уж самым обидным было то, что отца это, по-видимому, устраивало.
Не вдруг и не через месяц, а лишь годы спустя, уже ощутив на себе
тяжесть власти, Стефан понял, что отцу было попросту не до него. Нет,
Стефан не желал бы быть ответственным за жизнь ста восьмидесяти
пассажиров. "А смог бы?" - не раз спрашивал он себя.
Он знал ответ. Да. Смог бы. Как смог отец.
Ошибки? Они были. Быть может, самой крупной ошибкой Бруно Лоренца
было решение о посадке на эту планету. Все могло обернуться иначе, не
окажись рядом с точкой, где из схлопнувшегося Канала был выброшен
"Декарт", звездная система с единственной, зато - на первый взгляд -
чрезвычайно благоприятной для человека планетой.
Будь это балластный рейс, капитан мог склониться к прямо
противоположному решению. Почти наверняка экипаж "Декарта" не стал бы
тратить времени на исследование ничем не примечательной звезды, а
сосредоточился бы на поиске виртуальных Каналов. Однажды Стефан
рассчитал вероятность благополучного исхода. Она оказалась до смешного
малой - "Декарт" не предназначался для поиска Каналов. Даже если бы
Канал был обнаружен, оставался риск разрушения корабля из-за неточного
наведения в жерло, что, учитывая отсутствие маяков, представлялось
вполне закономерным. Не говоря уже о том, что плотность пылевого облака
вряд ли позволила бы кораблю осуществить разгон до критической скорости.
Но даже в случае успешного входа в Канал существовала лишь исчезающе
малая вероятность того, что корабль "вынырнет" в известной человечеству
области Вселенной. Почти наверняка корабль затерялся бы в космосе,
исчерпав автономность. Но все же это был шанс, и следовало им
воспользоваться.
Наличие на борту пассажиров навязывало иное решение.
"Декарт" сел.
"Декарт" сел в западной части северного, наиболее крупного
материка, в равнинном краю озер, и болот, и быстрых речек, прочно
вплавившись основанием в плоский скальный выход. Только после посадки,
когда скрывать правду стало невозможно, она была объявлена пассажирам в
умеренно оптимистических тонах. Против ожидания, обошлось без истерик и
заламываний рук, а нескольких объявившихся скептиков отец великолепным
образом высмеял и поставил на место, чем, несомненно, отдалил риск
беспорядков на борту. Размышляя, Стефан давно понял правоту отца. Он сам
поступил бы так же. Люди удивительные существа, и преступен тот, кто не
пользуется этим обстоятельством для их же блага. Почему-то они чувствуют
себя увереннее, когда под ногами у них твердая земля, а не десяток
переборок, отделяющих их от пустоты. И когда они заняты делом... Сажая
корабль, Бруно Лоренц уменьшал срок его автономности минимум на полгода,
но он знал, что делал. Окончательное решение оставалось за капитаном, но
твердое желание выбраться отсюда и спастись, как бы ни был ничтожен шанс
на спасение, должно было исходить от пассажиров, и только от них.
В этом отец был прав.
Он ошибся в другом, и винить его за ошибку было невозможно.
Стефан раскрыл журнал с конца. Последние записи были сделаны от
руки. Будто отец специально подчеркивал неофициальный характер этих
записей.
Пробелы, перечеркивания, заметки на полях.
Неудобочитаемые каракули.
Тщательно, в двух ракурсах выполненный рисунок сложного морского
узла. У отца было хобби - конструирование узлов.
Оборванная запись без даты: "Сегодня умерло пятеро. Карантинные
меры..."
Кобура "махера" давила бок. Стефан отстегнул ее, положил на колени.
Перевернул назад десяток страниц.
"...ближнюю разведку и картографирование. Первое впечатление:
типичный постледниковый ландшафт. С запада озеро, с востока болото,
посередине - моренные гряды и наша площадка. Леса здесь хилые, как и по
всей планете. Совершенно невероятно, чтобы они могли продуцировать
кислород в наблюдаемом количестве. Может быть, водная растительность в
океанах?..
Вернулась группа - Хансен, Максименков, Игуадис. Расход боеприпасов
- ноль. Доставленные образцы будут подвергнуты исследованию, однако ясно
уже сейчас, что биологическая активность этого района планеты
незначительна. Результаты микробиологического анализа обнадеживающие.
Дал команду на подготовку к развертыванию полевого лагеря. Добровольцев
хоть отбавляй. Досадно, что у нас нет ни инструментов на всех, ни
сколько-нибудь значительных запасов пищи. Синтезатор работает исправно,
однако запасов органического топлива, за вычетом необхдимого для подъема
НЗ, хватит не больше, чем на восемь-девять месяцев. Стартовать на
маршевых двигателях - самоубийство.
Игуадис предложил идею: перенастроить синтезатор под местные
ресурсы - древесину или торф. Вряд ли нам это понадобится, никто не
собирается застрять здесь надолго. Тем не менее поручил Максименкову
предварительную техническую разработку.
Пассажиры работают плохо, но охотно. Кустарный энтузиазм, суета и
бессмыслица. Все дают советы. Очень хороша чета Пунн - оба прирожденные
организаторы. Предполагаю назначить Огастеса Пунна своим заместителем
вне корабля...".
Стефан резко захлопнул журнал. Здесь коренилась другая, самая
значительная ошибка отца, хотя, конечно, отец не мог предвидеть
отдаленных последствий. Честно говоря, Стефан не помнил, плох ли, хорош
ли был Огастес Пунн в роли распорядителя внекорабельных работ, да и не в
нем было дело, а в его сыночке, который с тех самых пор вбил себе в
голову бог знает что.
Питер Пунн... Опасный человек, самый опасный из всех. Кумир
большинства, дурачье за него в огонь и в воду. Худших всегда большинство
- кто это изрек, бородатый такой, из соотечественников Игуадиса? Не
помню, и неважно. Главное - хорошо знал грек, что говорил.
Лучше бы Питер не вернулся...
ИНТЕРМЕЦЦО
Пачка бумаги. Субтильный карандаш с неустранимым дефектом,
приобретенным при изготовлении где-то на просторах между Чанчунем и
Гуанчжоу. Пусть так. Терпеть не могу шариковых ручек и фломастеров, даже
тонких.
Компьютер? Да. Но после.
Стол. Табурет. Штаны, устойчивые к истиранию. Что еще?
Некоторое количество свободного времени.
Со временем у всех туго. И - звонит телефон.
Не нормальным неторопливым внутригородским звонком, когда в
промежутке между двумя сигналами успеваешь дописать фразу, и не
суматошным междугородным вызовом, похожим на дыхание астматика на
марафоне, а длинным непрерывным звонком-воплем, от которого
подскакиваешь и сатанеешь. Аппарат из розетки не выдернуть, она у меня
за шкафом. Не хочу и вспоминать, как я пытался его отодвинуть.
- Слушаю!
Горячее дыхание в трубке. Так и есть. Он. Опять. Теперь можно не
суетиться и поздно надеяться, что аппарат возопил из-за какой-либо
дурной неисправности в телефонном узле. Тем более не стоит воображать,
будто мои телодвижения способны что-то радикально изменить. Скажем, если
отсоединить провод вон там, где, уже оборванный однажды, он залечен
изолентой, голос в трубке не исчезнет. Проверено. Можно, конечно,
разбить саму трубку, но тогда заговорит какой-нибудь другой предмет в
квартире, например, начнет резонировать стекло в книжной полке, отчего
слова окрасятся гнусным стеклянным дребезгом. Лучше уж телефон.
- Говорите, ну!
Товарищ Саахов.
Молчание. Треск. Бросаю трубку. Звонок.
Сдохнуть можно.
- Слушай, как тебя... Могу я, наконец, поработать спокойно?
Смешок в трубке - и тот с акцентом.
- Разве в твоем мире можно что-либо делать спокойно?
Философ...
- А в твоем это запросто? - парирую я.
- Тоже нет, конечно. Разве что какой-нибудь дятел продолбит себе
дупло и попытается в нем что-нибудь высидеть.
Хочу быть дятлом.
Оглядываюсь - а толку? Еще не привык... Хуже всего то, что я
никогда не знаю, в какой момент нахожусь под взглядом, а в какой нет.
Подозреваю, что этот тип интересуется буквально всем. Моей работой
почему-то в особенности. С чего бы?
Проникнуться к себе уважением, что ли?.. Не настолько я наивен.
Мой знакомец мог бы немало порассказать, откуда берутся сюжеты.
Зато жена, вопреки очевидному, почему-то убеждена, что фантасты
поголовно на наркотиках. А все гораздо проще.
- Ладно...- сдаюсь. - Что там опять? Сильно напорол?
- Изрядно. Прежде всего имей в виду, что никаких таких Каналов, в
особенности виртуальных, в Пространстве не существует. Мы пользуемся
иными методами.
- Это какими же?
- Так я тебе и сказал... Во-вторых, отца Стефана звали отнюдь не
Бруно. Вообще, с именами ты так наколбасил, что теперь трудно понять,
кто есть кто.
- Мелочи,- отметаю. - Подумаешь - имена... Ты давай по существу.
Смешок.
- Чего там - по существу. Едва начал, а уже чего-то хочешь.
Продолжай кропать, а я посмотрю.
Вскипаю. Успокаиваюсь.
- Не хами, потомок. Все-таки я старше тебя лет на двести... или на
триста?
- Не скажу. - Он начеку и легко разбивает мои неуклюжие
поползновения узнать больше, чем мне положено.
Сейчас я начну канючить, отвернитесь.
- Ну хотя бы скажи... было все это? То есть - будет? "Декарт",
Стефан, Питер...
- И главное, дети, переставшие взрослеть?
- Да! Было?
Короткое молчание.
- Ну... было.
Гудки в трубке: ту-у... ту-у... ту-у...
Каша в голове. Геркулес с изюмом.
Ужаснусь я потом. А пока - радуюсь...
5
Лодка была длинная, из легкого блестящего металла, с хищно
заостренным носом и узкой, ровно срезанной кормой. Когда-то в корме
помещалась дюза маршевого двигателя, но потом дюзу сняли, двигатель
выбросили за ненадобностью, горючее мало-помалу сожгли, начинку
исследовательской ракеты одно время пытался использовать Уве для каких-
то своих нужд, а пустой корпус распилили вдоль и получили две лодки.
Одна разбилась пять лет назад на порогах Безумной реки, другая большей
частью лежала кверху днищем под навесом внутри частокола, в повседневной
жизни была не нужна и изредка приводилась в порядок для затеваемых
Питером экспедиций, если таковые намечались по воде. Остойчивость лодки
при полной загрузке оставляла желать, маневренность тоже, но ходкость
была удовлетворительная.
Несмотря на умытый блеск металла, лодка была старая. Вмятины на
корпусе, оставленные камнями порогов, были осторожно выправлены,
загрунтованы, залиты самодельным пластиком, выровнены заподлицо с
обшивкой и тщательнейшим образом отшлифованы и отполированы. Этой работы
Питер не доверял никому - гнал всякого, кто осмеливался приблизиться с
доморощенными советами. За время экспедиции на днище прибавилось
несколько свежих царапин, но Питер считал их несущественными.
Ему хотелось считать их несущественными - так точнее.
Эту ночь всем троим пришлось провести под лодкой на голом, полого
сбегающем к реке склоне, усеянном выпирающими из лишайника валунами.
Выше начинался и тянулся за вершину холма чахлый полулес-полукустарник,
но никто не выразил желания в нем заночевать. Питер все же сбегал до
вершины и обратно, порыскал и, вернувшись, сообщил, что опасности нет.
Двое младших - мальчик и девочка,- промокшие и вымотавшиеся за день,
встретили это сообщение почти равнодушно.
Нужно было торопиться: еще час назад стало ясно, что надвигается
дождь. Лодку втащили до половины подъема и, перевернув, закрепили
камнями. С нижней стороны склона под бортом оставили лаз, а с верхней
навалили земли и лишайника, чтобы дождевые струи не затекали под лодку.
