Ругонов (подобно Северине), могут вторгаться в качестве объектов, с которыми
связан инстинкт Ругонов, но также и как объекты, сами наделенные инстинктами и
темпераментами; наконец, как соучастники или враги, свидетельствующие о скрытой
трещине, которая соединяет их друг с другом. Паутиноподобная трещина: в
семействе Ругон-
424
ПРИЛОЖЕНИЯ
Маккаров всМ находит свою кульминацию в Нана -- от природы здоровой и красивой
девушке с крепким телом, превращающей себя в объект с тем, чтобы очаровывать
других и сообщать о своей трещине или обнаруживать трещину других -- этакий
гадкий гермен. Особая роль алкоголя здесь также присутствует: именно под
покровом этого "объекта" инстинкт осуществляет свою наиболее глубинную связь с
самой трещиной.
Встреча инстинкта и объекта формирует некую навязчивую идею, а не чувство. Если
Золя-романист как-то и обнаруживает себя в своих произведениях, то именно для
того, чтобы сказать своим читателям: осторожно, не думайте, что все дело здесь в
чувствах. Нам хорошо знакома та настойчивость, с которой Золя -- и в
Человеке-звере, и в Терезе Ракен -- разъясняет, что у преступников не бывает
угрызений совести. И нет любви для любящих -- разве что, когда инстинкты
действительно способны "залатывать" [трещину] и развиваться. Дело не в любви или
раскаянии, а в скручиваниях и поломках или, наоборот, во временных затишьях и
умиротворении в отношениях между темпераментами, которые всегда выстраиваются
вдоль трещины. Золя превосходно описывает короткие периоды спокойствия,
предшествующие грандиозному разрушению ("теперь всМ ясно; это было постепенное
расстройство, подобное преступному попустительству..."). В творчестве Золя
существует несколько явных причин для такого отказа от чувства в пользу
навязчивой идеи. Во-первых, следует вспомнить стиль того периода и значимость
физиологической схемы. "Физиология" со времМн Бальзака играла в литературе ту же
роль, которая сегодня по праву принадлежит психоанализу (физиология страны или
региона, физиология профессии и так далее). Более того, ведь уже начиная с
Флобера, чувство было неотделимо от неудачи, банкротства или мистификации; а то,
о чем говорит роман, -- это неспособность персонажа организовать внутреннюю
жизнь. В этом смысле натурализм ввМл в роман три типа характеров: человек,
отмеченный внутренним банкротством, то есть неудачник; человек, ведущий
искусственный образ жизни, то есть извращенец; и человек, обладающий
рудиментарной чувственностью и навязчи-
425
ЛОГИКА СМЫСЛА
выми идеями, то есть зверь. Но если в произведениях Золя встреча инстинкта и его
объекта не приводит к формированию какого-то чувства, то лишь потому, что она
происходит в трещине -- от одной кромки до другой. Именно потому, что есть
трещина, есть и великая внутренняя Пустота. Так весь натурализм обретает новое
измерение.
* * *
Итак, у Золя мы находим два несовпадающих сосуществующих цикла, которые
пересекаются друг с другом:
малая и великая наследственности, малая историческая наследственность и великая
эпическая наследственность, соматическая наследственность и герменальная
наследственность, наследственность инстинктов и наследственность трещины. И как
бы ни было прочно и постоянно соединение этих двух наследственностей, они не
смешиваются. Малая наследственность -- это наследственность инстинктов в том
смысле, что условия и образы жизни, которую вели предки или родители, могут
пускать корни в потомстве -- иногда спустя несколько поколений -- и действовать
в нМм как природа. Например, здоровая основа обнаруживается вновь; алкогольная
деградация переходит от одного тела к другому; или синтезы инстинкт-объект
передаются в то самое время, когда стиль жизни перестраивается. Какие бы резкие
изменения не предпринимались, эта наследственность инстинктов передаМт что-то
прочно-определМнное. Она "воспроизводит" всМ, что передаМт; это --
наследственность Того же Самого. Но совершенно не такова другая наследственность
-- наследственность трещины -- ибо, как мы видели, трещина не передаМт ничего,
кроме самой себя. Она не связана с определМнным инстинктом, с какой-то
внутренней, органической детерминантой или, более того, с каким-либо внешним
событием, способным зафиксировать объект. Она выходит за пределы стилей жизни и,
таким образом, прокладывает свой путь непрерывным, невоспринимаемым и безмолвным
способом, образуя законченное единство Ругон-Маккаров. Трещина передаМт только
трещину. То, что она передаМт, не по-
426
ПРИЛОЖЕНИЯ
зволяет себе определиться, оставаясь обязательно смутным и диффузным. Передавая
только себя, трещина не воспроизводит то, что передаМт, не воспроизводит "то же
самое". Она ничего не воспроизводит, довольствуясь продвижением в безмолвии и
следуя линиям наименьшего сопротивления. В качестве вечной наследственности
Другого, она всегда следует окольным путем, готовая изменить направление и
поменять свою канву.
Часто отмечают, что Золя вдохновлМн наукой. Но в чМм смысл такого вдохновения,
исходящего из медицинских исследований того времени? Оно относится именно к
различию между двумя указанными наследственностя-ми, разработанному современной
медицинской мыслью: гомологичная прочно-детерминированная наследственность и
"непохожая или трансформированная" наследственность с диффузным характером,
которая определяет "психопатологическую семью".1 Итак, данное различие интересно
тем, что оно легко замещает дуализм унаследованного и приобретенного, или даже
делает такой дуализм невозможным. Действительно, малая гомологичная
наследственность инстинктов вполне может передавать приобретМнные
характеристики. Это даже неизбежно--в той мере, в какой формирование инстинкта
неотделимо от исторических и социальных условий. Что касается великой, несхожей,
наследственности трещины, то у нее с приобретМнными характеристиками совершенно
иные, хотя и не менее существенные, отношения:
__________
1 В статье Фрейд и наука Жак Насиф кратко анализирует это понятие непохожей
наследственности, как мы находим его, например, у Шарко. Этим открывается путь к
познанию действия внешних событий. "Ясно, что термин семья берМтся здесь в обоих
аспектах: в аспекте классификационной модели и в аспекте родственных отношений.
С одной стороны, расстройства нервной системы создают единичную семью; с другой
стороны, такая семья нерасторжимо объединена законами наследственности. Эти
законы позволяют объяснить, что не бывает одного и того же расстройства, которое
избирательно передаМтся, а существует только диффузная невропатологическая
предрасположенность, которая в силу ненаследственных факторов принимает
специфический вид в определМнном заболевании", Cahiers pour I"analyse (1968), n°
9. Ясно, что семья Ругон-Маккаров фигурирует в обоих этих смыслах.
427
ЛОГИКА СМЫСЛА
речь здесь идет о диффузной потенциальности, которая не актуализируется, пока
передаваемое приобретМнное свойство -- будь оно внутренним или внешним -- не
придаст ей некую конкретную определенность. Другими словами, если верно, что
инстинкты формируются и находят свои объекты только на кромке трещины, то
трещина, напротив, следует своим путМм, распространяет свою паутину, изменяет
направление и актуализируется в каждом теле по отношению к инстинктам, которые
открывают для неМ путь, иногда чуть-чуть латая еМ, иногда расширяя вплоть до
окончательного разрушения -- которое всегда обеспечено работой этих инстинктов.
Значит, корреляция между этими двумя порядками постоянна и достигает своей
высшей точки, когда инстинкт становится алкогольным, а трещина -- явным
разломом. Эти два порядка тесно связаны друг с другом, как кольцо внутри
большего кольца, но они никогда не смешиваются.
Итак, если справедливо было отметить влияние научных и медицинских теорий на
Золя, то крайне несправедливо было бы не подчеркнуть и ту трансформацию, которой
он их подвергает; то как он пересматривает понятие о двух наследственностях; и
ту поэтическую силу, которую он придаМт этому понятию, чтобы создать из него
новую структуру "семейного романа". При этом роман объединяет в целое два --
прежде чуждых ему -- основных элемента: Драму с историческим наследованием
инстинктов и Эпос с эпическим наследованием трещины. Пересекаясь друг с другом,
они создают ритм произведения, то есть они обеспечивают распределение безмолвия
и шума. Романы Золя наполнены шумами инстинктов и "больших аппетитов"
персонажей, издающих чудовищный гул. Что же касается безмолвия, переходящего из
романа в роман и под каждым романом, то оно по сути своей принадлежит трещине:
трещина безмолвно распространяется и передается ниже шума инстинктов.
Трещина обозначает Смерть, а пустота и есть Смерть, Инстинкт смерти. Инстинкты
могут громко говорить, издавать шум, роиться, но они не способны покрыть это
более глубинное безмолвие или сокрыть то, из чего они выходят и во что они
возвращаются: инстинкт
428
ПРИЛОЖЕНИЯ
смерти -- не только один из многих инстинктов, но сама трещина, вокруг которой
собираются все инстинкты. Отдавая дань уважения Золя -- одновременно глубокую и
сдержанную -- Селин во фрейдистских тонах отмечает универсальное присутствие --
под шумящими инстинктами -- безмолвного инстинкта смерти: "садизм, проявляющийся
сегодня повсеместно, происходит из желания ничто, глубоко запрятанного в
человеке, а особенно в людской массе, -- своего рода любовной, почти
непреодолимой и единодушной нетерпимости к смерти.... Наши слова достигают
инстинктов и иногда прикасаются к ним; но в то же время мы узнаем, что именно
здесь раз и навсегда наша власть прекращается....^ человеческой игре Инстинкт
смерти -- безмолвный инстинкт -- бесспорно прочно закрепился, возможно вместе с
эгоизмом"2. Но что бы ни думал об этом Селин, Золя уже раскрыл, как большие
аппетиты тяготеют к инстинкту смерти; как они кишат в трещине -- трещине
инстинкта смерти; как смерть проступает под любой навязчивой идеей; как инстинкт
смерти узнается под любым инстинктом; как именно и только он конституирует
великую наследственность -- трещину. Наши слова достигают лишь инстинктов, но
они получают свой смысл, нонсенс и их комбинации от иной инстанции -- от
Инстинкта смерти. В основании любой истории инстинктов лежит эпос смерти.
Сначала мы могли сказать, что инстинкты покрывают смерть и заставляют еМ
отступить; но это лишь временно, даже их шум питается смертью. В Человеке-звере
о Рубо говорится, что "... в ужасающей темноте его плоти, в его желании, которое
было запятнано и кровоточило, неожиданно восстала необходимость смерти".
Навязчивая идея Мизара состоит в поисках сбережений его жены; но он может
следовать этой идее, лишь убивая жену и разрушая дом в поединке -- лицом к лицу
-- с безмолвием.
* * *
В Человеке-звере существенен инстинкт смерти у главного героя, церебральная
трещина Жака Лантье --
_________
2 "Celine I", L'Herne, no. 3, р. 171.
429
ЛОГИКА СМЫСЛА
машиниста. Он молод, и у него есть ясное предчувствие того, каким образом
инстинкт смерти скрывается за каждым аппетитом, Идея смерти -- за каждой
навязчивой идеей, великая наследственность -- за малой, которой не дают выхода:
сначала женщины, а затем вино, деньги -- то есть амбиции, которые он мог бы
легко и вполне законно удовлетворить. Он отбрасывает инстинкты; единственным
объектом для него становится паровоз. Он знает, что трещина привносит смерть в
каждый инстинкт, что она продолжает свою работу в инстинктах и через них; он
знает, что в начале и в конце каждого инстинкта речь идет об убийстве, а также о
возможности быть убитым самому. Но безмолвие, которое Лантье создал внутри себя,
чтобы противопоставить его более глубокому безмолвию трещины, вдруг нарушается:
в одно яркое мгновение Лантье увидел убийство, совершенное в проходящем поезде,
а позже видел жертву, сброшенную на железнодорожные пути; он догадался, кто
убийцы -- Рубо и его жена Северина. Когда же в нем рождается любовь к Северине и
раскрывается царство инстинкта, смерть проникает в него -- ибо эта любовь пришла
