выступает как критика. С другой стороны, мышление требует освобождения фантазма
в имитации, которая производит фантазм одним махом; фантазм делает событие столь
неопределенным, что оно повторяется как сингулярная универсалия. Именно такая
конструкция события и фантазма ведет к мысли в абсолютном смысле. Поясним еще:
если роль мысли состоит в театрально-сценическом производстве фантазма и в
повторении универсального события в его наивысшей точке сингулярности, то чем же
тогда является сама мысль, как не событием, которое порождает фантазм и
фантазматическое повторение отсутствующего события? Фантазм и событие,
утверждаемые в дизъюнкции, суть объекты мысли и сама мысль; они полагают
сверх-бытие на поверхности тел, где оно только и может быть доступным для мысли,
и намечают топологическое событие, в котором формируется сама мысль. Мысль
должна рассматривать тот процесс, который ее формирует, и сама формироваться,
исходя из такого рассмотрения. Дуальность критика-знание становится абсолютно
бесполезной, когда мысль заявляет о своей природе.
Однако, такая формулировка опасна. Она заключает в себе эквивалентность и
позволяет нам снова вообразить отождествление субъекта и объекта. А это было бы
абсолютно неверно. То, что объект мысли формирует саму мысль, означает,
напротив, двойное размежевание: отделение центрального и обосновывающего
субъекта, с которым происходят события, а он развертывает вокруг себя смысл; и
отделение объекта, который является отправным пунктом и точкой схождения для
распознаваемых форм и атрибутов, утверждаемых нами. Мы должны представить себе
некую неограниченную прямую линию, которая (неся на себе события совсем не так,
как веревка удерживает свои узелки) кроит и перекраивает каждый момент столько
раз, что каждое событие возникает и как бестелесное, и как неопределенно
множественное. Мы должны вообразить не синтезирующего-синтезируемого субъекта, а
непреодолимую трещину. Более того, нам нужно разглядеть серию без основного
довеска симулякров, идолов и фантазмов, что всегда
454 ДОПОЛНЕНИЕ
существуют в темпоральной дуальности на обеих сторонах трещины, где они
формируются, подают друг другу сигналы и начинают существовать как знаки.
Расщепление Я и серии означающих точек отнюдь не образуют того единства, которое
позволяло бы мысли быть и субъектом, и объектом, но они [Я и серия точек] - в
себе суть событие мысли и бестелесность мыслимого: мыслимого как проблемы
(множество рассеянных точек) и самой мысли как имитации (повторение без
образца).
Вот почему ЛОГИКА СМЫСЛА могла бы иметь подзаголовок: Что такое мышление? Этот
вопрос в книге Делеза всюду подразумевает два различных контекста: контекст
стоической логики - в той мере, в какой она связана с бестелесным, - и
фрейдовский анализ фантазма. Что такое мышление? Стоики разъясняют процедуру
мысли относительно объектов мысли, а Фрейд рассказывает нам, как сама мысль
способна мыслить. Возможно, это впервые ведет к теории мысли, которая полностью
освобождена как от субъекта, так и от объекта. Мысль-событие так же сингулярна,
как и бросок кости; мысль-фантазм вовсе не ищет истины, а лишь повторяет мысль.
Во всяком случае, нам понятно повторяемое Делезом акцентирование рта в Логике
смысла. Именно через такой рот, как признавал Зенон, порции еды проходят подобно
телеге смысла ("Ты говоришь "телега". Стало быть, телега проходит через твой
рот"). Рот, отверстие, канал, где ребенок озвучивает симулякры, расчлененные
части и тела без органов; рот, в котором артикулируются глубина и поверхность. А
также и рот, из которого извергается голос другого, вызывая возвышенных идолов,
парящих над ребенком и формирующих суперэго. Рот, где крики распадаются на
фонемы, морфемы и семантемы: рот, где глубина орального тела отделяется от
бестелесного смысла. Через этот раскрытый рот, этот пищеварительный голос
протягивают свои расходящиеся серии развитие языка, формация смысла и плоть
мысли.8 Я бы с удовольствием подискутировал с жестким
______________
8 По этому поводу см. Логика смысла, - с.245-300. Мои комментарии, в лучшем
случае, лишь аллюзии по отношению к этому замечательному анализу.
455 ЛОГИКА СМЫСЛА
фоноцентризмом Делеза, если бы за этим не стоял факт постоянной фонодецентрации.
Да воздаст должное Делезу фантастический грамматик, темный предшественник,
который блестяще использовал удивительные грани такого децентрирования:
Les dents, la bouche
Les dents la bouchent
L'aidant la bouche
Laides en la bouche
Lait dans la bouche, etc.*
ЛОГИКА СМЫСЛА заставляет нас обратить внимание на вещи, которыми философия
пренебрегала столько столетий: на событие (ассимилированное в понятии, из
которого мы тщетно пытались его извлечь в форме факта, верифицирующего
предложение, в форме актуального опыта, как модальности субъекта, в форме
конкретности как эмпирического содержания истории); и на фантазм (редуцированный
во имя реальности и помещенный в наивысшую точку, на патологический полюс
нормативной последовательности: восприятие-образ-память-иллюзия). В конце
концов, в чем еще столь настоятельно нуждается мышление нашего века, как не в
событии и не в фан-тазме?
Мы должны быть благодарны Делезу за его усилия. Он не воскрешал надоевшие
девизы: "Фрейд с Марксом", "Маркс с Фрейдом", они оба, если угодно, с нами. Он
развивал убедительный анализ сущностных элементов, закладывая основы мышления о
событии и фантазме. Его задача не в примирении (расширить пределы влияния
события с помощью воображаемой плотности фан-тазма или придать устойчивость
текучему фантазму путем добавления крупиц актуальной истории); он развернул
философию, допускающую дизъюнктивное утвер-
__________
* Вольный перевод данного стихотворения (не учитывающий аллитераций,
присутствующих во французском тексте) может быть таков:
Вот зубы, рот...
Замкнулись зубы,
Но помогают рту -
И безобразье,
С молоком во рту, и т.д. - Примечание переводчика.
456 ДОПОЛНЕНИЕ
ждение как того, так и другого. До Логики смысла Де-лез сформулировал эту
философию с совершенно безоглядной смелостью в Различении и повторении, и теперь
нам следует обратиться к этой более ранней работе.
* * *
Вместо порицания фундаментальной оплошности, положившей, как считают, начало
Западной культуре, Делез с дотошностью ницшеанского генеолога указывает на
множество небольших примесей и мелких компромиссов.9 Он отслеживает мелкие
подробности, вновь и вновь проявляющееся малодушие и все то нескончаемое
недомыслие, тщеславие и самодовольство, которые питают философское древо - все
то, что Лери мог бы назвать "нелепыми корешками". Все мы обладаем здравым
смыслом; все мы делаем ошибки, но никто не глуп (разумеется, ни один из нас).
Нет мысли без благого намерения; каждая реальная проблема имеет решение,
поскольку мы учимся у мастера, у которого уже есть ответы на поставленные им
вопросы; мир - вот наш класс. Целая серия не имеющих значения убеждений. Но в
действительности мы сталкиваемся с тиранией благих намерений, с обязанностью
думать "заодно" с другими, с господством педагогической модели и - что важнее
всего - с исключением глупости, то есть с пользующейся дурной репутацией моралью
мышления, чью функцию в нашем обществе легко расшифровать. Мы должны
освободиться от этих оков; и в извращении этой морали философия сама сбивается с
толку.
Рассмотрим трактовку различия. Вообще считается, что различие бывает чего-то с
чем-то или в чМм-то; по ту сторону различия, за его пределами - но в качестве
его опоры, его собственного места с его обособленное -
____________
9 В данном разделе - в ином порядке, чем в самой книге, - рассматриваются
некоторые темы, пересекающиеся с Различением и повторением. Я, разумеется,
осознаю, что сместил акценты и, что гораздо важнее, оставил без внимания
неисчерпаемое содержание этой книги. Я реконструировал лишь одну из нескольких
возможных моделей [интерпретации данного произведения]. Поэтому я не привожу
специальных ссылок.
457 ЛОГИКА СМЫСЛА
тью и, следовательно, источника его господства мы полагаем, посредством понятия,
единство некой группы и ее расчленение на виды посредством операции различения
(органическое доминирование аристотелевского понятия). Различие превращается в
то, что должно специфицироваться внутри понятия, не переступая границ
последнего. А еще помимо и до видов мы сталкиваемся с кишением
индивидуальностей. Что же такое это безграничное многообразие, ускользающее от
спецификации и остающееся вне понятия, если не возрождение повторения? От овец
как вида мы спускаемся к отдельным, исчислимым овцам. Это предстает как первая
форма подчинения: различение как спецификация (внутри понятия) и повторение как
неразличенность индивидуальностей (вне понятия). Но подчинения чему?
Общезначимому здравому смыслу, который, отворачиваясь от безумных потоков и
анархического различения, неизменно распознает тождественность вещей (а это во
все времена - всеобщая способность). Общезначимый смысл выделяет общность
объекта и одновременно пактом доброй воли учреждает универсальность познающего
субъекта. Ну а что, если мы дадим свободу злой воле? Что, если бы мысль
освободилась от общезначимого смысла и решила действовать только в своей
наивысшей сингулярности? Что, если бы она приняла предосудительную сторону
парадокса вместо того, чтобы благодушно довольствоваться своей принадлежностью к
doxa?. Что, если бы она рассматривала различие дифференцирование, а не искала
общих элементов, лежащих в основе различия? Тогда различие исчезло бы как общий
признак, ведущий к всеобщности понятия, и стало бы - различенной мыслью, мыслью
о различенном - чистым событием. Что касается повторения, то оно перестало бы
действовать как монотонно-скучная последовательность тождественного и стало бы
перемещающимся различием. Мысль уже не привязана к конструированию понятий, коль
скоро она избегает доброй воли и администрирования общезначимого смысла,
озабоченного тем, чтобы подразделять и характеризовать. Скорее, она производит
смысл-событие, повторяя фантазм. Мораль доброй воли, содействующая мышлению
общезначимого
458 ДОПОЛНЕНИЕ
смысла, играет фундаментальную роль защиты мысли от ее "генитальной"
сингулярности.
Но давайте еще раз рассмотрим, как функционирует понятие. Для того, чтобы оно
могло подчинить себе различие, восприятие должно схватывать глобальные подобия
(которые будут затем разложены на различия и частичные тождества) в самом корне
того, что мы называем разноообразием. Каждое новое представление должно
сопровождаться теми представлениями, которые отображают весь ряд подобий; и в
таком пространстве представления (ощущение-образ-память) сходства проверяются
количественным уравниванием и градуированными количествами; таким образом
создается обширная таблица поддающихся измерению различий. В углу такого
графика, на его горизонтальной оси, где наименьший количественный интервал
совпадает с наименьшим качественным изменением, - в этой нулевой точке мы
сталкиваемся с совершенным подобием и точным повторением. Повторение, которое
действует внутри понятия как дерзкая вибрация тождеств, становится в системе
представления организующим принципом для уподоблений. Но что же опознает такое
подобие, - в точности совпадающее и едва сходное, величайшее и мельчайшее,
ярчайшее и темнейшее, - если не здравый смысл? Здравый смысл, поскольку он
ассимилирует и разделяет - это самый эффективный в мире агент деления в своем
опознавании, в своем уравнивании, в чувствительности к разрывам, в измерении
дистанций. И именно здравый смысл царствует в философии представления. Давайте
же извратим здравый смысл и позволим мысли разыгрываться по ту сторону
упорядоченной таблицы сходств; тогда она проявится как вертикальное измерение
интен-сивностей, поскольку интенсивность, еще до ее градуирования
представлением, является в себе чистым различием: различием, которое
перемещается и повторяется, которое сжимается и расширяется; сингулярная точка,
