ходить, теперь-то что... Да уж входите, раз пришли.
Мы подошли к кровати старушки и сели на пол, глядя ей в лицо и
поражаясь, сколько следов оставляет на человеческом лице такое невеликое
время их жизни. К дряблой обнаженной руке тянулся прозрачный тонкий шланг,
щеки впали и глаза были закрыты. Обе женщины вышли, и это было нам на руку,
мы так и сидели на полу, не знаю, что там делал Фелес, а я заглянула внутрь
этой женщины, как нас учили на десятом курсе, и там была и суровая дочь, и
множество человеческих детей, и радость книг, но все это как сквозь туман;
кажется, она готовилась умереть, и я уважала ее желание, но Книга моя была
у нее дома, вряд ли я получу ее, если желание женщины исполнится. Теперь я
видела ее такой, какой знала она себя сама, а это было так, словно я видела
девочку, женщину и старуху одновременно, и я позвала ее: "Анна", и это
внутреннее существо удивилось и пошло ко мне. Теперь она видела нас, и мы
ей понравились, и она пошла за нами, как ребенок за дудочкой, и, когда мы
видели друг друга достаточно ясно, она спросила - кто мы - не пришли ли мы
за ней. Мы отвечали, что мы, Феликс и Катерина, пришли не за ней, а к ней,
по поводу книги. Теперь она была совсем близко, и вдруг все посветлело, и
вот мы уже сидим на полу, а женщина смотрит на нас и улыбается.
- Значит, книги? - сказала она, голос у нее был старческий и слабый,
чуть дрожащий, но, в общем, приятный, - мне казалось, что нынешние дети уже
не читают настоящих книг.
- Мы книги читаем, - сказала я, - но нам нужна только одна. Та, которую
нашли в троллейбусе.
- Так это вы ее потеряли? о как вы меня нашли?
Мы рассказали, как.
- А вы производите впечатление не совсем обычных людей, - заявила Анна,
- вы хотите ее забрать?
- Hу да. Видите ли, эта книга - моя дипломная работа, мой папа забыл ее
в троллейбусе, а она и существует-то в единственном экземпляре во всех
мирах...
- Вот что, - решительно заявила она, что не очень-то гармонировало с ее
умирающим видом и капельным устройством, воткнутым в руку, - я, так уж и
быть, отдам вам книгу, но вы мне все о себе расскажете, - глаза ее
загорелись, и мы с Фелесом переглянулись и согласились. Тем более, что
интересные рассказы, как правило, хорошо влияют на здоровье.
Я не успела закончить, как вошла медсестра и с ней одна из женщин в
пижаме; медсестра решительно двинулась к нам, а мы уже сидели на постели
Анны, но на полдороге остановилась, попятилась и поспешно вышла.
- Кажется, у нас неприятности, - сообщила я, - пора бежать.
- Hу что вы, Катюша, я как заново родилась! Давайте уж я набросаю
письмо дочке, она у меня строгая, - мы помогли ей приподняться, Фелес
предприимчиво извлек откуда-то лист бумаги и ручку. Получив письмо, мы
кратчайшие сроки расшаркались и убежали, не дожидаясь, пока медсестра
приведет кого-нибудь еще. Мы даже и не заметили, как обменяли пластиковые
кругляшки на нашу одежду, вылетели из больницы и пересекли пустырь до
железнодорожного моста.
Тут только я ощутила такую усталость, как давно не. Признаться, я не
знала, где я здесь беру энергию, но, по тяжести во всем теле судя, из себя
же я и тянула, и теперь мне хотелось есть и немедленно спать. Фелес вызвал
Эльтра, и всю оставшуюся дорогу я клевала носом; если бы не надо было лезть
по приставной лестнице на чердак, Фелес отнес бы меня на руках. Впрочем, он
и сам порядочно устал, мы пообедали и улеглись спать до завтрашнего утра.
Я, в отличие от Фелеса, проснулась совершенно разбитой, у меня болели
ноги от езды без седла, все мышцы ныли, в груди засел холодный гвоздь, и
довершение всего я забыла снять на ночь соболька Тайсили и он отпечатался у
меня на шее за шестнадцать часов. "Эх, ты, а еще говоришь - бессмертная..."
- заявил мне Фелес и отправился за Книгой без меня, а я осталась в
человеческой половине его комнаты. Еще час я валялась, разглядывая серое
небо и ветви ясеня на нем, потом заскучала и поднялась, скрипя всем телом.
По всем углам лицом к стене стояли холсты разных форм и размеров, и я
отправилась по периметру комнаты переворачивать их.
Фелес писал очень хорошо, если вообще можно так говорить - есть вещи
выше качественных оценок, это был как раз такой случай. Я расставила
картины по порядку, и, как оказалось впоследствии, несколько часов ходила
вдоль стен, разглядывая живую яркую историю эльфийской стороны
человеческого города... А вот и мои знакомые, Элес и Тайсиль, позируют на
фоне тонких ветвей, а вот строительство моей любимой части города, работают
люди и эльфы вместе, не обращая друг на друга внимания, а вот корабли -
рядом тяжеловесный двадцативосьмипушечный фрегат, построенный людьми, и
маленькая легкая эльфийская шхуна с синими косыми парусами. адо спросить,
жива ли она сейчас. А вот единственная картина о темном времени и
единственный портрет человека: испуганно-печальный человеческий ребенок с
потрепанной книжкой, в огромных глазах - отражение огонька свечки и
присутствие самого автора-эльфа посредством огромного яблока, на которое во
все глаза смотрит мальчик, не решаясь дотронуться.
Я села на пол и задумалась. Что же было с эльфами тогда, когда этот мир
оказался во власти двух темных властелинов, и вымерли почти все люди этого
города, а где же были эльфы?
Тут, наконец, открылось окно и в комнате возник Фелес, и, видя с одной
стороны, Книгу у него под мышкой, а, с другой стороны, его выражение лица,
я забыла о той войне: он был не то смущен, не то раздосадован; он бросил
свой плащ через всю комнату на вешалку и сел на пол рядом со мной.
- Я знал, - сказал он, - знал, что мне не следует лезть в людские
дела...
- Как? Мы натворили что-то не то? Ей стало хуже?
- А, если бы. Они все ждали, что она умрет, и тут вдруг мы... Я,
кажется, переборщил - я же никогда ничем таким не занимался... В общем, я
ее вылечил. Ты вылечила ее душу, а я - сердце, и на днях ее выпишут.
- Это же хорошо.
- Конечно, только ее дочь как-то не очень-то рада. То есть, конечно,
рада, но и удивлена, и раздосадована. Она три часа меня допрашивала. о
книгу дала, держи.
Я протянула ладони и на них лег увесистый полированный ящик, который
легко открылся у меня в руках, и вот передо мной Книга Сэмрен в натуральную
величину собственной персоной.
- У-у, - разочарованно вздохнул Фелес, - этого языка я не знаю.
- Hичего, я знаю, буду переводить.
- А переводить будешь дома?
Да, действительно, я уже собралась прямо сейчас засесть за перевод,
позабыв об обеде и о временной разнице, так бы я потеряла кучу времени, я с
сожалением закрыла книгу и положила ее в свой рюкзак.
ГЛАВА 14
Так и выходило, что мне пора отправляться, а мне казалось, что я
чего-то не сделала, о чем-то забыла, а теперь уже поздно. Фелес опять ушел,
а я осталась наедине с книгами и картинами и снова достала Книгу из
рюкзака, завернулась в одеяло и попыталась читать, но увязла на первой же
фразе о том, что "Вначале ничего не было - ни тьмы, ни света, ни жизни, ни
смерти, ни тверди, ни воздуха..." и так далее до появления Автора, который
сотворил себя сам; ничего не выходило - с картины смотрел изможденный
ребенок, и я все время ловила его взгляд. Интересно, устраивают ли эльфы
выставки в Городе? Такую картину нельзя держать дома, она не дает
сосредоточиться ни на чем, кроме нее самой - единственное мрачное полотно
жизнерадостного Фелеса, повесь ее в кабинете или гостиной, и не будет тебе
покоя ни в работе, ни в трапезе; да и этот ребенок казался мне странно
знакомым. Так я и сидела, не занимаясь ничем, пока не вернулся Фелес,
второй раз за этот день со смущенным лицом.
- Что такое?
- Ой, я такой глупый! Я выяснил сразу две вещи, которые мне следовало
узнать в первую очередь. Во-первых, это мое произведение, - он махнул рукой
в сторону ребенка с яблоком, - это наш Исаак. Его потом вывезли из Города,
а когда ему удалось вернуться, я его уже не узнал, да и он плохо помнил ту
их войну. А во-вторых, оказывается, он с детства любит Анну, и, кажется,
она его тоже... Что с ним было, когда я ему про нее рассказал! Тут-то его и
потянуло на откровенности о их прошлом. Так что он пойдет с нами встречать
ее из больницы.
- Как - с нами?
- Hу что же мы теперь, бросим ее?
- Подожди, а почему они не объяснились еще тогда? Как же так?
- А, какие-то глупые людские дела... Она думала, что он умер, родила
детей от другого, потом было уже поздно, а теперь они уже стары и
неспособны к обладанию друг другом. Э-а, ну почему, раз уж они живут так
мало, им не прожить эту малость молодыми и здоровыми?
Я не знала, что ему ответить.
Остаток дня нам нечем было заполнить, и мы уселись к свету рисовить
друг друга - Фелес и мне выдал бумагу и мягкий карандашик, но я могла
думать только о своей книге, Фелес у меня получился плохо; я скомкала лист
и задумалась, но на этот раз не о книге.
- Ты подаришь картину старику? - наконец спросила я напрямик.
- Hу, тогда мне придется все выложить о себе, - ответил Фелес, - я еще
строю из себя человека.
Hу да, приблизительно так я и думала.
- А если рассказать? О тебе и о других? Может быть, он что-то помнит?
- Он помнит, что остался без родителей один в доме и думал, что вскоре
тоже умрет, очень хотелось есть, и, чтобы отвлечься, он читал какую-то
сказку, и тогда появился волшебник (он решил, что тот вышел из книжки) и
дал ему яблоко и кусок хлеба.
- А на самом деле как было?
- Так и было. аши тогда ушли обратно в Клуиндон, и я ушел вместе с
ними, а потом вернулся посмотреть, как тут дела. И нашел этого мальчика с
книгой. Меня в тот момент не очень интересовали людские дела, но тут же
совсем ребенок, и я отдал ему все, что было у меня в кармане и нарисовал
его, а картину писал уже в Клуиндоне. А потом я и дома этого не нашел, и
мальчика, я и имени его полного не узнал, Изя и все, да и забыл я как-то,
что они так мало живут - кажется, это было только что, а он уже старик.
Я улыбнулась, ощутив вдруг, насколько я младше Фелеса - мои понятия
давно-только что не очень отличались от человеческих. и шестьдесят лет
назад для меня было все-таки "давно".
- А как ты его сейчас раскачал на откровенность?
- Да я его не качал - он мне рассказал эту историю как сказку, а я
чуть было не заорал "Я, это я!". Может быть, стоит ему все рассказать?
Я была убеждена, что стоит. Люди моего мира - Лайда или Далара не
видели ничего странного в существовании рядом с ними дреллайнов, и даже
назвали их своим словом - эльфы - словом, которое как-то вытеснило
самоназвание моего народа, а старик Герштямбер был рода своего не худшим
представителем, уж во всяком случае, не глупейшим, о чем я Фелесу и
сообщила - он развел руками и сказал:
- Боюсь только, что нашей дружбе с ним тогда придет конец...
И тут оказалось, что почти ночь, мы поужинали и улеглись спать, чего,
конечно, осуществить не смогли - ведь это была наша последняя ночь вместе,
мы выжали из нее все, что могли, и заснули только под утро, переплетя руки,
ноги, и все, способное сплетаться - так мы хотели быть ближе друг к другу
на прощание. Я проснулась в одиннадцать утра от стука Герштямбера и,
выпутавшись из фелесовых объятий, открыла ему дверь, едва не забыв накинуть
на себя халат.
- Вы еще спите? - укорил меня старик, - а нам уже пора ехать.
А я уже была не здесь, уже в пути домой, в мой мир, на языке
эльфов-лайнов - Лайд, для всех прочих Далар, и я уже размышляла, где в этот
раз будет выход, я уже представляла мое прощание с Фелесом и стариком; наша
дорога в больницу из-за этого как-то не отпечаталась у меня в памяти, мы
ехали в метро - это я запомнила - я утыкалась носом в плечо Фелеса скорее
для его спокойствия, нежели для своего - метро он не любил, старика же мы
