церковных Соборах и диктовать им решения, которые считались обязательными,
ибо "император является для церкви высшим господином и хранителем
веры"[19]. Это ставило патриарха на второе место, но и давало ему такие
возможности, которых не имел римский папа. Ведь император был не только
венценосным самодержцем, но и человеком, грешным и слабым. Патриарх как
духовник мог наложить на него церковное покаяние, запретить вход в церковь,
отказать в венчании или разводе. Правда, император командовал армией, но та
без благословения патриарха не шла в бой. И если у императора была
бюрократическая администрация, то патриарху подчинялось войско монахов и
богословов. Силы духовная и светская уравновешивали друг друга, вследствие
чего новая этническая целостность была крепка. Но культура?..
ПАССИОНАРНЫЙ "ПЕРЕГРЕВ"
Оба направления античной мысли: натурфилософия, породившая эллинистическую
географию, и этика сократиков, стоиков и эпикурейцев - перестали быть
актуальными для тех людей, которые поверили в воскресение из мертвых.
Загробное существование считалось столь же непреложным, как и реальное, а
следовательно, возникла забота о спасении своей души после смерти. Это
представлялось более важным, чем сохранение теперешней краткой жизни,
потому что потусторонняя жизнь представлялась вечной, и в том чтобы
обеспечить себе в ней благополучие, был практический смысл. Вечное спасение
от печалей мира лучше всего обеспечивала мученическая смерть. Поэтому уже
после Миланского эдикта некоторые африканские донатисты, называемые
"циркумцеллионами" (т.е. "вокруг бродящими"), составляли шайки фанатиков,
которые, застигнув одинокого путника, требовали, чтобы он их убил во славу
Христа. Человек умолял избавить его от такой обязанности, потому что ему и
курицу-то зарезать страшно, но они давали ему выбор: убить их или быть
убитым самому. Ведь им можно было совершать любые поступки, ибо
мученическая смерть искупала все грехи. И бедняге приходилось принять от
них дубину и бить их по очереди по головам. А они умирали в чаянии вечного
блаженства.
Это движение уничтожил путем гонений Блаженный Августин, епископ города
Гиппона в Северной Африке.
В Сирии и Египте фанатизм принял менее острые формы - монашество. Люди
подвергали себя истязаниям, лишениям, посту, безбрачию ради вечного
блаженства. Те из них, кто сидел в пустыне - отшельники, никому хлопот не
причиняли, но бродячие монахи, которых было много, составляли постоянную
заботу правителей провинции и даже императоров, потому что они ничего и
никого не боялись, ни от кого не зависели, а действовали крайне активно по
наитию, не всегда без вреда для ближних. Вот крайняя степень
пассионарности, которая не поддавалась ни собственному рассудку, ни силе
обстоятельств. Поэтому монахи быстро погибали, но ведь они этого и хотели.
К счастью для юной Византии, фанатики были все-таки в меньшинстве. Ведущую
роль в церкви и государстве занимали люди пассионарные, но разума не
терявшие. Для них тоже была важна доктрина спасения, но они хотели ее
понять. Пока церковь была гонима, а христиане жили под угрозой смерти, они
держались друг за друга. Когда же им разрешили свободно исповедовать свою
веру, выяснилось, что основные принципы ее воспринимаются и понимаются
различно. А огонь пассионарности, сжигавший сердца людей того времени,
вызвал вместо дружеских споров и бесед пожары, гасимые проливаемой кровью.
С точки зрения предложенной концепции при развитии и нарастании
пассионарности, через 300 лет после толчка и по окончании инкубационного
периода, должны возникать консорции, облекающиеся в общественные формы. В
Византии этими формами были секты, оформлявшиеся как исповедания тех или
иных тезисов христианства. В каждом исповедании (секте) было ядро из
искренних адептов, оболочка из разделяющих мнение и сочувствующих ему и
среда из людей безразличных, но использующих коллизии на личную потребу. К
числу последних относились почти все императоры, за исключением Юлиана
Отступника, искреннего митраиста. Однако Юлиан был тонкий политик. Он не
прибегал ни к каким религиозным гонениям, давая полную возможность
представителям разных течений религиозной мысли бороться друг против друга,
но не против его власти.
Самую жуткую роль в этой ситуации играло население городов. До Константина
они жаждали крови христиан и писали на них столько доносов, что Траян
запретил принимать доносы к рассмотрению; по его эдикту христианина
следовало казнить лишь тогда, когда он сам заявлял на себя. После победы
христианства эти подонки стали писать доносы на язычников, гностиков и
еретиков, устраивать погромы философов и мятежи против властей. Но
собственного исповедания веры они не имели, да и не хотели иметь.
Нетрудно заметить, что для нужд государства ни пассионарное монашество, ни
субпассионарные массы не могли быть использованы. А поскольку положение на
границах было крайне острым, нужда в солдатах и чиновниках была велика.
Приходилось брать на эти должности иноземцев, больше всего готов, так как
они были несколько деликатнее вандалов, гепидов и герулов.
Готские юноши охотно поступали на службу в Константинополь, делали карьеру
вплоть до генерала и часто совершали государственные перевороты, потому что
готского полководца поддерживали соплеменники, которые верили ему, а он им.
Это были естественные консорции в урбанистическом ландшафте столицы. Они
принимали христианство в обязательном порядке и примыкали к какому-либо
исповеданию, без сомнения не разбираясь в теологических тонкостях, но
твердо зная, что их противники не правы и в высшем смысле, а почему-то
знают богословы.
Противовесом германцам были дикие исавры, потомки киликийских пиратов.
Разгромленные Августом, они во время смут III в. освободились от всякого
влияния римских властей и возобновили грабежи на суше и на море. Их дикая
храбрость обеспечивала карьеру в Византии, где один из их атаманов-Зинон
стал императором (474-491), а другой- полководец Лев Исавр основал в 717 г.
собственную династию. Будучи соперниками готов, исавры держались другого
вероисповедания, опять-таки вне зависимости от его содержания.
В начале IV в. в Александрии начался спор между пресвитером Арием,
человеком ученым и безупречным, и епископом Александром, которого поддержал
диакон Афанасий, аскет и искренний борец за свои убеждения. Они не
помышляли о готах и исаврах, но их спор стал символом борьбы и индикатором
процессов этногенеза.
Точно такую же тягу к самостоятельности и оригинальности проявили Египет и
Сирия с Месопотамией. И тут, и там возникли консорции с конфессиональными
оттенками. Последствия этих процессов определили историю и культурное
развитие Азии и Северной Африки на многие века. Но о том влиянии, которое
оказал уровень пассионарного напряжения на динамику этнических систем и
идеологическое преломление этого процесса, следует сказать подробнее.
ПОЭЗИЯ ПОНЯТИЙ
Потребность в познании и понимании не менее сильна, чем потребность в пище
или женщине. Она более вариабельна и проявляется у разных людей то как тяга
к творчеству, то как жажда слепой веры, но она всегда прямо пропорциональна
пассионарному напряжению, а вектор ее определяется наличием актуальных
проблем.
В IV в. были уже отброшены монархианство, согласно которому Христос - это
Бог-Отец, и учение Павла Самосатского, учившего, что Христос - человек,
осененный божественной мудростью. "А как же тогда?" - ставили вопрос
пытливые умы. Им ответил пресвитер Арий: "Христос - божественный Логос, но
поскольку он - Сын Божий, постольку, следовательно, было время, когда он не
существовал. Логос предвечен, но не вечен; он "меньше" Отца, ибо имеет свое
"начало". Если Логос не рожден, то, значит, Бог-Отец - не отец, а Бог-Сын -
не сын".
"Нет,-возражали Арию епископ Александр и диакон Афанасий, - Отец и Сын
сосуществуют, а Сын рождается, как луч света, от источника света. Слово
"Отец" и "Сын" - это просто метафора; на самом деле Логос - одно лицо
(ипостась) Святой Троицы"[20].
Уточним проблему. Арий утверждал подобосущее Сына - Отцу, Афанасий -
единосущее. В греческом языке эти слова различаются лишь одной буквой...
Стоило ли ради этой буквы убивать столько людей в течение почти трехсот
лет! Конечно, не стоило, а если и убивали, то не ради нее и не из-за нее, а
просто под прикрытием ее.
Но выбор повода показывает, что не только церковные мыслители, но и массы
людей безграмотных были способны начертать на своих знаменах философские
символы и идти с ними в бой. В то время мысль была уважаема.
Поэзия философских понятий вовлекла в свой круг всю восточную половину
империи. В спорах приняли равное участие ученое духовенство и народ. В 321
г. поместный Собор в Александрии осудил учение Ария. Вселенский Собор в
Никее в 325 г. решил вопрос в пользу учения Афанасия. Арий был отправлен в
ссылку, а его сочинения сожжены.
В 335 г. в ссылку был отправлен оговоренный Афанасий, а через год император
Константин реабилитировал Ария, который вскоре умер, то ли от отравы, то ли
от руки тайного убийцы. Тем не менее ариане восторжествовали на Соборе в
Антиохии в 341 г. Им покровительствовал император Констанций. Но, как
всегда бывает, победители перессорились: одни искали компромисса с
никейским исповеданием, другие шли дальше Ария, требуя, чтобы все догматы
были ясны разуму, третьи предлагали обтекаемые формулировки, чтобы избежать
упреков в неправоте.
Официальную доктрину арианства выработал Собор 359 г. в Римини. За истекший
период были крещены готы, бургунды, вандалы, лангобарды. Они составили
гвардию Констанция, управлявшего весьма беспокойной страной.
А никейцы сидели в ссылках. Выпустил их только язычник Юлиан, давший
свободу вероисповедания, для того чтобы христиане боролись друг против
друга.
Только в 381 г. испанец Феодосии созвал II Вселенский Собор в
Константинополе, который предал анафеме ариан и македонян[21]. С этого
времени арианство стало исповеданием германцев, а не римлян. Философема
перешла из поэзии понятий в этиологию.
Конфликты иной раз возникали не по принципиальным вопросам догматики, а на
почве недоразумений, имевших отнюдь не теологическую подоплеку. В 439 г.
константинопольским патриархом стал Несторий, родом перс, человек весьма
строгий и ученый. То и другое задевало столичное духовенство, не чуждое
мирским соблазнам, против которых в 397-404 гг. боролся еще Иоанн Златоуст,
тоже неудачно. В богословском прении Несторий произнес фразу, канонически
бесспорную: "У Бога нет матери". Его враги тут же перетолковали этот тезис
как хулу на Деву-Марию. И от Нестория избавились, осудив его на Эфесском
Соборе 431 г.
Казалось бы, тут-то и установить мир, но египетские монахи высказались за
отрицание человеческого начала в Христе, и в 449 г. в тот же Эфес съехались
на Вселенский Собор представители всех церквей империи, а также тех или
иных направлений. Речь шла о том, имелась ли в Христе, наряду с
божественной, человеческая субстанция? В те времена это был вопрос не
праздный. Если правы египетские монофизиты, то страдал на кресте не
человек, а Бог, который мог легко переносить муки и даже не ощущать их. А
коль скоро так, то он нам, людям, не пример, ибо мы слабы и боли боимся.
Но, с другой стороны, не есть ли признание в Христе человеческой природы -
его принижение? Поэтому монофизиты кричали: "Надвое рассеките признающих
два естества!" Собор обещал быть бурным.
Учение о двух естествах поддерживали греки и италийцы (патриарх и папа);
против них выступали египтяне. Во время заседания в помещение, где заседал
Собор, ворвалась тысячная толпа египетских монахов, нечесаных, бородатых,
во власяницах и с большими топорами. Монахи стали избивать епископов,
поломали пальцы писцам, патриарха топтали ногами. А стража, присланная
подкупленным вельможей, не вмешивалась, так как у воинов отсутствовала
стихийная пассионарность, а следовательно, и инициатива.
