моделью и ее эзотерическим переворачиванием существуют внутренние отношения. В
таких же отношениях состоят ирония и трагическое основание, причем связь эта
настолько тесна, что невозможно определить, на чью сторону приходится максимум
иронии. Вот почему тщетны все поиски единой формулы, единого понятия, под
которые можно было бы подвести любой вид эзотерического языка: например,
грандиозные буквенные, слоговые и фонетические синтезы Курта де Гебелина,
знаменующие конец классического мира, или изменчивые тонические синтезы
Жана-Пьера Бриссе, покончившие с романтизмом (мы уже видели, что единообразия
нет и у слов-бумажников).
189
ЛОГИКА СМЫСЛА
Итак, на вопрос: "Кто говорит?", мы отвечаем в одних случаях, что
индивидуальное, в других -- что личность, в третьих -- что само основание,
сводящее на-нет первые два. "Я лирика звучит, таким образом, из бездн бытия: его
"субъективность" в смысле новейших эстетиков -- одно воображение"4. Но остается
еще один, последний, ответ, бросающий вызов как недифференцированному
первозданному основанию, так и формам индивидуальности и личности, -- ответ,
отвергающий и их противостояние, и их дополнительность. Нет, сингулярности
отнюдь не заточены безысходно в индивидуальностях и личностях; не проваливаются
они и в недифференцированное основание, в бездонную глубину, когда распадаются
индивидуальность и личность. Безличное и до-индивидуальное -- это свободные
номадические сингулярности. Глубже всякого дна -- поверхность и кожа. Здесь
формируется новый тип эзотерического языка, который сам по себе модель и
реальность. Умопомешательство меняет очертания, когда взбирается на поверхность
по прямой линии Эона -- вечности. То же самое происходит с распавшимся Эго, с
разрушенным Я, с утерянной тождественностью, когда они перестают погружаться и
освобождают сингулярности поверхности. Нонсенс и смысл покончили со своим
динамическим противостоянием и вошли в со-присутствие статичного генезиса --
нонсенс поверхности и скользящий по поверхности смысл. Трагическое и комическое
освобождают место новой ценности -- юмору. Если ирония -- это соразмерность
бытия и индивидуальности, или Я и представления, то юмор -- это соразмерность
смысла и нонсенса. Юмор -- искусство поверхностей и двойников, номадических
сингулярностей и всегда ускользающей случайной точки, искусство статичного
генезиса, сноровка чистого события и "четвертое лицо единственного числа", где
не имеют силы ни сигнификация, ни денотация, ни манифестация, а всякая глубина и
высота упразднены.
_____________
4 Ницше, Сочинения, т.1 -- М., Мысль, 1990 -- С.73.
Двадцатая серия: этическая проблема у стоиков
Диоген Лаэртский рассказывает, что стоики сравнивали философию с яйцом,
"скорлупа которого -- логика, белок -- этика, желток -- физика". Чувствуется,
что эта схема Диогена рационализирует суть дела, в которой нам необходимо
разглядеть афоризм-анекдот, то есть коан. Представим себе ученика, задающего
вопрос о значении:
"О, учитель! Что такое Этика?" Вместо ответа мудрец-стоик достает яйцо из
складок своего двойного плаща и указывает на него посохом. (Или, достав яйцо, он
бьет посохом ученика, давая ему понять, что тот сам должен дать ответ. Ученик, в
свою очередь, берет посох и разбивает яйцо так, чтобы немного белка осталось и
на желтке, и на скорлупе. Если учитель не проделает всего этого, сам ученик
придет к нужному пониманию лишь спустя много лет.) Как бы то ни было, становится
ясно, что место этики -- между двумя полюсами: между скорлупой логической
поверхности и желтком физической глубины. Разве сам Шалтай-Болтай не
учитель-стоик? И разве приключение Алисы -- не приключение ученика? Ведь Алиса
поднимается из глубины тел к поверхности слов, постигая беспокойную
двойственность этики: этики тел и моральности слов ("мораль того, что
сказано..."); этики пищи и этики языка, этики еды и этики речи, этики желтка и
этики скорлупы, этики положений вещей и этики смысла.
Нужно вернуться к тому, о чем мы только что говорили, чтобы ввести кое-какие
вариации. Мы слишком поспешно представили стоиков как тех, кто отвергает
глубину, находя в ней только адские смеси, соответствующие страданиям-телам и
дурным намерениям. Система стоиков включает в себя целую физику вместе с этикой
191
ЛОГИКА СМЫСЛА
этой физики. Если верно, что страдания и дурные намерения суть тела, то благие
намерения, добропорядочное поведение, истинные представления и справедливые
договоры -- тоже тела. Если правда, что те или иные тела формируют
отвратительные, каннибалистские и инцестуозные смеси, то совокупность тел,
взятых как целое, с необходимостью формирует совершенную смесь, являющуюся не
чем иным, как единством взаимосвязанных причин, или космическим настоящим, по
отношению к которому зло как таковое может выступать всего лишь злым
"следствием". Если есть тела-страдания, то есть и тела-действия -- объединенные
тела великого Космоса. Этика стоиков относится к событиям. Она состоит в воле к
событию как таковому, то есть к тому, что происходит, поскольку оно происходит.
Мы не можем пока оценить значение этих формулировок. Как бы то ни было, спросим
себя: можно ли уловить и возжелать событие вне его привязки к телесным причинам,
в результате которых оно происходит, а через них -- к единству всех причин, то
есть к Phusis? Значит, этика покоится на прорицании. По сути, толкование,
которое дает прорицатель, сводится к рассказу о связи между чистым событием (еще
не совершившимся) и глубиной тел, телесными действиями и страданиями,
результатом которых становится событие. Можно в точности описать, как
производится это истолкование: здесь всегда врубаются в толщину, делят ее на
поверхности, ориентируют их, наращивают и размножают -- и потом прослеживают
узоры и разрезы, проступающие на них. Итак, само небо делится на секции и по ним
распределяются линии полета птиц; на земле изучаются следы, оставленные свиными
рылами; печень животных извлекается наружу, где рассматривают узоры ее бороздок
и прожилок. Прорицание в самом общем смысле -- это искусство поверхностей, линий
и сингулярных точек, проступающих на них. Вот почему два оракула,
предсказывающие судьбы, не могут смотреть друг на друга без смеха --
юмористического смеха. (Разумеется, нужно различить две процедуры, а именно:
производство физической поверхности с ее линиями, которые тоже телесны, и ее
образами, отпечатками и представлениями; и отображе-
192
ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
ние всего этого в виде игры бестелесных линий чистого события на
"метафизической" поверхности, где происходит интерпретация смысла этих образов.)
И отнюдь не случайно, что этика стоиков не могла, да и не хотела поверить в
физические методы прорицания, что она ориентирована в совершенно ином
направлении и руководствуется совершенно иным методом -- логикой. Виктор
Голдшмидт ясно показал два полюса, между которыми колеблется этика стоиков. С
одной стороны, речь идет о возможно более полном участии в божественном видении,
охватывающем в глубине все физические причины единого космического настоящего и
провидящем обусловленные ими события. А с другой стороны, речь идет о желании
события как такового без какой-либо интерпретации, держащегося лишь на
"способности представления", сопровождающей событие с момента его осуществления,
придавая ему форму кратчайшего настоящего'. В одном случае, мы движемся от
космического настоящего к еще-не-случившемуся событию; в другом -- от чистого
события к его осуществлению в наикратчайшем настоящем. Более того, в одном
случае мы связываем событие с его телесными причинами и всем их физическим
единством; в другом -- с бестелесной квази-причиной, то есть с типом
каузальности, которую событие вызывает и приводит в действие своим
осуществлением. Такая биполярность была заложена уже в парадоксе двойной
каузальности и в двух характеристиках статичного генезиса -- бесстрастности и
продуктивности, безразличии и эффективности -- в концепции непорочного зачатия,
принятой теперь мудрецом-стоиком. Недостаточность первого полюса обусловлена тем
фактом, что события, будучи бестелесными эффектами, по природе разнятся с
телесными причинами, которые их вызывают. События подчиняются иным законам, чем
телесные причины; они определяются только связью с бестелесной квази-причиной.
Цицерон хорошо выразил это, уподобив ход времени разматыванию нити
(explicatio)2. Но точнее было бы сказать, что
__________
1 См., Victor Goldshmidt, Le Systeme stoncien et I'edee de temps, Vrin, 1953.
2 Цицерон, О дивинации, 56. (см. Цицерон, Философские трактаты, -- М., Наука,
1985 -- С.239).
193
ЛОГИКА СМЫСЛА
события не существуют на прямой линии растянутой нити (Эон), так же как причины
не существуют внутри нитяного мотка (Хронос).
Каково же логическое содержание способности представления -- этого искусства,
достигающего высшего расцвета в творениях Эпикура и Марка Аврелия? Неясность
стоической теории представления в том виде, в каком она дошла до нас, хорошо
известна. Трудно восстановить взгляды стоиков по таким, например, вопросам: роль
и природа согласованности чувственных телесных представлений как отпечатков;
каким образом рациональные представления -- тоже телесные -- возникают из
чувственных представлений; от чего зависит, что одни представления бывают
"постигающими", а другие "непостигающими"; и наконец, степень различия между
представлениями-телами как отпечатками и бестелесными событиями-эффектами (между
представлениями и выражениями)3. Последние две трудности для нас особенно
существенны потому, что чувственные представления являются "обозначениями
[денотациями], рациональные представления -- значениями [сигнификациями], и лишь
бестелесные события полагают выражаемый смысл. С этим сущностным различием между
выражением и представлением мы встречались повсюду, и каждый раз мы отмечали
специфичность смысла, или события, его несводимость как к
обозначаемому-денотату, так и к означаемому, его нейтральность как по отношению
к особенному, так и к общему, его безличную и до-индивидуальную сингулярность.
Указанное различие достигает кульминации в противостоянии между объектом = х как
инстанцией, идентифицируемой с представлением в общезначимом смысле, -- и чем-то
= х, выступающим в качестве не поддающегося идентификации элемента выражения в
парадоксе. Но хотя смысл никогда не бывает объектом возможного представления, он
тем не менее присутствует в нем, придавая специфику той связи, которую
представление поддерживает со своим объектом.
Само по себе представление целиком находится во власти внешнего отношения
сходства или подобия. Но
_____________
3 О несводимости бестелесного "выражаемого" даже к рациональному представлению
см. Брейе, ор. cif., pp. 16-19.
194
ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
его внутренняя суть, благодаря которой представление является "различимым",
"адекватным" или "постигающим", покоится на способе, каким оно содержит и несет
в себе выражение, тем более что представление может оказаться и не в состоянии
"представить" последнее. Выражение, по природе своей отличное от представления,
ведет себя именно как то, что содержится (или не содержится) внутри
представления. Например, восприятие смерти как положения вещей и качества или
понятие "смертного", то есть предикат значения, остаются внешними (лишенными
смысла), если не включают события умирания, которое осуществлялось бы в первом и
выражалось во втором. Представление должно заключать в себе выражение, которое
оно не представляет, но без которого само не было бы "постигающим", а обретало
бы истинность разве что случайно, привходящим образом. Знание того, что мы
смертны, -- аподиктическое знание, хотя пустое и абстрактное. Реальных и
постоянных смертей, конечно же, недостаточно, чтобы это знание стало полным и
конкретным -- до тех пор, пока мы не осознаем смерть как безличное событие,
наделенное всегда открытой проблематической структурой (где и когда?). Как
правило, различают два типа знания: одно -- безразличное и внешнее к объекту,
