косвенной и запаздывающей связью с языком, а когда они впоследствии
вербализи-руются, вербализация происходит по уже готовым грамматическим формам5.
Лапланш и Понталис объединили фантазм с аутоэротизмом и связали его с тем
моментом, когда сексуальные влечения освобождаются от пищеварительной модели и
отказываются от "всякого натурального объекта" (отсюда и то важное значение,
которое они придают возвратной форме [глагола], и тот смысл, который они придают
грамматическим трансформациям как таковым при не-локализуемой позиции субъекта).
Наконец, Мелани Клейн принадлежит важное -- несмотря на весьма широкое
использование ею слова "фантазм" -- замечание. Она говорит, что символизм -- это
основа любого фантазма, и что развитию фантазматической жизни мешает
устойчивость шизоидной и депрессивной позиций. Нам же кажется, что фантазм,
собственно говоря, берет свое начало только в эго вторичного нарциссизма, вместе
с нарциссической раной, нейтрализацией, символизацией и сублимацией, которые
получаются в результате. В этом смысле он неотделим не только от грамматических
трансформаций, но и от нейтрального инфинитива как идеальной материи этих
трансформаций. Фантазм -- это поверхностный феномен и, более того, феномен,
формирующийся в определенный момент развития поверхностей. По этой причине мы и
выбрали слово симулякр, чтобы обозначить объекты глубины (которые уже не
являются "нейтральными объектами") и соответствующее им становление и обращение,
которые их характеризуют. Мы выбираем слово идол, чтобы обозначить объект высоты
и его приключения. Мы выбираем слово образ, чтобы обозначить то, что имеет
отношение к частичным, телесным поверхностям -- включая сюда исходную проблему
их фаллической координации (благие намерения).
_________________
5 Susan Isaacs, "Nature et fonction du fantasme", in Developpements de la
psychanalyse, pp.85
Тридцать первая серия: мысль
Чрезвычайная подвижность фантазма и его способность к "переходу" часто
подчеркиваются. Это немного похоже на эпикурейские оболочки и эманации, проворно
путешествующие в атмосфере. С этой способностью связаны две фундаментальных
черты. Первая черта: фантазм с легкостью покрывает расстояние между психическими
системами, переходя от сознания к бессознательному и обратно, от ночных снов к
дневным мечтам, от внутреннего к внешнему и наоборот, как если бы он сам
принадлежал поверхности, главенствующей и организующей как сознательное, так и
бессознательное, или линии, соединяющей и упорядочивающей внутреннее и внешнее с
двух сторон. Вторая черта: фантазм легко возвращается к собственному истоку и
как "изначальный фантазм" без особых усилий собирает в целое источник фантазма
(то есть, вопрошание, источник рождения, сексуальности, различия полов и
смерть...)'. Это происходит потому, что он неотделим от замещения, развертывания
и становления, от которых ведет свое происхождение. Наша предыдущая проблема --
"где, собственно говоря, начинается фантазм?" -- уже включает в себя другую
проблему: "куда фантазм движется, в каком направлении он уносит свое начало?"
Ничто так не завершено, как фантазм; ничто не оформляет себя до конца в такой
степени.
Мы пытались определить начало фантазма как нар-циссическую рану или след
кастрации. Фактически, в соответствии с природой события, результат действия
полностью отличается от самого действия. (Эдиповы)
______________
1 Cf. Laplanche et Pontalis, "Fantasme originaire...", p. 1853; Vocabulaire de
la psychanalyse, pp.158-159.
285
ЛОГИКА СМЫСЛА
намерения должны были восстанавливать, осуществлять и координировать свои
собственные физические поверхности. Но все это ещМ локализовывалось внутри
царства Образов -- с нарциссическим либидо и фаллосом как поверхностной
проекцией. Результат состоит в том, чтобы кастрировать мать и быть
кастрированным, убить отца и быть убитым, одновременно с трансформацией
фаллической линии в след кастрации и соответствующим распадом образов (мать-мир,
отец-бог, эго-фаллос). Ясно, что если мы вынуждаем фантазм начинаться на основе
такого результата, то этот результат требует для своего развития поверхности,
отличной от телесной поверхности, где образы развивались по собственным законам
(частичные зоны с генитальной координацией). Результат будет развиваться на
втором экране, а значит, начало фантазма обнаружит свои следствия где-то еще.
След кастрации сам по себе не задает и не очерчивает это иное место или эту
другую поверхность: он всегда связан с физической поверхностью тела и,
по-видимому, лишает последнюю преимущества над глубиной и высотой, которые она
сама вызывает [к жизни]. Итак, поистине начало -- в пустоте; оно подвешено в
пустоте. Это и есть с-без [with-out]. Парадоксальность ситуации начала здесь в
том, что оно само является результатом и остается внешним по отношению к тому,
что заставляет начаться. Эта ситуация не могла бы служить "выходом [из
положения]", если бы кастрация не трансформировала нарциссическое либидо в
десексуализованную энергию. Такая нейтральная, или десексуализованная, энергия и
полагает второй экран -- церебральную, или метафизическую, поверхность, на
которой будет развиваться фантазм -- начинаясь заново с начала, сопровождающего
его теперь на каждом шагу, двигаясь к своему концу и представляя чистые события
как один и тот же Результат второй степени.
Итак, имеется некая петля. След кастрации -- как смертельная борозда --
становится той трещиной мысли, которой отмечено бессилие мыслить, а также той
линией и точкой, от которых мысль получает свою новую поверхность. Именно
потому, что кастрация каким-то образом находится между двумя поверхностями, она
подчиня-
286
МЫСЛЬ
ется этой трансформации, привнося свою долю участия, -- отгибая и проецируя всю
телесную поверхность сексуальности на метафизическую поверхность мысли. Формула
фантазма такова: от сексуальной пары к мысли через кастрацию. Если верно, что
мыслитель глубины -- это холостяк, а депрессивный мыслитель мечтает расторгнуть
помолвку, то мыслитель поверхности женат и размышляет о "проблеме" супружеской
пары. Никто лучше Клоссовски не смог разобраться в таком медленном продвижении
фантазма, ибо этому посвящена вся его работа. Странно звучат слова Клоссовски,
когда он говорит, что его проблема состоит в том, чтобы понять, как супружеская
пара может "проецировать себя" независимо от детей, каким образом мы могли бы
перейти в ментальной комедии от супружеской пары к мысли, преступаемой в паре,
или от полового различия к различию интенсивности, полагающей мысль -- той
первичной интенсивности, которая отмечает нулевую точку энергии мысли, и из
которой мысль получает свою новую поверхность2. Его проблема всегда в том, чтобы
выделить посредством кастрации мысль из супружеской пары, чтобы получить
посредством этой трещины некое совокупление мысли. Пара Клоссовски --
Роберта-Октав -- в чем-то соответствует паре Лоури, а также предельной паре
Фицджеральда -- паре шизофрении и алкоголизма. Ибо не только вся полнота
сексуальной поверхности (частей и целого) вовлечена в проецирование себя на
метафизическую поверхность мысли, но также и глубина и ее объекты, высота и ее
феномены. Фантазм возвращается к своему началу, остающемуся внешним к нему
(кастрация); но поскольку само начало было результатом, фантазм возвращается и к
тому, результатом чего стало начало (сексуальность телесных поверхностей); и
наконец, мало по малу он возвращается к абсолютному истоку, из которого все
проистекает (глубина). Теперь мы могли бы сказать, что все -- сексуальность,
оральность, анальность -- получает новую форму на новой поверхности, которая
восстанавливает и собирает в целое не только образы, но даже идолы и симулякры.
___________
2 Пьер Клоссовски, Обращение к читателю и Послесловие к Lois de I'hospitalite.
287
ЛОГИКА СМЫСЛА
Но что это значит -- восстановить и собрать в целое? Мы дали имя "сублимация"
той операции, посредством которой след кастрации становится линией мысли, а
значит, той операции, посредством которой сексуальная поверхность и все
остальное проецируется на поверхность мысли. Мы дали имя "символизация" той
операции, посредством которой мысль переиначивает благодаря своей собственной
энергии все то, что происходит и проецируется на поверхности. Очевидно, что
символ столь же нередуцируем, как и то, что символизируется, а сублимация столь
же нередуцируема, как и то, что сублимируется. Только совсем недавно
предположение о связи между раной кастрации и трещиной, полагающей мысль, или
между сексуальностью и мыслью как таковой перестали считать чем-то комичным. Нет
ничего комичного (или грустного) в той одержимости, какой отмечен путь
мыслителя. Это вопрос не причинности, а скорее географии и топологии. Это не
значит, что мысль думает о сексуальности, или что мыслитель размышляет о браке.
Именно мысль является метаморфозой пола, а мыслитель -- метаморфозой супружеской
пары. От пары к мысли -- хотя мысль переиначивает пару в диаду и совокупление.
От кастрации к мысли -- хотя мысль переиначивает кастрацию в церебральную
трещину и абстрактную линию. Точнее говоря, фантазм движется от фигуративного к
абстрактному; он начинает с фигуративного, но должен продолжится в абстрактном.
Фантазм -- это процесс полагания бестелесного. Это машина для выделения
некоторого количества мысли, для распределения разницы потенциалов на краях
трещины и для поляризации церебрального поля. Когда он возвращается к своему
внешнему началу (смертельной кастрации), он всегда заново начинает свое
внутреннее начало (движение десексуализации). В этом смысле фантазм обладает
свойством приводить в контакт друг с другом внутреннее и внешнее и объединять их
на одной стороне. Вот почему он служит местом вечного возвращения. Он без конца
пародирует рождение мысли, он начинает новую десексуализацию, сублимацию и
символизацию, втянутые в акт этого порождения. Без таких внутренних репетиций
начала, фантазм не смог бы со-
288
МЫСЛЬ
брать воедино другое свое, внешнее начало. Риск, очевидно, состоит в том, что
фантазм отступает к наибеднейшей мысли, к ребячески-незрелым чрезмерным
ежедневным мечтам "про" сексуальность всякий раз, когда он не удерживается на
своей отметке и снижается, то есть всякий раз когда он отступает "в-между" двух
поверхностей. Но есть и триумфальный путь фантазма -- тот путь, который указан
Прустом. От вопроса "Должен ли я жениться на Альбертине?" до проблемы
произведения искусства, которое еще надо создать, -- вот путь, где разыгрывается
спекулятивное совокупление, и который начинается с сексуальной пары и повторяет
путь божественного творения. Почему триумф? Что это за вид метаморфозы, когда
мысль выдает (или переиначивает) то, что проецируется по поверхности ее
собственной десексуализованной энергией? Ответ состоит в том, что мысль делает
это под маской События. Она делает это при помощи той части события, которую нам
следовало бы назвать неосуществимой именно потому, что она принадлежит мысли и
может осуществляться только мыслью и в мысли. Тогда возникают агрессия и
прожорливость, превосходящие все, что происходило в глубине тел, желания,
любовь, образование пар, совокупления и намерения, превосходящие все, что
происходит на поверхности тел; и наконец, бессилие и смерть, превосходящие все,
что могло бы произойти. В этом бестелесное великолепие события как той сущности,
которая адресует себя мысли и которая одна может вызвать ее -- сверх-Бытие.
Мы рассуждали так, словно о событии можно говорить сразу после того, как
результат отделен и отличен от действий и страданий, которые его порождают, и от
тел, в которых он осуществляется. Но это не вполне точно, нужно подождать до
второго экрана, а именно, до метафизической поверхности. До этого момента для
представления событий имелись только симулякры, идолы и образы, а не фантазмы.
Чистые события суть результаты, но результаты второй степени. Верно, что фантазм
