Аба ушел к братьям и сестрам, игравшим во дворике. Нугри и Мимута
тоже вышли из хижины.
Была уже ночь. На черном небе - ни звезды. Тишина висела над долиной.
- За всю свою жизнь не упомню такой душной ночи, - сказал Нугри. - А
ведь мне уже сорок лет. Неужели бог войны, грозный Сет, готовит нам удар?
Когда они возвратятся в лачугу, мать разостлала на глиняном полу
тростниковые цыновки, загнутые по краям кверху и усаженные колючками. Она
напоминала детям, чтобы они не поранили себе рук и ног колючками,
предохраняющими спящих от нападения скорпионов. Потом она положила на
цыновки волшебные таблички с изображением бога, душащего змей и
попирающего скорпионов.
Вскоре семья улеглась.
Только в соседней каморке возилась еще Мимута: она чинила одежду
мужа. Кончив работу, она встала, погасила в очаге огонь и растолкала
Нугри.
- Вставай, вставай, - шептала она. - Время высекать огонь.
Долго мучился Нугри, ударяя кремнем о кремень. Наконец сверкнула
искра, и сухая трава задымилась. Нугри дул на траву, пока не вспыхнуло
пламя.
- Огонь, огонь! - воскликнула Мимута, захлопав по-детски в ладоши, и
засмеялся. - Теперь можно ложиться и отдыхать.
3
Нугри еще спал, когда встала Мимута. Медленно, без пламени горели
кирпичи. Неприятный запах дыма носился по каморкам.
Разделив дневную порцию хлеба среди членов семьи, Мимута разбудила
детей. Выдав им по кусочку лепешки, она послала мальчиков на пастбище
собрать навоз, а девочек за травой и ветками. Только старший сын был
освобожден от этой работы, потому что должен был отправляться к писцу в
Фивы.
Нужно было итти за водой. Мимута взяла кувшин и вышла из хижины.
Солнце уже взошло. Сбежав с пригорка к пруду, она зачерпнула воды,
умылась, вымыла ноги.
Она уже поставила кувшин на голову, чтобы уйти, но подошли
женщины-соседки. Начались обычные утренние разговоры о домашних делах.
Мимута сказала, что вчера муж принес зерно и масло и теперь можно не
волноваться за завтрашний день.
- Надолго ли? - прервала ее соседка. - Каждый раз мы ведем такие
разговоры, а спустя две-три недели бегаем друг к дружке за кусочком хлеба.
Вернувшись домой, Мимута взяла из бочки несколько горстей зерна,
рассыпала их на зернотерке, смочила водой и принялась растирать
продолговатым камнем: получалась грубая мука с отрубями.
Сделав в муке ямку, Мимута налила туда воды и прибавила к муке
вчерашнего теста. Когда тесто было готово, она стала делать круглые
толстые лепешки.
Кирпичи в очаге сгорели, Мимута положила лепешки на раскаленные камни
и покрыла их горячей золой.
- Ну, работа кончена, - проговорила она вполголоса и стала одеваться
в праздничное платье.
Мимута надела на себя белую одежду, сандалии из листьев папируса,
блестящие стеклярусные браслеты на кисти рук и на лодыжки, широкое
ожерелье из бус на шею. К волосам она приколола красную ленту, подвела
ярче, чем всегда, глаза и накрасила губы.
Полюбовавшись на себя в бронзовое зеркальце, Мимута пошла будить
Нугри.
- Вставай, - сказала она. - Солнце уже высоко.
Нугри смотрел на Мимуту. Нарядная, она быстро двигалась по каморке и
говорила:
- Я хочу итти с тобой в Фивы. Чего мне бояться? Давки? Но я хочу
видеть старого Рамзеса-Миамуна - жизнь, здоровье, сила!
- Ты говоришь, женщина, не понимая, что говоришь! - вскричал Нугри. -
Разве хорошо детям тащиться в жару по пыльной дороге? Толкаться в толпе на
улицах? Подумай, Мимута!
- Я хочу видеть старого Миамуна!
- Пусть будет по-твоему. Ты его увидишь, клянусь Амоном! Но детей с
собой не возьмем.
- Я это решила еще вчера, - сказала жена, - когда вынимала из сундука
две одежды - одну для тебя, а другую для себя.
Кени зашел за Нугри. Узнав, что с ними пойдет Мимута, он нахмурился.
Однако не стал возражать.
Они шли по краю мягкой пыльной дороги. Толпы народа тянулись к
городу. Нугри и Кени жалели, что затеяли прогулку в такой знойный день.
Мимута старалась казаться веселой, хотя платье ее запылилось, синие волосы
утратили свой цвет, сандалии потускнели. Она подшучивала над мужем и над
Кени, часто утиравшими пот с лица.
Поднявшись на холм, они в восторге остановились. Город сверкал на
солнце, как огромная коробка, наполненная драгоценностями. Мутно-зеленый
Нил лежал в песчаных берегах.
- Как прекрасен город Амона! - с восхищением вскричал Нугри.
Они вошли в Фивы. Разноязычным говором шумели улицы и площади,
запруженные толпами народа в праздничных одеждах. Здесь были жрецы с
бритыми головами, в длинных белых одеждах; негры с блестящими черными
волосами, из которых торчали страусовые перья; смуглые иудеи в длинных
красных одеждах. Толпами шли египтяне в новых париках, окропленных
душистым маслом. Пробегали юноши. Все спешили к храму Амона, куда должен
был прибыть фараон. А женщины и девушки стояли у домов с букетами цветов,
зелеными ветвями и гирляндами в руках.
Нугри, Кени и Мимута шли гуськом. Мужчины дружно работали локтями,
пробиваясь к храму Амона.
Однако дойти до первых рядов им не удалось. Внезапно толпа
встрепенулась, послышались приветственные возгласы:
- Слава тебе, наш бог Рамзес-Миамун!
Началась сильная давка, из толпы взметнулись вопли страха, боли и
отчаяния, послышалась ругань.
Нугри и Кени охраняли Мимуту от напора толпы. Если бы не они, Мимута
едва ли уцелела бы в этой давке.
Когда приветственные крики усилились, Нугри и Кени подняли над толпой
Мимуту. Она увидела скороходов, разгонявших с пути толпу. За ними шли
военачальники и телохранители-наемники из разбойничьих азиатских племен. В
руках телохранителей сверкали мечи. Наконец показалась золотая колесница,
запряженная арабскими конями. На ней стоял Рамзес, тощий высокий старик с
властным выражением желтого лица. Он был в коротком набедреннике и золотом
переднике. С его плеч свисала длинная полотняная одежда с короткими
рукавами, ноги были обуты в остроконечные сандалии. На белом головном
уборе с красными полосами сверкала золотая змея. По древнему верованию,
она предохраняла фараона от убийства.
- Слава Рамзесу-Миамуну, вечноживущему богу!
- Жизнь, здоровье, сила!
Крики не умолкали.
За Рамзесом ехали колесницы: с царицей, с сыновьями и дочерьми
фараона, с крупными сановниками. На головах их красовались парики, а щеки
и губы были покрашены.
Распахнулись массивные ворота храма, и в глубине открылась колоннада.
Выбежали босые жрецы с бритыми головами и распростерлись ниц. Так они
лежали, пока фараон сходил с колесницы. Потом главный жрец Амона встал, а
за ним остальные жрецы. Склонив головы, они молча ожидали приказаний
фараона.
- Идем, - шепнула Мимута, - я устала.
Голова у нее шла кругом.
Они стали выбираться из толпы.
- Теперь ты довольна? - насмешливо спросил ее Нугри.
- Молчи!
Нугри понял, что неосторожно сказанное слово может навлечь беду на
всю семью, и замолчал. Кени безмолвно следовал за ними.
Когда они вышли из города на дорогу, ведущую к деревне, Мимута
сказала:
- Ты спросил меня, муж, довольна ли я? Да, я довольна. Я видела
старого человека, которого называют богом и который, должно быть, верит,
что он бог. Но увы! Этот бог умрет так же, как исподний нищий.
- Я рад, что твои мысли - мои мысли! - воскликнул Нугри.
А Кени тихо сказал:
- О, если бы все думали так же, как вы!
4
Уже вечерело, когда они добрались до деревушки. Духота усилилась -
такой духоты не было ни вчера, ни третьего дня. Казалось, невидимое солнце
накаляло воздух.
Нугри посмотрел на темное небо. Оно было густо обложено тучами. Но
разве они не заволакивали так же небо и вчера?
Он вошел вслед за Мимутой в хижину, поел хлеба с луком и лег на
цыновку.
Семья спала, когда над фиванской долиной разразился страшный ливень с
вихрем. Он был грозен и опустошителен. Такие ливни крайне редки в Египте.
Они бывают раз или два в столетие. Даже старожилы не помнят их. Сметая
деревни и размывая дороги, ливни свирепствуют не более полусуток; потом
наступает обычная жаркая погода.
Нугри внезапно проснулся. Сквозь продырявленную кровлю лились потоки
воды. Слышно было, как Мимута металась в темноте. Потом послышался ее
пронзительный голос - она сзывала детей. Очаг был залит, иного огня не
было, и женщина не знала, что делать.
- Нугри, Нугри! - звала она мужа с отчаянием в голосе. - Что брать с
собою?
- Бери еде, одежду.
В это время крыша обрушилась, и дождь ворвался в хижину. Вода
подымалась. Размытая стена обвалилась, обдав людей густым потоком грязи.
- Горе нам, горе! - причитала Мимута.
- Замолчи! - крикнул Нугри. - Дети в сборе? За мной! А то погибнем.
Разве не чувствуешь, как подымается вода?
По колени в воде они, спотыкаясь, выбрались из размытой хижины. Шли
гуськом, держась за руки - потоки воды могли сбить с ног. Нугри шел
впереди. Недалеко от хижины он наткнулся на длинную палку, которой
обыкновенно загоняли скот. Он взял палку и стал ощупывать ею дорогу.
Нугри вел семью к смоковницам. Они росли на бугре.
Сквозь шум ветра и ливня доносились отчаянные вопли людей. Выделялись
голоса женщин. Иногда в общий шум врывался мужской голос, звавший мать.
Потом голоса утихли, только вой ветра, шум дождя и рев потоков грозно
звучали в темноте.
- Держитесь! - закричал Нугри. - Здесь ложбина. Осторожно здесь
глубоко. Остановись, Мимута! Передавай мне детей.
Дети плакали. Мимута передавала их мужу. Старший сын добрался до
бугра и успокаивал братьев и сестер.
Наконец семья расположилась у смоковниц. Дождь продолжал лить. В
воздухе стало прохладно. Продрогшие дети жались друг к другу, чтобы
согреться.
Всю ночь низвергались с неба дождевые потоки, заливая деревушку. И
всю ночь слышались крики людей, мычанье коров, блеянье овец и вой собак.
Несколько раз вскакивал Нугри - ему казалось, что он слышит голос Кени. Но
голос затихал, и Нугри садился рядом с Мимутой.
- О Амон-Ра, сжалься над нами! - шептала она, обнимая детей. - Пошли
поскорее жаркий луч на землю!
Наступило утро. Ливень утихал. Яркое, точно умытое дождем, всходило
солнце. Вместо деревушки торчали остатки размытых стен, валялись в грязи
балки, обломки скамеек. Мутные потоки продолжали нестись к пруду и к Нилу.
Черная грязь, похожая на застывшую смолу, блестела там, где вода спадала.
К полудню спала вся вода. Мужчины, женщины и дети, шлепая по грязи,
направились к размытым хижинам.
Нугри с женой и детьми пошел к своей лачуге. Вместо глиняных стен
поднимались неровные бугры и шесты.
Дети рылись в грязи, отыскивая домашнюю утварь и съестные припасы.
Мимута ополаскивала вещи в луже и раскладывала на стене, чтобы просушить.
Синие волосы ее, вымытые дождем, стали серыми, а лицо синим. Краска
покрывала также одежду.
Нугри направился к Кени. Оказалось, что мать друга погибла. Он искал
ее всю ночь, звал громким голосом, но ответа не было. Лишь утром Кени
обнаружил труп матери на месте лачуги. Мать не успела выбраться из каморки
и погибла.
У соседей тоже были жертвы: у кого пропала девочка, а у кого мальчик.
Семья каменщика, жившая возле пруда, погибла вся - вода вышла из берегов и
затопила хижину.
Нугри был удручен бедствием. Собрав мужчин, он сказал:
- Сегодня мы не пошли на работу, наши семьи остались без еды и жилья.
