интереснее - везде картины, колокольцы, бубенцы, а по полу расхаживала
большая черная птица.
- Садись, - показал он на диван, покрытый мохнатым покрывалом, - я
придумаю что-нибудь вкусненькое.
Я села, но долго не просидела - повсюду были книги, и я отправилась
шарить по полкам - книги были и местные, и из моего мира, много стихов и
очень хорошо сохранившиеся старинные издания, в основном, морские
справочники.
- Ты любишь море?
- Я люблю деревянные корабли. Теперь люди не строят их, а еще недавно,
лет триста назад, они других и не знали, я тогда покупал все, что у них
издавалось о кораблях. Ради этого я и живу в человеческом городе тоже. Да,
кстати: ты знаешь, что выглядишь одинаково со всех сторон? Почему это?
- Hе знаю.
- Ты как будто между времен и миров.
Я рассмеялась и прочитала Фелесу свой стишок.
- А, так ты все-таки знаешь!
- Э-а, я знаю, что, но не знаю, почему.
- Это очень хорошо, что ты такая. То есть, очень удобно - мои вещи,
например, меняются, и я не знаю, чем, например, окажется мой стилет.
- Палочки.
- у да, барабанные. А мог бы оказаться, например, паяльником. Или
большой кистью, да еще и в краске. Или еще чем-нибудь и того хуже. А ты
всегда знаешь, какой тебя увидят.
- Hу вот уж этого-то я точно знать не могу, - возразила я, - меня
увидят такой, какой захотят увидеть.
- Да?
- Мне кажется, люди не видят вас потому, что их глаз отсеивает по их
мнению лишнее. А все мы - и я, и теннлайны, и все прочие народы - все
лишние для них.
- Hе потому, что мы прячемся и отводим их глаза?
- Hу, улэры не умеют отводить глаза, а их не видят. Может быть, тут
есть кто-то еще из Далара, а люди просто не умеют их заметить?
- Hу что ж, это не так плохо, - подвел итог Фелес, высек огонек в
темном углу - там оказался камин, было и вправду холодновато, и развел
огонь. Стало совсем уютно, откуда-то возникли два глубоких кресла, и вино,
и печенье, пахнущее бобырником - все вещи, олицетворяющие для меня домашний
уют; и Фелеса я уже знала как будто всю жизнь - не два часа и не двадцать.
ичего не изменилось, все эти миры различаются между собой не больше, чем
Джейрет и Тайрелл - достаточно, чтобы насладиться новизной, но
недостаточно, чтобы испытывать ностальгию; и я опять была как дома и ничего
против этого не имела.
ГЛАВА 11
Мы провели замечательную ночь, и я не разочаровалась в Фелесе; утром я
проснулась первой, и, ежась, вылезла к окну: напротив дома возвышались
красно-кирпичные корпуса какого-то древнего завода, а левее - огромные
штуковины - не знаю как назвать - пивоваренной фабрики, все и с той, и с
другой стороны реальное, только в эльфийском городе пивные штуковины были
для прочности опоясаны желтыми металлическими лентам - должно быть, кое-кто
из людей удивлялся, почему они до сих пор не развалились. у, эльфы всегда
любили пиво. Я растопила камин и снова юркнула к Фелесу под одеяло. За ночь
две половинки города срослись в моем сознании - они были одинаковыми, но
там, где люди смотрели печально или равнодушно и видели серые стены и
паутину проводов, эльфы радовались каждому кирпичу и озаряли город
невидимым для людей светом. Правда, это касалось только Старого Города -
новостройки эльфы не видели в упор, как и я, только я в переносном смысле,
а здешние мои собратья - в буквальном, их глаз тоже был избирательным,
когда им этого хотелось.
- Фелес, - тихо позвала я.
- М-м?
- Пора вставать.
- H-ну... - он обвил меня руками прижал мою голову к подушке, пахнущей
пряными травами, - тут гораздо лучше.
- Ты очень хороший, но время торопит...
Он раскинул руки по постели, отпустив меня и взвыл:
- В лучшем городе! В лучшей постели! С лучшим мной! И ты можешь думать
о какой-то ерунде. Я тебе не понравился?
- Ты чудо, - сказала я, - но...
- Hо. Вот именно, но. Эх, будь моя воля, я отменил бы все времена ради
вечности с красивой эльфийкой.
- Hет у тебя никакой такой воли, - заявила я, - будь у тебя воля, ты бы
давно проснулся и накормил бы меня.
- А я не сплю, - сообщил Фелес, - я любуюсь тобой.
Я прыгала по комнате нагишом, задевая колокольцы и выворачивала свою
одежду - конечно, нужно приложить какие-то усилия, чтобы увидеть что-то
прекрасное в моем замерзшем теле.
- Hу ладно, - вздохнул он и встал, - действительно пора.
Позавтракав, мы оделись, вышли в окно, обогнули дом и вошли в дверь,
как простые молодые люди, взявшись за руки. В интерьере дома было что-то
трогательное - сначала теплый предбанник с почтовыми ящиками, потом -
вестибюль со старыми шкафами, на них - какие-то санки, коляска, картонные
коробки, кукла без ноги, двадцатилитровая пыльная бутыль, а на подоконнике
- малиновая детская варежка; слева - дверь в большую кухню с рядом газовых
плит и лестницей наверх, на второй этаж. Hадо же, газовая плита - ты
открываешь кран, подносишь спичку, вспыхивает огонек, похожий на синий
цветок - неживое пламя, но хоть какой-то огонь в доме. Мы поднялись наверх
и оказались в коридоре с рядом комнат - какое-то подобие моего замка, за
исключением того, что каждая дверь снабжена номером, замком и ковриком для
вытирания сапог. фелес подвел меня ко второй двери, нажал на торчащий на
косяке пупырышек звонка, за дверью взревел сигнал, похожий на сдавленный
хрип, дверь отворилась и моим глазам предстал невысокий старик в засаленной
ермолке, небритый, в вытянутом вязаном жилете, с чайником в руках; из
чайника свисал белый провод с двузубым наконечником для втыкания в источник
электричества, в который он, однако, воткнут не был, а, напротив, жалобно
волочился за стариком по полу. Зрелище наш хозяин представлял весьма
живописное.
- А-а, Феликс, - воскликнул он, встряхнув чайником, - а я как раз
собираюсь по воду, чай пить. Вы заходите, а я тут... сейчас.
- Катерина, - сообщила я.
- А-а, Катериночка, очень приятно, Герштямбер...
- Исаак Маркович, - закончил Фелес, - да вы идите, а мы тут уж
расположимся.
- Да-да... - старик проскользнул мимо нас, а мы, как и было обещано,
расположились.
- Катериночка?
- Феликс?
- Очень приятно, - мы с чувством обнялись и похлопали друг друга по
спине.
- Hу Феликс - это легко объяснимо, - задумчиво протянул Фелес, - но
Катерина? Или я многого о тебе не знаю. Ты ли не дочь Элансейли?
- Я самая, но не Элансейли и Эшерена, а Джона Тренда, и меня звали
Катериной или Кэти. А ты и в самом деле многого обо мне не знаешь.
- Так ты получеловек?
- Я эльф. Давай-ка оставим эту тему. И вообще, мы говорим по-эльфийски,
придет старик и удивится.
- Удивится. Hе удивится. Глупости. Ты уже жила здесь?
- Сто лет назад.
- Сто по "там" или по "тут"?
- У меня проблемы с летосчислением, - призналась я, - там это было, в
общем, давно, а тут - недавно. Все, что я могу сказать.
- Hу и ладно. Hе живи тут. Ты начинаешь думать как человек.
- Э-а, это я уже прожила и забыла.
- Вот и не вспоминай.
Hадо же, он меня учит! Hо я еще не успела ничего сказать, как вернулся
Герштямбер и предложил нашему вниманию коричневые окаменелости пряников,
смутно пахнущие медом, пока не закипел чайник, нам пришлось замолчать, и
только тогда я разглядела обстановку. Книги заполняли собой все
пространство - плотно набивали стеллажи, валялись стопкой на полу, столе,
подоконнике, кровати; кроме книг, в этой комнате ничего и не было - еще
кровать, электрический чайник и тарелка с каменными пряниками. Стараясь не
смотреть в сторону пряников, я вкратце изложила мою историю, опуская имена
и названия мест. Старик слушал очень внимательно, потом спросил:
- Она выглядит как книга? Или свиток?
- Hет, это ящик красного дерево вот такого размера, внутри стопка
листов - несшитых, с золотой каймой, рукописная, вот таким шрифтом, - я
написала на поле газеты фразу по-теннски; старик впился в нее взглядом и
долго молчал, а потом произнес:
- Это ни на что не похоже. Катериночка, а ты уверена, что не сама это
написала?
Я не нашла, что сказать.
- Видишь ли, - пояснил он, - несброшюрованные листы напоминают скорее о
востоке, наверное, ты помнишь историю "Ганджура" - он, если ты помнишь,
выглядит, как такая же стопка листов, обернутая шелком; я было подумал, что
твоя книга - это нечто аналогичное, восточный религиозный трактат, но эти
буквы... Я их не знаю. Я, видите ли, друзья мои, долгое время увлекался
лингвистикой, мне было бы стыдно в мои-то годы столкнуться с письменностью,
корни которой я не могу проследить. Так что или это нечто более древнее,
чем я могу предположить; либо же ты сама придумала язык и сама написала
книгу.
- Да возможно ли это? - не поверила я.
Герштямбер рассмеялся и закашлялся, полез куда-то на стремянку, достал
коленкоровую тетрадку и протянул мне; я открыла ее - внутри, коричневыми
чернилами на пожелтевшей бумаге вились загадочные колечки, закорючки и
точки.
- Это написал я, когда был таким, как вы, - сказал старик, - я тогда
был страшным авантюристом и вынашивал план создать литературную
мистификацию и явить ее миру, как открытие, но потом занялся другими делами
и, к счастью, оставил эту идею. о теперь я знаю, что это возможно. Ведь ты
так и сделала?
Я покачала головой, и его лицо вытянулось, длинный нос стал еще
длиннее, а глаза стали такими печальными, что мне захотелось заплакать; он
не желал верить, что какая-то девчонка так вот открыла ему глаза на
существование никому не известного языка, а я боялась рассказать ему
правду.
- Эй, Маркович! - заорала в коридоре какая-то женщина, - ты чего воду
не закрываешь, козел старый? Кто закрывать-то будет, Пушкин? Из-за таких
вот жидов старых у нас жизни и не стало!
Старик переменился в лице и выбежал, чтобы что-нибудь возразить, а я
воспользовалась случаем и заявила Фелесу:
- Мы должны ему все рассказать.
- Да ну, это ты не всерьез. Ты знаешь, что думают люди, когда им
рассказывают такие вещи?
- Знаю, но он не из таких. У него есть свое тщеславие, и он не упустит
случая его потешить. А вообще он славный старик и неглупый, по-моему.
- Ты же его пятнадцать минут как знаешь... Главное, про нас не
рассказывай. Пусть уж я буду как бы человеком.
Вернулся старик, и был он совсем печальный и упавший духом; он тяжело
присел на кровать и подпер щетинистый подбородок сухим кулачком; ничего он
нам не сказал. Мы с Фелесом переглянулись, тот кивнул и я неуверенно
заговорила:
- Исаак Маркович, я расскажу. Это не я написала Книгу, - и я изложила
ему все: про наш мир, про его связь с этим, про Островную Школу, про мой
диплом, и с каждым моим словом он оживал, когда же я закончила, он развел
руками и сказал:
- Hу вот, я же знал, что все просто объясняется, - Фелес смотрел то на
него, то на меня дикими глазами, - я же знал, что я не могу не узнать
письменность, если она изобретена на Земле, а твой параллельный мир все
объясняет. Вот и славно. Теперь я все знаю и чем могу, помогу. Я думаю, не
стоит рассказывать о вашем мире кому попало?
- Боюсь, вас посчитают сумасшедшим, - предположила я, - все, кто знали
здесь о Даларе, никому ничего не рассказали и давно переселились к нам.
Можно рассказывать мою первоначальную версию.
- Hу вот и славно. Я поищу по своим знакомым.
Когда мы вышли из дома, Фелес некоторое время молчал, а потом заявил:
- Hикогда не видел такой реакции среди людей. Мы сказка для них, нас
для них нет, они никогда не верят - я еще такого, как Герштямбер, не
встречал. Как ты догадалась, что он поверит?
- Я сразу подумала, что ему легче поверить в нас, чем в то, что он
чего-то не знает. У каждого свои пунктики. И что мы будем делать теперь?
- Погуляем немножко, я думаю. Как-то не хочется работать в такой
