нет иных дел, кроме как арестовывать бродячих философов. Тем
более, что я и сам философ.., в некотором смысле. Видишь ли,
первосвященники обвинили тебя в том, что ты, якобы, призывал
народ к уничтожению Храма, а кроме того утверждал, что
являешься царем Иудеи. Вот я и решил узнать все из первых рук,
отлично понимая, что эти глупые старикашки способны обвинить
кого угодно и в чем угодно. Что ты делаешь в Иерусалиме?
- Как всегда, свидетельствую об истине.
- Ага... И что есть истина на этот раз?
- Долго объяснять. А ты, Пилат, как мне помнится, не
любитель проповедей. Что же касается обвинений в попытке
узурпации власти путем объявления себя царем - это такая
глупость, о которой и говорить не стоит.
- Разумеется. Давай лучше поговорим об истине. Она одна, или
их множество, так что каждый может выбрать себе по вкусу?
- Истина одна. Но у нее есть одно неприятное свойство. -
Христос нагнулся, захватил пригоршню песку, выпрямился и
медленно разжал пальцы. - Она, как этот песок, непрерывно
ускользает от нас... И все же, я успел познать какую-то ее
часть.
- Так-так... Весьма кстати. Хотелось бы узнать, в чем суть
этой уже постигнутой части? Тогда, быть может и все прочие
части удастся как-то оконтурить.
- Изволь. Существенная часть истины, ставшая мне очевидной,
состоит в том, что в мире нет ничего лишнего.
- Ну, это, хм.., достаточно очевидно, хотя и... небесспорно.
Что еще ты постиг?
- Я понял, что бессмертие без смерти невозможно.
- Вот как? Звучит парадоксом в стиле древних греков... И
какие же из этого выводы?
- Я не занимаюсь выводами. Выводы за меня сделают другие.
- М-м-да... В этом все и дело. Видишь ли, Христос, части
истины, ставшие тебе известными, сами по себе достаточно
безобидны. Опастность представляют выводы. Ты, увы, не
обременяешь себя их изготовлением, а выводы из твоих частей
могут быть самыми разнообразными. Например такими: чтобы все
обрели бессмертие, нужно всех умертвить.
Христос усмехнулся.
- Действительно, кое-кто уже поговаривает о Конце
Света. Конечно, тот, кто не понимает, чем необходимое условие
отличается от достаточного, может сделать и такой вывод.
- Ну, хорошо, - теперь усмехнулся Пилат. - Ты как
всегда прав, галилеянин. Но вот что касается истины,
ускользающей от нас... Я, кажется, знаю один способ, как
поймать ее за хвост... Воды! - коротко приказал он.
Слуга немедленно подал таз с водой. Пилат кряхтя поднялся с
ложа, опустил руку в таз, выпрямился и подошел к Иисусу.
- Как ты думаешь, прилипнет истина к моим рукам?
Иисус мотнул головой.
- Возможно, - сказал он. - Но ведь ты испачкаешь руки.
- Но ведь я познаю истину. Вопрос только в том, стоит ли она
испачканных рук... Что же касается бессмертия - тут ты прав.
Он сделал знак и Христа увели. Пилат некоторое время
рассматривал свою ладонь, а потом прошептал:
- Истина! Ему нужен вовсе не Бог, ему нужна истина. Он хочет
попасть в вечность и вряд ли успокоится. Я бы мог... Но нет,
сегодня нехороший день. Жарко... Пожалуй, я просто вымою руки и
пойду вздремну.
-----
Иоанн Златоуст с трудом разлепил веки.
"Приснится же такое, - подумал он, - просто чертовщина
какая-то!"
Он встал и выглянул в окно - там стояла кромешная тьма.
"Ну вот, - подумал Иоанн, - не видно ни зги. Тьма
египетская! Должно быть, сейчас глубокая ночь."
Комната, где он находился, была почти пуста. Только лежанка,
стол, тусклая лампада на нем, да голые стены кругом. Как он сюда
попал, Иоанн не помнил. Помнил только, что после молебна они с
приятелями решили идти в синагогу и устроить там диспут с
иудеями по поводу того, можно ли считать церковное вино
олицетворением крови Христовой. Но кому в голову пришла в
голову эта дикая идея, ведь Иудеи вообще не признают Христа,
как такового?!
"Нет, вчера определенно вышел перебор... Голова трещит, а во
рту так пакостно, словно я всю ночь жевал Священное писание."
Он торкнулся в дверь - та со скрипом распахнулась. И только
теперь Иоанн обнаружил, что кроме легкой набедренной повязки на
нем ничего нет.
"Черт меня побери, хламиду-то сперли! Интересно, кто? И где,
собственно, я нахожусь?.. Ба, да это же тот самый постоялый
двор, где мы вчера вкушали кровь Христову столь неумеренно!"
Он вернулся в комнату и снова выглянул в окно.
"Так и есть - окна закрыты ставнями. Сейчас, должно быть,
уже полдень, а вечером... Боже мой, вечером у меня проповедь и
богословский диспут... Ну, диспут еще туда сюда, а вот
проповедь... Что, интересно, скажу я своей пастве? И где взять
хоть какую-то мало-мальски приличную одежду."
Иоанн заметался по комнате, заметил простыню на лежанке и,
стянув ее, обернул вокруг тела.
"Проповедь... После такого сна не то, что проповедь... О
чем, биш, я хотел говорить?.. Да, об адских муках и конце
света... Как можно говорить об адских муках, если голова
раскалывается, а в желудке бурлит, как в тех котлах!.. Бр-рр,
ну и сон...Хм, а почему бы не рассказать им этот сон?..
Если уснастить его назиданиями и ссылками... Впрочем, и ссылок
не надо - так сойдет!.. Решено."
Именнно эта проповедь впоследствии и легла в основу
"Откровения Иоанна Златоуста".
-----
Гамлет сам себе:
- Быть или не быть?.. А в чем, собственно, разница?
-----
Дон Жуан - Дону Кихоту:
- Вы боретесь с мельницами, и не считаете эту борьбу
напрасной тратой времени?
- Друг мой, предоставим считать ростовщикам, а сами
займемся мужским делом... Что до мельниц - они достойный
противник, ибо совершенно непобедимы.
-----
Командор - Дону Жуану:
- ...Я же, со своей стороны, полагаю, что ваша система
не вполне последовательна. Но пуще того - она бесплодна!
-----
Дон Жуан - Командору, протягивая руку:
- Вот вам моя рука, и давайте, наконец, покончим со всеми
этими раздорами. Я женюсь на донне Анне и все постепенно
успокоится.
Командор, поудобнее устраиваясь на постаменте:
- Хорошо, будь по вашему. Но... Дело, видите ли, в том, какую
фамилию будет носить моя бывшая супруга...
- И только-то! Разве это имеет такое уж принципиальное
значение?
- Разумеется, нет. Чистая условность, мой друг, чистая
условность.
- Я буду носить свою фамилию, а донна Анна пусть оставит
прежнюю, чтобы лишний раз не будоражить общественное мнение.
- Почему бы и тебе не принять ее фамилию?
- Мне?! Помилуйте, как можно! Ведь я - Дон Жуан! Да надо
мной люди будут смеяться!
- И что с того. Они пусть смеются. а ты знай делай свое
дело. Смеяться-то будут не над Доном Жуаном, а над мужем моей
жены...
-----
Один из актеров театра "Глобус" - Вильяму Шекспиру:
- Послушай, Шекспир, вот, говорят:"сапоги выше Шекспира", -
как это понимать?
- Должно быть, каблук высокий.
- А еще говорят, что когда-нибудь ты станешь великим поэтом.
- Разное говорят...
- Что же получается - великий, а сапоги выше?
- Видишь ли, при жизни редко кому удается выскользнуть
из-под каблука. А когда душа воспарит, сапоги не вознесутся...
-----
Рафаэль - Рембрандту:
- Ты великий живописец, Рембрандт, но, если говорить честно,
твой портрет с женой мне не нравится. То есть, исполнение
блестящее, но сам сюжетец...
- Находишь его непристойным?
- Нет, но совершенно ни к чему было выносить ваши семейные
дела на суд истории. Хотя, конечно, история и не то спишет...
-----
Сальери - Моцарту:
- А что, дорогой Моцарт, как поживают твои сонаты? Не
боишься, что они тебя переживут?
-----
Сальери - вошедшему Моцарту:
- Моцарт, мне точно известно, что вчера вы опять сочиняли
свой реквием. Одно из двух: либо вы сошли с ума, либо всерьез
решили покончить счеты с жизнью... Подумайте, что вы делаете!
Вы - величайший музыкальный гений, равного которому нет в
истории человечества. И вы...
- А-а, глупости, - бросил Моцарт легкомысленно. - Бах тоже
был гений, но ведь и он умер. Перед смертью, брат Сальери, все
равны.
- Но реквием!.. Тебе всего тридцать с небольшим - пиши
сонаты, сочиняй кантаты, симфонии, наконец. Нельзя искушать
судьбу - она может отомстить...
- Послушай, Сальери, ты мне надоел. Хорошо тебе говорить,
если ты постиг гармонию в совершенстве, проверил ее
геометрией.., или чем там бишь?
- Алгеброй...
- Вот-вот... Тебе ничего не стоит сочинить все, что ты ни
пожелаешь. А я? Неделю сижу и жду вдохновения. Но вот муза меня
посетила и диктует, а я записываю. Смотрю - реквием! Неужели ты
не понимаешь, что я не волен сочинять по своему желанию?
- Глупости! Глупости, Моцарт. Нужно вести размеренный образ
жизни, регулярно садиться за работу, и тогда муза будет
посещать тебя в назначенное тобой время.
- Сальери, не доводи меня до греха. Если ты не оставишь меня
в покое, я... Я не знаю, что я с тобой сделаю!.. Я отравлю
тебя.., или себя!
- Хорошо, хорошо, я больше не буду, - испуганно забормотал
Сальери. - Успокойся, на вот, выпей вина...
- Вина? Это пойло ты называешь вином? Да это просто святая
вода! Прикажи подать хорошего рейнвейна, и мы останемся
друзьями.
- Нет, Моцарт, никогда. Ты и без того запустил свою болезнь,
а теперь еще хочешь, чтобы я своими руками отравил лучшего
друга. Я прикажу подать молока... Ты, верно, голоден, как же я
сразу не подумал... Эй, кто там - ужин маэстро!
- Ах так! Тогда, Сальери, я завтра же распущу слух, что ты
отравил меня.
- Пусть так, но сегодня ты не получишь ни капли!.. Погоди,
что ты делаешь, безумец! Это ведь бутылка с крысиным ядом...
Боже! Ты выпил... Врача! Врача!!!
Моцарт медленно опустился на пол.
- Да, Сальери, - произнес он слабеющим голосом, - я,
кажется, действительно переступил ту грань, за которой
гениальность превращается в беспутство. И вот - финал... Что ж,
реквием оказался весьма кстати... Но крысиный яд - как это
бездарно! Уж лучше бы меня проткнули шпагой на дуэли... Дай
слово, Сальери, что никто не узнает об этом...
- Даю.., - пробормотал Сальери, не замечавший, как по его
щекам ползут слезы...
-----
Мефистофель - Фаусту:
- Мой дорогой доктор, вы даже не представляете, что сулит
вам эта сделка! Подумайте, стоит вам слегка шевельнуть рукой,
поставить подпись - и весь мир у ваших ног! Богатство, слава,
власть - все, что хотите...
- Знаете, Мефистофель, если бы я был помоложе, то, возможно,
и клюнул бы на вашу приманку. Теперь же все, что вы предлагаете,
мне глубоко безразлично.
- Стало быть, Фауст, дело за малым. Вы снова станете молодым
и тогда...
- Нет. Молодость полезна только в молодости, а в старости
она уже ни к чему. Подумайте, если я стану молодым, будучи
обременен своим жизненным опытом, то не смогу дерзать, зная
заранее всю тщету своих усилий. Тогда молодость и обилие сил
только усугубит мои страдания. Если же опыт исчезнет, то я
просто начну жить свою жизнь заново, а какой смысл повторять
