всей тщательностью и наибольшим искусством.
- Будет исполнено, - повторил начальник рисовальщиков.
- Сегодня сюда приедет бог наш и отец Миамун - жизнь, здоровье, сила!
- продолжал старый писец. - После того как он заложит чертог вечности,
зайди ко мне. Да захвати с собой папирус. Не забудь передать начальнику
царских работ и начальнику каменотесов, чтоб и они пришли ко мне.
Не слушая ответа, старик возлег на носилки, и рабы понесли его к
месту работ.
7
В Долине царских гробниц, у скал, уже производились работы. Несколько
сотен полунагих людей заканчивали расчистку холмов, под которыми нужно
было построить гробницу. Начальники с минуты на минуту ждали прибытия
фараона.
Вскоре прискакал гонец с известием, что едет Рамзес. Загудели трубы.
Вдали появилась стража, за ней много носилок. Старый писец приказал
приостановить работы, осмотрел расчищенное место.
Носилки фараона приблизились. Рамзес сошел на землю, поддерживаемый
жрецом Амона и царевичем Мернептой. Начальники работ упали ниц перед ними.
Фараон не держался уже так прямо, как на празднестве в Фивах, - стан
его согнулся. Видно было, что старый Рамзес болен: ему было восемьдесят
пять лет, а царствовал он уже более шестидесяти лет. Он кашлял, руки его
тряслись. Глядя на людей, стоявших перед ним на коленях, фараон что-то
говорил жрецу Амона.
- Бог и отец наш будет молиться своему отцу, - пронесся шопот жрецов
и сановников.
Рамзес воздел руки к солнцу. По верованию египтян, фараон был сыном
бога солнца Ра. Помолившись, он опустил руки и вздохнул. Взяв у жреца
шнур, Рамзес стал обмеривать землю. Затем фараону подали заостренный кол.
Подошел жрец, изображавший бога Тота с головой ибиса, священной птицы. Он
помог Рамзесу вонзить кол в том месте, где приходился северо-восточный
угол стены. Так же вонзал фараон колья и на остальных углах. Потом он
провел мотыгой черту между кольями и присыпал нильским песком место
будущей каменной кладки. Оставалось заложить первый камень.
Рамзес взялся руками за деревянный рычаг, и большой камень, легко
сдвинувшись с бугра, лег на приготовленное место.
Фараон выпрямился. Он тяжело дышал. Пот катился по его лицу, седые
волосы растрепались. Недоумевая, Нугри смотрел на повелителя Египта.
"Что в нем божеского? - думал он. - Такой же бессильный старик, каких
мы встречаем тысячи. Как дрожат у него руки! Какое у него исхудалое лицо!
И это бог? Нет, это человек!"
К рамзесу подвели четырех быков - белого, черного, бурого и пестрого.
Он должен был заколоть их и принести бедра животных в жертву богам четырех
стран света.
Жрецы усердно помогали фараону. Дрожащей рукой он наносил удары
оглушенным быкам - белому, черному, бурому. И вдруг пошатнулся.
Закружилась голова. Он упал бы, если бы жрецы Амона не поддержали его.
Жрец с головой ибиса поднес к губам Рамзеса чашу с напитком. Фараон
отпил от нее, глаза его оживились. Он взял нож и твердой рукой поразил
пестрого быка.
Нугри смотрел на Рамзеса. Вот фараона подсаживают на носилки. Жрецы и
сановники заботливо поддерживают его. Затем рабы отправляются в путь по
расчищенной песчаной дороге. За ними следуют жрецы и сановники.
После обеда сотни полунагих людей рыли четырехугольную яму. Работа
шла быстро. Нугри не заметил, как яма стала глубокой. Мелькали лопаты,
песок сыпался в корзины. Сотни детей, преимущественно мальчиков,
спускались вниз и уносили корзины на своих головах. Они шли гуськом к
оврагу, чтобы высыпать песок. За целый день работы им платили вдвое
меньше, чем взрослым.
Десятники, с палками и бичами из воловьей шкуры, прохаживались,
покрикивая, среди детей и землекопов. Нередко пронзительный крик пролетал
над песками, и мальчик падал лицом в раскаленный песок. Но второй удар,
более жгучий, подымал его на ноги. Иногда вспыхивали злые голоса,
слышались угрожающие крики. Десятники поспешно отступали от возмущенных
людей и звали на помощь. Прибегали сотские с бичами и палками. Бичи
свистели, палки опускались на спины землекопов.
- Не от-ста-вай! - кричали сотские, и десятники подхватывали их
возглас.
Нугри исподлобья поглядывал на Кени. Видел, как дрожала у него в
руках лопата.
Когда к ним подошел десятник, Нугри спросил, почему каменотесов
послали копать землю.
- Мы всегда работали по камню, - говорил Нугри, - и ты, видно, не
умеешь отличить каменотеса от землекопа. Где начальник царских
каменотесов? Мы желаем говорить с ним.
- Делай, что приказано! - возразил десятник. - А будешь шуметь...
Он поднял палку и погрозил Нугри.
Кени взглянул на рабочих. Одного слова Нугри было бы достаточно, чтоб
они бросились на десятника. Однако Нугри поплевал на руки и молча взялся
за лопату.
Когда десятник отошел, Кени спросил:
- Почему ты смолчал?
- Что пользы драться с начальством? - возразил Нугри. - Нас избили
бы, заковали в цепи и сослали бы на Синайские рудники добывать медь... -
И, толкнув локтем Кени в бок, он добавил: - Я решил терпеть. Дни и ночи я
думаю о важном деле.
Кени удивился, но не успел расспросить Нугри: подходил десятник.
8
На следующий день начальник зодчих приказал плотникам подводить
подпорки для верхних пласт земли, а каменотесам пробивать в скале проходы.
К реке было отправлено много людей. Они должны были разгружать плоты,
прибывавшие из каменоломен с глыбами гранита.
Люди клали глыбы на полозья, запряженные восьмью парами волов, и
везли к месту работ. Волы с трудом тащили за собой полозья. Но погонщики
дико кричали и подгоняли волов острыми дротиками. Животные жалобно ревели
и прибавляли шагу.
Нугри с помощью нескольких каменотесов обмеривал большую скалу,
намечая мелом место входа. Было приказано пробить в ней проход, сделать
погребальные покои. Это была самая тяжелая работа. Камень попался твердый,
и медные сверла с трудом разрушали его. Нугри выбрал плоский кусок
гранита, годный для опускной двери, кликнул Кени и распилил с ним гранит
длинной медной пилою. Теперь оставалось вытесать из него плиту, и Нугри
принялся за работу.
Начальником каменотесов был тот самый писец, которому они подчинялись
в Фивах. Однажды утром, когда Нугри и Кени менее всего ожидали его, перед
ними появились носилки. С носилок сошел писец, посмотрел на работу
каменотесов и кликнул десятника.
- Почему люди работают у тебя, как сонные? - закричал он. - Разве ты
не слыхал, что бог наш и отец готовится лечь в чертог вечности? Торопись,
раб, иначе я повелю содрать с тебя кожу, а затем посадить тебя на кол!
Испуганный десятник оправдывался, что камень тверд и плохо поддается
усилиям людей.
- Я пришлю тебе еще несколько человек. Но горе тебе, раб, если работа
не подвинется!
С того дня десятник стал иным человеком. Он свирепел при мысли, что
писец может расправиться с ним "за чужую вину". Поэтому он не жалел людей
и торопил их. Бич его все чаще окрашивался кровью. Нугри и Кени тоже
получили по десятку ударов, а за что, так и не знали.
Вечером, когда каменотесы ели хлеб с луком, запивая его водой, Нугри
сказал:
- Вот что, братья. Если десятник и завтра будет издеваться над нами,
работайте медленно. Пусть гнев писца обратится на него!
На другой день десятник опять бил людей. Работа пошла медленно. Ни
угрозы, ни побои не могли сломить каменотесов. Десятник понял, что
чрезмерная строгость озлобила людей, и прекратил истязания.
В этой маленькой борьбе каменотесы победили. Отношение к ним резко
изменилось. Десятник явно заискивал перед ними. Он заботился, чтобы не
было перебоев с доставкой воды, разрешал отдыхать людям сверх положенного
времени.
Спустя несколько дней начальник зодчих осматривал работы.
- Я доволен тобою, - сказал он десятнику. - Только строгими мерами
можно добиться хорошей работы.
Работа кипела. Каждый день подвозили по Нилу гранитные столбы.
Люди часто роптали. Тяжелый труд и скудная пища изнуряли их. Много
народу гибло от болезней. Их заменяли новыми людьми. А кормили так же
плохо, как и в начале работ: утром хлеб и редька, днем луковая похлебка,
вечером хлеб с чесноком. Питьевой воды было недостаточно, потому что
доставляли ее с большими перебоями. Нередко люди угрожали, что после сна
(они спали два часа после обеда) не будут работать. Испуганные десятники,
опасаясь гнева писцов, посылали водовозов на Нил.
- Без нильской воды ждет нас гибель, - говорили люди, принося большие
кувшины.
Полезная и приятная на вкус нильская вода была благодатью во время
жары. Она была кофейно-молочного цвета, и прежде чем ее пить, давали ей
отстояться: наливали в пористые кувшины емкостью в несколько ведер.
Просачиваясь, вода стекала в большую чашу, оставляя в кувшине
желтовато-красный ил, а из чаши она поступала в маленькие сосуды.
Нугри редко спал после обеда. Слушая храп Кени, он пил нильскую воду
и думал о семье, о сыне, который скоро уже станет писцом.
Прошло время посевов и летней уборки хлебов. Опять приближалась пора
разлития Нила. Вести из дому были скудные. Только один раз получил Нугри
письмо. Сын писал, что послал три письма, и удивлялся, что отец не
отвечает (Нугри не получил этих писем). Он сообщал, что мать работает
поденщицей у писца, - приходится каждый день ходить в Фивы.
"Когда я возвращусь, - писал Нугри сыну, - ты сможешь жениться. А
пока я не могу быть поддержкой семье, твой долг, как старшего сына,
заменить братьям и сестрам отца. Но еще больший долг - позаботиться о
матери. Помнишь ли, сын Мимуты, что ты обещал сделать спокойной ее
старость?"
Однажды после обеда Нугри лежал и думал о семье. Он вспомнил, что
писал сын о семьях каменотесов и каменщиков: "Все женщины, как и моя мать,
работают в Фивах. Работа тяжелая". Значит, все бедствуют.
Он не слышал, как Кени проснулся и сел рядом с ним.
- Не спал? - спросил Кени.
Нугри повернулся к нему.
- Нет, Кени. Мысли не дают покоя.
- О чем думал?
Нугри тихо заговорил, оглянувшись по сторонам:
- Давно думаю, никому не говорю. Умрет Рамзес - много сокровищ
положат с ним в могилу. Зачем мертвецу золото? Я возьму драгоценности и
поделю их среди семей нашей деревушки. Пусть люди живут в мире и
довольстве. Пусть отдохнут женщины от непосильного труда. И пусть сыты
будут дети.
Кени молчал.
- Ты не одобряешь моего замысла? - с огорчением вскричал Нугри. - Что
может быть выше его?
Кени поднял голову.
- Я восхищен тобою, Нугри! - взволнованно сказал он. - Но обдумал ли
ты, какие ждут нас трудности? Допустим, что мы проникнем в чертог
вечности, подымем опускные двери. А ведь нужна смелость, чтобы
противостоять богам. Они разгневаются и поразят нас за такое дело.
- Трусишь? - презрительно усмехнулся Нугри.
- Нет, не трушу. Но боюсь судей подземного мира, когда душа после
моей смерти предстанет перед ними.
- А я не боюсь судей, потому что наше дело справедливо.
- Да, справедливо...
- Так почему же ты колеблешься?
- Я боюсь неудачи. Боги будут нас пугать, преследовать... В темноте
мы легко заблудимся и погибнем с голоду.
- И все же мы пойдем, Кени! Не итти нельзя. Но если ты боишься, Кени,
я найду себе спутников.
- Нет, Нугри, я не боюсь! Я пойду с тобой!
- Я знал, что ты согласишься, Кени! Хотя ты мог бы отказаться. Ведь у
тебя никого не осталось в живых.
