себе, поскольку другая серия возвращается к ней; каждая серия уходит от себя,
поскольку другие серии возвращаются к себе: разрушить все дистанции, но на
одной-единственной линии, бежать сломя голову, но на одном и том же месте. Серая
бабочка отлично понимает событие спрятаться и, оставаясь на одном месте,
сливается с корой дерева. Тем самым она разом преодолевает Всю дистанцию,
отделяющую ее от увеличиться черной бабочки. Кроме того, она заставляет другое
событие резонировать как индивидуальность внутри собственной индивидуальности --
как событии и случайном выборе. Моя любовь -- освоение дистанции, долгое
путешествие, утверждающее мою ненависть к близкому мне человеку, но в ином мире
и с иной индивидуальностью. Моя любовь заставляет двоящиеся и ветвящиеся серии
резонировать друг с другом -- а ведь это поступок юмора, в корне отличный от
романтической иронии личности, все еще основанной на тождестве
противоположностей. "В большинстве этих времен мы не существуем; в каких-то
существуете вы, а я -- нет; в других есть я, но нет вас;
в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы
явились в мой дом; в другом --вы, проходя по саду, нашли меня мертвым. ...Вечно
разветвляясь, время идет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я ваш
враг. ...Будущее уже на пороге... и все же я -- ваш друг. Он на миг стал ко мне
спиной. Мой револьвер был давно наготове. Я выстрелил, целясь как можно
тщательней"2.
______________
2 Х.Л.Борхес, Письмена Бога -- с.239-240.
237
ЛОГИКА СМЫСЛА
Философия сливается с онтологией, а онтология сливается с единоголосием Бытия
(аналогией этому всегда было не философское, а теологическое видение,
приспособленное к формам Бога, мира и Я). Единоголосие Бытия не означает, что
существует одно и то же Бытие. Напротив, сущности множатся и делятся; все они --
плод дизъюнктивного синтеза, они сами разобщены и несводимы, membra disjuncta.
Единоголосие Бытия означает, что Бытие -- это Голос, который говорит, и говорит
обо всем в одном и том же "смысле". То, о чем говорится, -- вовсе не одно и то
же, но Бытие -- одно и то же для всего, о чем оно говорит. Таким образом, оно --
уникальное событие во всем, что происходит даже с самыми разными вещами, Eventum
tantum для всех событий, предельная форма всех форм, остающихся в нем
разобщенными, но вступающих в резонанс и размножение своих дизъюнкций.
Единоголосие Бытия сливается с позитивным применением дизъюнктивного синтеза,
который и есть высшее утверждение. Это само вечное возвращение, или -- как мы
видели в случае идеальной игры -- утверждение всех шансов в единичном моменте,
уникальный бросок всех метаний кости, одно-единственное Бытие всех форм и всех
времен, единое упорство всего существующего, единственный призрак всего живого,
единственный голос гула всех голосов, отзвук всех капель воды в море. Было бы
ошибкой смешивать единоголосие говорящего Бытия с псевдо-единоголосием всего
того, о чем оно говорит. Но в то же самое время, если Бытие не может
высказываться, не происходя при этом;
если Бытие -- это уникальное событие, в котором все события коммуницируют друг с
другом, -- то единоголосие относится как к тому, что имеет место быть, так и к
тому, что высказывается. Единоголосие означает, что происходящее и
проговариваемое -- одно и то же: атрибут всех тел или положений вещей, а также
выражаемое всех предложений. Единоголосие означает тождество ноэматического
атрибута и лингвистически выражаемого -- событие и смысл. Тем самым Бытие
освобождается от той неопределенности и смутности, в которую погрузила его
привычка к аналогиям. Единоголосие возвышает и выделяет Бытие с тем, чтобы яснее
отличить его от
238
ЕДИНОГОЛОСИЕ
того, в чем оно имеется, и от того, о чем говорится. Оно отделяет Бытие от
сущностей, чтобы придать его всему сущему сразу, заставить его снизойти на сущее
на все времена. Будучи чистой речью и чистым событием, единоголосие приводит в
контакт внутреннюю поверхность языка (упорство) и внешнюю поверхность Бытия
(сверх-Бытие). Единоголосое Бытие содержится в языке, но происходит с вещами.
Оно соизмеряет внутреннее отношение языка и внешнее отношение Бытия. Ни
активное, ни пассивное, единоголосое Бытие нейтрально. Это -- сверх-Бытие, то
есть минимум бытия, общий для реального, возможного и невозможного. Пустое
пространство события всех событий, выраженный в нонсенсе смысл всех смыслов, --
единоголосое Бытие является чистой формой Эона, формой овнешнения [fonne
d'exteriorite], связывающей вещи и предложения3. Короче, у единоголосия Бытия
есть три аспекта: одно событие для всех событий; один и тот же allquid для того,
что происходит, и для того, что высказывается; одно и то же Бытие для
невозможного, возможного и реального.
______________
3 О важности "пустого времени" для анализа события см. B.Groethuysen, "De
quelque aspects du temps" (Recherches philosophiques, 5, 1935-1936); "Каждое
событие, так сказать, существует во времени, где ничего не происходит"; и есть
постоянство пустого времени, охватывающего все, что происходит. Книга Жо Боске
Lex Capitales интересна тем, что в ней поднимается проблема языка в связи с
единоголосием Бытия, начиная с Дунса Скотта.
Двадцать шестая серия: язык
Благодаря событиям язык становится возможен. Но стать возможным не значит
начаться. Мы всегда начинаем в порядке речи, а не в порядке языка, в котором все
должно быть дано одновременно, одним махом. Всегда есть кто-то, кто начинает
речь. Начинает речь тот, кто манифестирует. То, о чем сообщается, -- это
денотат. То, что говорится, -- это сигнификации. Событие не является ни одним из
них: оно говорит не более, чем о нем сообщается или говорится. Тем не менее,
событие принадлежит языку и связано с ним настолько, что не существует вне
выражающих его предложений. Но оно не совпадает с предложениями. Выражаемое не
совпадает с выражением. Событие не предшествует выражению, а пред-содержится в
нем, задавая, таким образом, основание и условие последнему. Итак, сделать язык
возможным значит обеспечить, чтобы звуки не сливались со звуковыми качествами
вещей, с шумами тел, с их действиями и страданиями. То, что отделяет звуки от
тел и организует их в предложения, освобождая для выразительной функции, -- оно
и делает возможным язык. Всегда говорит именно рот; но теперь звуки -- уже не
шумы тела, которое ест, -- это чистая оральность: они становятся манифестацией
выражающего себя субъекта. Мы говорим всегда о телах и их смесях, но звуки
перестали быть качествами, связанными с этими телами, вступив в новое отношение
с последними -- отношение денотации -- и выражая власть речи и того, о чем она
говорит. Денотация и манифестация не составляют основу языка, они всего лишь
становятся возможными вместе с ним. Они предполагают выражение. Выражение
основано на событии как поддающейся выражению или выражаемой сущности. Что
делает язык возмож-
240
ЯЗЫК
ным -- так это событие, если только событие не путать ни с выражающим его
предложением, ни с состоянием произносящего предложение, ни с положением вещей,
которое обозначается этим предложением. Поистине, без события все было бы только
шумом -- невнятным шумом. Ибо событие не только делает возможным и разделяет то,
что оно делает возможным, оно также вводит различения в то, что оно делает
возможным (например, тройственное различение в предложении: денотация,
манифестация и сигнификация).
Как же событие делает язык возможным? Мы видели, что сущностью события является
поверхностный эффект -- бесстрастный и бестелесный. Событие -- результат смесей,
действий и страданий тел. Но по своей природе оно отличается от того,
результатом чего является. Событие -- это атрибут тел и положений вещей, но
никак не физическое качество. Оно вписано в них как очень специфический атрибут
-- диалектический, или точнее, ноэматический и бестелесный. Такой атрибут не
существует вне предложения, которое его выражает. Но природа атрибута иная, чем
у его выражения. Он существует в предложении, но вовсе не как имя тел или
качеств и не как субъект или предикат. Скорее, он существует как то, что может
быть выражено, или как выражаемое предложением, свернутое в глаголе. Событие,
происходящее в положении вещей, и смысл, присутствующий в предложении, -- одно и
то же. Следовательно, в той мере, в какой бестелесное событие полагается
поверхностью или само полагает последнюю, оно выносит на эту поверхность термины
своей двойной референции: тела, с которыми оно соотносится как ноэматический
атрибут, и предложения, к которым оно отсылает как поддающаяся выражению
сущность. Событие организует эти термины в виде двух раздельных серий, поскольку
именно благодаря такому разделению и в его рамках событие отличает себя и от
тел, результатом которых является, и от предложений, которые делает возможными.
Это разделение, эта линия-граница между вещами и предложениями (есть/говорить)
проникает даже в "ставшее возможным" -- то есть в сами предложения, проходя
между существительными и глаголами
241
ЛОГИКА СМЫСЛА
или, точнее, между денотациями и выражениями. Денотация всегда отсылает к телам,
а в принципе -- и к поглощаемым объектам. Выражение отсылает к поддающемуся
выражению смыслу. Но такая линия-граница не могла бы разделять серии на
поверхности, если бы, в конечном счете, не артикулировала то, что разделяет.
Линия действует по обеим сторонам, движимая одной и той же бестелесной силой,
задаваемой, с одной стороны, тем, что происходит в положении вещей, а с другой
упорством предложений. (Вот почему у языка только одна сила, хотя он может иметь
несколько измерений.) Линия-граница обеспечивает схождение расходящихся серий,
но она не может ни отменить, ни скорректировать это расхождение. Дело в том, что
в этом смысле серии сходятся не сами собой (что было бы невозможно), а вблизи
парадоксального элемента -- точки, пробегающей линию и циркулирующей по сериям.
Это и есть тот всегда смещенный центр, который задает цикл схождения только для
расходящегося как такового (власть утверждения дизъюнкции). Такой элемент или
точка и есть квази-причина, к которой присоединяются поверхностные эффекты
именно потому, что они по природе отличаются от своих телесных причин. Как раз
эта точка выражается в языке посредством различных эзотерических слов,
обеспечивающих сразу и разделение, и координацию, и разветвление серий. Итак,
вся организация языка представляет три фигуры: метафизическую или
трансцендентальную поверхность, бестелесную абстрактную линию и децентрированную
точку: поверхностные эффекты, или события; на поверхности линия смысла
имманентная событию; а на линии точка нонсенса -- поверхностный нонсенс,
соприсутствующий со смыслом.
Уже две великие античные системы -- Эпикурейство и Стоицизм -- пытались отыскать
то, что делает язык возможным в вещах, но делали это совершенно по-разному. Так,
для того, чтобы обосновать не только свободу, но так же язык и его
использование, эпикурейцы предложили модель, основанную на отклонении атома.
Стоики же, напротив, создали модель, основанную на сопряжении событий. Не
удивительно, поэтому, что эпикурейская модель отдает предпочтение существи-
242
ЯЗЫК
тельным и прилагательным. Существительные подобны атомам или лингвистическим
телам, которые координируются посредством своих отклонений, а прилагательные
подобны качествам их ансамблей. Модель же стоиков рассматривает язык на основе
"более гордых" терминов: глаголов и их спряжений, осуществляющих связь между
бестелесными событиями. На вопрос о том, что первично в языке -- существительные
или глаголы, -- нельзя ответить ссылкой на общую сентенцию "в начале было дело",
как бы ни склонны мы были видеть в глаголе представителя первичного действия, а
в корне слова -- первичное состояние глагола. Но неверно, что глагол
представляет действие, -- он выражает событие, а это совершенно другое. Более
того, язык не развивался из первичных корней. Он организовался вокруг
