались их призраки - тонкие
извивающиеся фигуры, вертевшиеся вокруг машины, с какой бы скоростью
она ни шла. Они звали хриплыми голосами, и единственная возможность
спасения от них заключалась в жертве бурдюка с водой. Его надо было
бросить им, и тогда они отставали, а машина уходила на полной
скорости.
Многое чудилось изнемогающим от зноя людям - перегретый мозг
вызывал в глазах самые чудовищные видения. И все же прямые линии
машинных следов чертили пустыню гигантской линейкой!
Машина археологической экспедиции, постояв немного, пересекла
поперек путь транссахарских автомобилей и пошла печатать свой, здесь,
на ровном участке, такой же прямой и отчетливый. Путешественники
встретили дорогу между станцией Бидон-5 и вехой 540, далеко к северу
от оазиса Тессалит - преддверия уже менее пустынных степей Судана и
Нигерии. Одинокая машина долго шла в розовой мгле заката, затем по
узкой дорожке света фар в однообразном море ночной тьмы. Короткий
ночлег, и снова путь с остановкой задолго до наступления жаркого
времени дня, под высоким обрывом у начала большого эрга Аземнези.
Отсюда дорога сделалась тяжелой - рыхлые пески покрыли всю площадь
эрга волнистой чередой. Машина продвигалась в ней на подстилаемых
"лестницах" из связанных цепью деревянных плашек, сделав за вечер лишь
несколько километров.
На утренней заре грузовик, словно отдохнувший за ночь, быстро
вылез на сыпучий подъем окраины эрга. Дальше на запад местность была
усеяна конусовидными холмами песка, тупо срезанными на верхушках и
покрытыми удивительной рябью - сеткой чашеобразных углублений.
Тирессуэн повел машину в обход этих холмов, на подъем к каменистой
гряде, внезапно возникшей среди песчаного пространства.
- Далеко ли развалины, Тирессуэн? - окликнул проводника
профессор, с тревогой подсчитывавший в уме, сколько литров бензина
ушло на борьбу с песчаным дном эрга Аземнези.
- Уже близко, там. - Туарег показал на юго-запад, где на пологом
скате гряды виднелось множество закругленных ветром черных глыб,
издалека казавшихся толпой каких-то черепахообразных существ.
Ученый вздохнул с облегчением.
- Почему здесь такие странные холмы? - спросил он, указывая на
конусы песка с их скульптурной поверхностью.
- Ветер, - лаконично сказал туарег, описывая рукой несколько
кругов, и все поняли, что он говорит о крутящихся вихрях, вздымающих
столбы песка на высоту в полкилометра и сокрушающих все, что не камень
или не вросшее в землю двадцатиметровыми корнями растение пустыни.
Снова медленно ползущие, уподобляясь машине, часы. Опять
свинцово-серая мгла тяжкого зноя, звонкий стук пальцев перегретого
двигателя, едкий дым горящего масла. Но вот машина поднялась по
твердому скату, лавируя между изъеденными ветром валунами. Круглые
глыбы, пирамидальные навесы, острые выступы сменялись стенами,
башнями, воротами... Острая, тревожная догадка заставила профессора
встрепенуться. Невежественные и фантазирующие сыны пустыни иногда
принимают эти причудливые скалы за развалины. Неужели и его экспедиция
сделается жертвой подобной ошибки? Ох, ублюдок дьявола, так и есть!
Туарег властным жестом остановил машину в тот момент, когда
водитель собирался заявить профессору о необходимости остановиться и
переждать жару.
Вне себя от ярости, с помраченными жарой и тяжелой дорогой
чувствами археолог выскочил из кабины.
- Куда мы приехали? Где развалины? - завопил он.
Ясные серые глаза Тирессуэна блеснули гневом под навесом
головного покрывала. Неторопливо подняв левую руку с широким кожаным
браслетом, за который был заткнут кинжал с крестообразной рукоятью,
туарег показал вниз.
Машина остановилась на краю склона плато, заваленного сплошной
