ярости. Уши прижались к голове, широко открытые глаза горели зеленоватыми
огоньками. Это был котенок самой заурядной масти: серый в полоску, с белым
пятнышком на груди.
Я так напугал его, что несмотря на все мои "кис-кис-кис" и другие
настойчивые попытки завести дружбу, он наотрез отказался пересечь порог и
войти в прихожую. Пришлось сходить на кухню, налить молока в пластмассовое
корытце из-под сметаны, куда я еще накрошил булку, и вынести угощение в
коридор. Судя по тому, с какой жадностью, дрожа и захлебываясь, он начал
лакать холодное молоко, котенок умирал с голоду. Впрочем, кошки очень
хитрые существа. Я не раз замечал, как желая подлизаться к хозяину и быть
принятыми в дом на правах домашних, бродячие кошки жрали сухие хлебные
корки, брошенные им, хотя при других обстоятельствах никакой голод не
заставил бы их пойти на это.
"Если не убежит до утра, отнесу его Женьке в лабораторию, его пацан
давно хотел котенка", - решил я. Осторожно прикрыв дверь, я достал из
шкафа постельное белье - пора было спать. Какая уж к черту творческая
работа с такими нервами!
13
Кольцо души-девицы
Я в море уронил;
С моим кольцом я счастье
Земное погубил...
В.Жуковский
Весь следующий день я провел в архиве. Тесно стоящие стеллажи из
стальных уголков с полками, забитыми растрепанными и аккуратными, толстыми
и тонкими, белыми, серыми, синими, красными, словом, всех мыслимых цветов
и оттенков папками, неудобные столы, железные шкафы и массивные сейфы...
Казалось, в этом хаосе бумаг невозможно отыскать нужную, однако, по моей
просьбе мне довольно быстро нашли и выдали все, что я заказал накануне.
Бумага пяти-шестидесятилетней давности стала рыхлой и желтой, крошилась в
руках, расползалась по сгибам. Написанные плохими чернилами выцветшие
строчки приходилось читать чуть ли не наугад, приглядываясь к оставленным
стальным пером царапинам, карандашные надписи и пометки почти стерлись.
Тем не менее, кое-что удалось выяснить. Хотя это и имело теперь уже, так
сказать, "академический" интерес, я понял, каким образом "Суассон"
оказался в школьном дворе. Дело в том, что после освобождения Города от
оккупировавших его польских частей в здании школы размещалась местная ЧК.
Арестованных было так много, что их не успевали допрашивать, и в ожидании
своей очереди люди находились в заключении неделями. Помещений не хватало,
и обнесенный высокой металлической оградой школьный двор превратился в
некое подобие маленького концентрационного лагеря. Именно здесь
содержались несколько членов семьи графа Брайницкого, подозревавшиеся в
симпатиях к "белопанам". Судя по скупым строкам протокола задержания,
Брайницких арестовали в тот момент, когда у них уже все было готово к
бегству. Можно предположить, что "Суассон" находился у кого-то из членов
семьи и не был обнаружен при первом личном обыске, когда искали, главным
образом, оружие и бумаги. Оказавшись в ЧК и ожидая ежеминутно допроса и
нового обыска, этот человек улучил удобный момент, скорее всего ночью, и
закопал коробочку с драгоценным камнем в приметном для него месте, не
желая, чтобы бриллиант попал в руки "пшеклёнтных хамов", как бы ни
повернулась судьба. То, что коробочка пролежала в земле долгие
десятилетия, красноречиво свидетельствовало о том, какая участь постигла
заключенных. Я не нашел в архиве ни протокола суда, ни документов о
приговоре Брайницким, но вероятнее всего, они закончили свой жизненный
путь в одном из многочисленных окрестных оврагов, служивших местом
приведения приговоров в исполнение и одновременно массовым кладбищем
казненных. При желании, вероятно, можно было бы отыскать в нашем или
других архивах какие-то концы этого дела, но зачем? Так и случилось, что
бриллиант, представляющий целое состояние, оказался забытым в заурядном
городском дворе и мог бы остаться там навсегда, если бы не охватившее в
свое время всю страну похвальное стремление "украсить Родину садами",
защитить от суховеев лесополосами, а каналами - от болот, словом,
преобразовать природу по призыву вождя, на который в числе прочих
откликнулся и директор школы.
Протокол беседы с Константином Викторовичем Федоренко после возни со
старыми документами приятно радовал глаз четким шрифтом современной
пишущей машинки, лоском отличной финской бумаги. Скупые фразы позволяли
легко представить, что предшествовало решению гражданина Федоренко К.В.
обратиться за помощью к властям.
...Это был большой конверт из плотной коричневой бумаги, в каких,
обычно, отправляют в редакции рукописи статей или рефераты. На лицевой его
стороне было написано черным фломастером только одно слово: КОНСТАНТИНУ.
Он нашел его, разбирая бумаги покойного отца, и сразу понял, что
представляют собой строчки цифр и условных обозначений, заполнявшие
несколько стандартных страниц. Еще в его школьные годы, когда в семье
появилась редкая по тем временам игрушка - американский микрокалькулятор,
Виктор Богданович, пытаясь приобщить детей к модному тогда направлению -
вычислительной технике, учил его и сестру составлять простые программы и
играл с ними в занимательную игру: шифрование и дешифрование записок,
которые они "посылали" друг другу. Правда, Лидия оказалась слишком ленивой
и очень уж не любила возиться с цифрами, вечно ошибалась, из-за чего
вместо записки у нее получалась какая-то бессмысленная белиберда, а
Константину нравилось, когда после долгих и, казалось, совсем отвлеченных
манипуляций на листке бумаги буква за буквой, строчка за строчкой
появлялось "таинственное послание". Сейчас перед ним была знакомая
программа и зашифрованный текст. Необходимо было только выяснить, при
помощи какой функции осуществлялась операция преобразования и узнать
число-параметр. На полях программы Константин увидал сделанную знакомым
почерком пометку: Б. и С., 378, N_447, 6,6778899. Непосвященному она была
бы совершенно непонятна, но Константин узнал принятые в рукописях Виктора
Богдановича сокращения: "Бронштейн и Семендяев, страница триста семьдесят
восемь, формула номер четыреста сорок семь". Последнее число в виде
десятичной дроби обозначало, очевидно, параметр функции, использованной в
указанной формуле. Популярный "Справочник по математике" выдержал десятка
два изданий, но Виктор Богданович, конечно, ссылался на тот, в потрепанной
коричневой обложке, который всегда лежал у него на письменном столе вместе
с "Орфографическим словарем" проф. Д.Н.Ушакова, изданным ОГИЗом в 1937
году. Профессор был самолюбив и опасался сделать грубую ошибку в статье
или докладе, поэтому, не полагаясь на грамотных машинисток, обычно
выполняющих в таких случаях роль корректора, частенько заглядывал во время
работы в "Словарь". Это было тем более необходимо, что язык Виктора
Богдановича являлся типичной для Города смесью русского и украинского,
причем ошибался он и на том, и на другом языке.
Константин быстро ввел программу, использовав в качестве параметра
записанное на листке число, и через полчаса уже читал начало
расшифрованного текста. Казалось, он слышит тенорок отца, произносящего с
характерным мягким "л" фразы, возникающие из беззвучных, мертвых цифр: "Я
хочу, чтобы вы с сестрой имели достаточные средства... Место указано во
второй половине шифровки... Параметр получишь, соединив ваши кольца..." На
этом текст обрывался, вторая часть его была зашифрована с помощью другого
числа.
Итак, чтобы узнать, где находится бриллиант, необходимо было все
рассказать Лидии и взять у нее кольцо со второй половиной параметра.
Константин взглянул на свое кольцо, которое он после смерти отца с трудом
нашел среди значков, пуговиц и запонок у себя в столе и с тех пор
постоянно носил на манер обручального на безымянном пальце правой руки.
Понимая всю бесперспективность такого занятия, он не пытался угадать
нужное число. "Надо бы записать мои цифры на этой бумаге", - мелькнула у
него мысль, но кольцо сидело на пальце туго и не хотело сниматься. Можно
было пойти на кухню и намылить палец, но после возни с расшифровкой
захотелось спать. Кроме того, он решил что будет безопаснее, если до поры
до времени эти цифры останутся написанными только на кольцах... И этим
вызвал цепочку событий, заставивших десятки людей напряженно работать,
отправляться в далекие поездки, рисковать жизнью и убивать друг друга.
"Придется ехать в Ленинград", - решил Константин, хотя предстоящая
встреча с близкой родственницей, с которой он совсем недавно сидел за
одним столом на поминках, вовсе его не радовала.
На следующий день он позвонил сестре и договорился о встрече через
три дня, намекнув, что речь идет о наследстве. Поехать раньше не удавалось
- необходимо было закончить кое-какие дела на работе, чтобы можно было
попросить отпуск за свой счет на недельку. Впрочем, Константин рассчитывал
выпросить, как это делали многие, не отпуск, а служебную командировку,
благо в Питере, как до сих пор продолжали называть город на Неве, было
несколько "родственных фирм", и повод всегда найти нетрудно - при хорошем
отношении с начальством, особенно, если пообещать привезти бутылочку
"Рижского бальзама", почему-то чаще встречавшегося в то время именно на
прилавках питерских магазинов, или несколько тюбиков универсального клея
"Момент", весьма популярного среди автолюбителей.
Жена с дочерью были на даче, этим громким именем назывался участок
коллективного сада в шесть соток и легкий домик из фанерных щитов,
расположенный, правда, на живописном речном берегу. Поэтому в день отъезда
Константин позавтракал печеночным паштетом, который уже десятый день
хранился в холодильнике, запил его молоком из бумажного пакета и
отправился на вокзал, где ему пришлось, несмотря на командировочное
удостоверение, порядком простоять в очереди за билетом. Еще в вагоне он
почувствовал легкое недомогание, а когда поезд прибыл в Ленинград,
расхворался не на шутку. Его мутило, резало живот. В привокзальном
туалете, куда его привела настоятельная необходимость, он успел лишь
сполоснуть руки, как вдруг голова у него закружилась и подкосились ноги.
Последнее, что запомнил Константин, прежде чем потерял сознание, -
какое-то смуглое лицо с хитро бегающими масляными черными глазками,
вплотную приблизившееся к нему.
В больнице, куда он попал по скорой с диагнозом "пищевое отравление",
Константин только на третий день оправился настолько, чтобы попросить
послать на работу телеграмму о вынужденной задержке. Начальство будет
недовольно, но не это беспокоило Константина. Пропало его заветное кольцо,
А Лидия, не дождавшись брата, уехала, как сообщила соседка, в турпоход на
Алтай... В последнем для Константина не было ничего неожиданного. Он знал,
что сестра, отчаявшись найти принца в тихих залах читалок и шумных
ленинградских кафе, решила расширить круг поиска и действовать по
известной туристской песенке:
Я стою у ресторана,
Замуж поздно, сдохнуть рано...
Я отправлюсь в турпоход,
Может, кто меня возьмет!
По мере того, как улучшалось физическое состояние Константина, росло
