Молодой ратник, протаптывающий путь, взмахнул рукам и провалился под
снег. Он барахтался в черной жиже, она дымилась белым густым паром и
расползалась, съедая снег. Ушкуйники отступали.
Ратнику бросили вывороченную сосенку. Он не мог ухватиться за нее
побелевшими пальцами, вцепился зубами. Глаза у него были желтыми и
безумными.
Он окунался в топь без крика. Вода подернулась ледником, а под ним
колыхались белые пузыри.
Теплые ключи!
Ушкуйники уходили от этого места торопливо, не чувствуя усталости.
Пока не пала ночь.
А с нею пришел страх, от которого немели плечи и мутился разум.
На кочках горели маленькие костерки и люди жались друг и другу -
только бы не уснуть, только бы не уснуть.
Савку знобило. Он сжался в комок, чтобы сохранить тепло. Завел
непутевый атаман. Никому не выйти из этой пустыни, нет ей конца. Так пусть
сперва сам хлебнет черной водицы. Сейчас людям только шепни, взбудоражь их
- разорвут Якова. Но Савка медлил.
Слипались веки.
Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара,
прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с
ледяным квасом. У Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у
матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка
силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.
Как в маленькой ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось
огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникали в сердце от этой
огромности мира и беспредельного холодного безмолвия.
Яков запел молитву.
Он был похож на колдуна, на призрак - у сиротливого костерка, с
возведенными к небу руками.
Ушкуйники, охваченные глубоким чувством торжественности и
одиночества, глухо повторяли его слова. Они стояли на кочках у маленьких
кострищ, закутанные до носов. Это была странная молитва - христианскому
богу и водяному, взявшим в жертву белозубого ратника, звездам и смерти,
безмолвию и далеким новгородским людишкам, спавшим в тепле.
Она была больше похожа на тоскливый стон, на немую песню.
Яков сорвал голос. И тогда запел Зашиба, сын колдуна Волоса.
Во долинушке - злой пустыне -
Не лебедушка криком кричит -
Беспортошные люди - ушкуйники
Из полона-неволи идут.
Ты укрой меня, злая пустыня,
Чтоб ворог меня не настиг,
Он мне вырежет печень и сердце -
Встрепенется оно на ноже.
Яков хрипло приказал собираться в путь.
Они будут идти и день, и ночь, пока не пройдут эту пустыню.
Иначе - смерть.
Беспредельным и синим было небо в холодных огоньках звезд. И густая
краснота углей на кочках казалась холодной.
Войско уходило в темноту и холод.
Через два дня, когда ушкуйники вышли в чистый сосновый бор, Яков
позволил большой отдых вконец измотанным людям.
5. ЛЕШИЙ
Якову приснилось, будто пузатая, в его рост жаба вылезла из-под корня
и уставилась на него тусклыми, как влажные камни, глазами. У нее были
вывороченные губы и темный горб. Она коснулась его щеки теплой шершавой
лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза.
Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втягивала воздух.
Широкий, как лопата, рот качнулся качнулся на фоне темного неба.
Яков на миг онемел. Вдруг стала жарко, а пол лопатками побежал озноб.
Морда вскинулась вверх, и тень громадного зверя метнулась во тьму. И
будто еще тень - человека - исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь
заросли, тяжело подминая снег.
Яков вырвал из изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в
пальцах. Ему показалось, что стоявший над ним зверь был невероятно
огромным.
Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег.
Тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то,
заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст.
И снова тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со
всех сторон.
Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как
тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.
Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то
осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:
- Уходите! Уходите!
С рассветом он ушел.
Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.
Разговаривали шепотом.
Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего
лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.
В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая
лыжня. Словно охотник прошел за лосем.
- Вдвоем был с лешачихой, - сказал Савка.
- А может, он сразу два облика может принять - звериный и человечий,
- шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.
- Руки, говорят, у него длинные, до пяток, и лохматые.
Ушкуйники роптали.
- Закружит.
- Здешний он, не наш.
- Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.
- Ясное дело. Ежели крови лизнет - отступится. Омеля, прижатый к
тонкой осинке, непонимающе моргал. Лица ушкуйников были красны, они
напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.
- Чаво вы, - хохотнул Омеля. - Я ж ничаво...
- Еще и ржет!
Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с
заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок
белого меха, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы, видел Савка.
Еще миг - и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что
делает.
- Братцы, смотрите, кого я поймал?
Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков
бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть ли не до носа Омели, выскочил
из-под чьих-то ног и метнулся под ель. Омеля вдруг остался один у осинки.
Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.
- Я вам покажу самосуд, - со сдержанной злостью произнес Яков. -
Слышите? Кто трусит - не держу. - И захохотал. - Рожа у тебя, Омеля, как у
того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь вместе к лешему в гости - авось,
горячих щей подаст.
Приказал Яков подать по два сухаря из тощих котомок и оставить на
поваленном кедре.
Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по вершинам овражков, лосиный
след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги.
Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и
молодые побеги сосны.
Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.
Вдруг вышли на утоптанную лыжню.
- Наша лыжня, - сказал Яков.
Было видно и кострище, где они ночевали.
- Закружил, проклятый.
На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело
двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:
- Братцы, русичи!
Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился.
Яков спросил:
- Кто ты?
Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:
- Свои, родные мужики...
- Далеко до Югры?
В глазах рыжего метнулся испуг.
- Уходите, - мрачно потупился он. - Зачем грабить нищих.
Есть на Вятке два поселения - Хлынов и Никулицын. Их срубили беглые
из Суздальской Руси мужики. Из Хлынова ушел рыжий Ждан с женкой искать
обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной
реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне,
откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый
крест. И сам тут остался.
Однажды старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал
тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался и затряс рыжей бородой. Перед
ним на суку шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.
Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.
Спрыгнул и заплясал под берегом. У него было перекошенное распухшее
лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.
- Эй, - позвал он Ваха. - Чего рот разинул?
Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.
Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по
спине.
Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким
потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он
умел приучать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.
Он поставил избу с крытым двором на лысой релке и выменял у Ваха двух
собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с
рыжим чужаком.
Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:
- Куда пришел один - придут и другие.
Старый Вах замахал на нее руками:
- Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот
вырастет. Он научит нас делать железо и хлеб. Пусть он будет нашим другом.
Князек племени сказал:
- Пусть жжет сильный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую
часть от меда, хлеба, добычи.
Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста,
разговаривал с могилой, смотрел туда, где засыпает солнце. Он жал своих.
Пять весен и зим.
Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтобы пропарить
уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе
хозяин. А еще - живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнаешь свободы.
Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи.
Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка,
почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленым из кедра
идолам. Как дети.
Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей. Это было
новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим
вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.
- Земля здесь не мерена, - сказал он сгрудившимся ушкуйникам. -
Вместе обживать станем. Югра, если к ней по-соседски, не тронет. На первый
случай избенка есть у меня, баня.
Новгородцы слушали молча, у каждого есть она - мужицкая тяга к
вольной земле.
А семьи как? А домы?
- Правда, что серебро Юрга лопатами гребет? - спросил Савка.
- Про то не ведаю, - нахмурился Ждан.
- Для чего ты все это рассказываешь? - прищурился Яков. - Чтоб смуту
в людях посеять? Кто тебя подослал?
- Никто не слал. Сам зову - оставайтесь добром, здесь воля.
- Ишь, - усмехнулся Яков. - Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты
закружил, чтоб с дороги сбить?
- И верно, - насторожился Зашиба. - Вона сотоварищ его за елушником.
Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.
Ушкуйники много дней не ели мяса.
- Лоська, беги!
Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы.
В нею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько
широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень,
бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу,
бормоча:
- Лосенька, лосенька.
Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил
рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая
снег широкими полосами крови. Наконец, встал на колени, зашатался и
опрокинулся.
6. ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА
Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться. С ним
увязался Савка. На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он
навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся - далеко
внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись - и разобьешься не сразу.
