удавалось вытравить то, что дается самой природой. Ни инородцы,
ни русское население никогда не расставалось с
вселенско-языческим отношением к окружающему миру, подразумевая
себя его неотъемлемой частичкой. Дьявольской называет анонимный
и первый русский космологический трактат XII века "Слово о
силах небесных" неискоренимо-стойкую веру людей "в Солнце, и в
Месяц, и в Звезды, а иныя в рекы, и в источники, и в древа...,
и в огнь, и в звери, и в иныя вещи многразличныя"47.
Мифологическое сознание не есть нечто нерасчлененное,
аморфное -- таким оно предстает по прошествии веков и
тысячелетий, когда на нет сходит его прежнее идеологическое
значение, влияние на повседневную жизнь утрачивается, а остатки
ранее господствующего мировоззрения оседают в фольклоре.
Безусловно, современному человеку трудно судить, к какому
именно неведомому прошлому принадлежит тот или иной сказочный
или эпический образ (особенно если речь идет об архаичных
пластах). Но положение не безнадежно -- тем более иных путей
для установления истины нет. Фольклор -- это закодированная
в устойчивых художественных образах и символах родовая
коллективная память народа. Задача проницательного читателя
и слушателя -- научиться расшифровывать этот код.
Стоит посмотреть под этим углом зрения на жалкие осколки
некогда величественного и неприступного монолита -- и в
бессвязных или случайных на первый взгляд образах песен,
сказок, былин, загадок, пословиц, заговоров, заклинаний и т.п.
проступают отзвуки данных эпох и верований. Кому не известны,
скажем, хрестоматийные причитания, перекочевавшие в детский
фольклор:
Костры горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати.
Для современного человека, оторванного от исконных древних
корней, это -- всего лишь плач братца Иванушки, обернувшегося
козленочком.
В действительности же здесь отголосок древнейшей эпохи,
практиковавшей жертвоприношения -- причем не одних животных, но
и -- увы -- человеческие. Приведенное четверостишие -- дошедший
сквозь тысячелетия вопль объятой ужасом жертвы. Ужас этот был
так велик, что он повергает в трепет и современного читателя
(слушателя) -- особенно ребенка. Представляется, что и
рифмованные строчки причитания сохранились от тех невообразимо
далеких дней (счет может идти на многие тысячелетия)
практически в неизменном виде.
Чтобы понять это, не требуется применения какого-то
особого научного метода или инструментария. Достаточно захотеть
увидеть то, что само по себе самоочевидно. При анализе
фольклорно-мифологического материала не требуется усложнять или
затуманивать самые простые вещи. Так, при анализе древнейшего
космического мировоззрения излишне надуманной и искусственной
выглядит широко распространенная интерпретация известного
английского этнографа и исследователя первобытной культуры
Эдуарда Тайлора (1832 -- 1917). По его утверждению,
популярная французско-немецкая сказка о Красной Шапочке (ее
литературная обработка есть и в сборнике Шарля Перро, и в
сборнике братьев Гримм) относится к солярным мифам о восходе и
закате Солнца, где Красная Шапочка олицетворяет дневное
светило, которое проглатывает чудовище-оборотень, -- принявшее
облик волка. Исчезновению (затмению) Солнца приходит конец,
когда охотники убивают Волка и вспарывают ему брюхо.
Аналогичным образом Тайлор интерпретировал русскую народную
сказку о волке и семерых козлятах, где последние якобы
символизируют лишние Солнца (первоначальная множественность
солнц -- одно из устойчивых мифологических представлений),
которые проглатывает волк, оставляя одно-единственное48.
Подобную космогоническую реконструкцию можно продолжать
как угодно долго и подвести под нее чуть ли не весь фольклор,
наподобие того, как в XIX веке мифологическая
(метеорологическая) школа в фольклористике ухитрялась подвести
под атмосферные и небесные явления любое фольклорное
произведение и весь пантеон индоевропейских Богов. Например,
просто напрашивается на космологическую интерпретацию
европейская сказка о Белоснежке (Снегурочке), изгнанной из дома
злой мачехой и повстречавшей семь гномов. В русской народной
версии Белоснежка становится царевной, а место гномов занимают
богатыри или даже добрые разбойники. Интерес с космологической
точки зрения тут представляет число покровителей преследуемой
злыми силами (мачехой) героини. Традиционно их семь, но во
многих вариантах фигурирует число двенадцать, как, скажем, в
первоначальной записи текста услышанной сказки, которую сделал
Пушкин49 (в стихотворной обработке число богатырей стало семь).
Если при этом Белоснежка (Снегурочка) олицетворяет Луну, то
двенадцать ее братьев-защитников -- это двенадцать лунных
месяцев. В известной словацкой сказке об изгнанной падчерице и
двенадцати братьях-месяцах последние так и названы своими
именами.
Допустимо истолкование семи богатырей (гномов) как семи
небесных светил (больших и малых), доступных наблюдению
невооруженным глазом и известные всем древним народам: Солнце,
Луна, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, Меркурий. В таком случае
Белоснежка-Снегурочка или замещающая их безымянная царевна --
реминисценция (т.е. смутное воспоминание) о древней Богине
Земле (Мать Сыра Земля, Деметра), над которой восходят и ходят
все семь светил. Подобная интерпретация вполне допустима. Но
она должна быть комплексной и зависеть не только от развитости
воображения, но и от суммарного учета всех имеющихся данных --
истории (включая археологию), языкознания, мифологии и
искусства.
Испокон веков русские люди не просто созерцали окружающую
их Вселенную, скрупулезно вели счет времени по движению Солнца,
Луны и других небесных светил, фиксируя накопленный опыт в
знаниях о календарных циклах, временах года, их особенностях и
последовательности. Русского человека всегда волновали и более
фундаментальные, философские вопросы: о происхождении Вселенной
(Белого света), звездного неба, Солнца, Луны, Земли. Как
правило, они задавались в поэтическо-образной, подчас --
иносказательной форме. Примером может служить знаменитый
русский "духовный стих" о начале всего сущего, именуемый
Голубиной книгой, о котором уже неоднократно упоминалось. В
начале своего творческого пути Николай Константинович
Рерих (1874 -- 1947) создал картину "Голубиная книга" (рис.
119), где в обобщенно-символической форме попытался воссоздать
образ вселенской книги, упавшей с небес (из Космоса) и
включавшей в себя всю мудрость мира.
Опровергая ходячие представления об отсутствии у русского
народа склонности к умозрительному мышлению, один из пионеров
изучения народного мировоззрения и быта -- Николай Иванович
Надеждин (1804 -- 1856) ссылался именно на Голубиную книгу,
как на ярчайший пример космогонической культуры. Голубиная
книга -- своего рода квинтэссенция древнейшей народной
мудрости, содержащая в себе ответы на вопросы, "смело
посягающие на то, что, по нынешнему распределению знания,
относится к высшим умозрительным задачам -- природоведения
вообще, и в частности -- землеведения!"50.
Первая запись "Стиха о голубиной книге" (всего известно
свыше тридцати вариантов) содержится в знаменитом "Сборнике
Кирши Данилова". Здесь, несомненно, сохранились отзвуки самых
глубоких времен, доходящих до источника общего и для индийских
Вед, и для русского фольклора. Недаром заветная книга, о
которой пели сказители, именуется "голубиной", то есть
"глубинной" (что означает одновременно и "древняя" и "мудрая").
О языческом происхождении легенды о Голубиной книге
свидетельствует написанное в XIII веке житие Авраама
Смоленского, который был обвинен в ереси за чтение и почитание
"глубинных книг". Однако Голубиная книга менее всего является
объектом внимания одной лишь ученой книжности. Главными
пропагандистами и распространителями былинно-песенного и
апокрифического знания на Руси были калики перехожие, бродившие
по городам и весям. Через такое подвижное "средство массовой
информации" народ приобщался к древней и высшей мудрости.
Вот широко известный перечень вопросов из Голубиной книги:
От чего зачался наш белый свет?
От чего зачался сол(н)цо праведно?
От чего зачался светел месяц?
От чего зачался заря утрення?
От чего зачалася и вечерняя?
От чего зачалася темная ночь?
От чего зачалися часты звезды?
В белорусском фольклоре также обнаруживаются следы
древнего мировоззрения, родственного русской Голубиной книге. В
песне о Севрюке встречаются практически те же космогонические
вопросы, но только в более мягкой и лирической постановке:
Ой, кто ли того не знал,
Как наш белый свет настал?
Как и солнушко взошло,
Как и яркий месячко,
Как и часты звездочки,
Как и темны хмароньки,
Как и сильны дождички?51
Ответы на эти вопросы давались разные -- в разные времена
и у разных народов. В индоевропейской традиции очерчен
некоторый общий круг вопросов и ответов, который варьируется в
разных мифологиях и культурах, сохраняя при этом общее ядро.
Достаточно обратиться к индоиранским истокам. Так, в Авесте --
священной книге зороастризма -- содержится примерно тот же
перечень вопросов, что и в Голубиной книге.
Древнеиранская Авеста помогает прояснить многие вопросы,
относящиеся к протославянскому мировоззрению и праславянскому
языку. Ко времени формирования Авесты и зороастрийской религии
(X -- XII вв. до н.э.) завершился активный распад
индоевропейских племен и возникновение на общей некогда основе
самостоятельных народов с самостоятельными языками, но эти
новые этнические и языковые образования не столь далеко отстоят
от некогда общего источника знаний и верований. В Авесте
сформулированы следующие вопросы: "Кто (является)
первоначальным творцом Истины? Кто установил путь солнца и
звезд? Кто (тот), благодаря которому луна прибывает и убывает?
...Кто поддерживает снизу землю и облака от падения, кто
(поддерживает) воды и растения? ...Какой умелый (мастер) создал
свет и тьму, какой умелый (мастер) создал сон и бодрствование?"
Эти вопросы из недошедших частей Авесты, известных историкам по
более поздним пехлевийским текстам52.
Как отвечали древние индоарии на занимавшие их вопросы,
видно из их священной книги -- Ригведы.
Не было не-сущего, и не было сущего тогда.
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой?
Что за вода была -- глубокая бездна?
Не было ни смерти, ни бессмертия тогда.
Не было ни признака дня (или) ночи.
Дышало не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно,
И не было ничего другого, кроме него.
В мировоззрении древнего человека Вечно-космическое
постоянно сливалось с Бренно-повседневным. Дикие -- с точки
зрения современного понимания -- обычаи переплетались с
возвышенными и вдохновенными знаниями о Вселенной, кодировались
в устойчивых образах и символах для передачи от поколения к
поколению. В данном плане показательна судьба одной совершенно
нетипичной для славянских традиций "людоедской песни",
уцелевшей несмотря ни на какую политическую, идеологическую и
морально-этическую цензуру и какими-то неисповедимыми путями
дошедшей практически до нынешних времен. Записанная и
