и я рад, что развязываюсь с вами так скоро. Довольны ли вы?
- Довольна?.. О, довольно! Ни слова больше об этом!
- Я могу также...
- Нет, прошу вас! Что же это со мной? Должно быть, я очень грешна. Так
ступайте. Я не пощажу вас.
- Да. Я вынужден, - сказал Ван-Конет. - Я буду спасать себя. Ждите меня.
- Торопитесь, этот человек опасно болен.
О! Мы вылечим его, и я надеюсь получить вашу благодарность, моя милая.
Несмотря на охвативший его страх, Ван-Конет очень хорошо знал, что
делать. Спастись он мог только отчаянным припадком раскаяния перед
Фельтоном, сосредоточившим в своих руках высшую военную власть округа. Он не
раскаивался, но мог притвориться очень искусно помешавшимся от отчаяния и
раскаяния. Медлить ему даже не приходило на ум, тем более не помышлял он
обмануть жену, зная, что будет опозорен навсегда, если не выполнит
поставленного ему условия. Сказав: "Ждите. Я начинаю действовать", - сын
губернатора бросился в свой кабинет и соединил телефон с тюрьмой.
Уже осветились окна квартиры начальника тюрьмы, а также канцелярии.
- Это вы, Топпер? - крикнул Ван-Конет начальнику, слушавшему его. Он был
знаком с ним по встречам за игрой у прокурора Херна. - Ван-Конет,
бодрствующий по неопределенной причине. Сегодня у вас большой день?!
- Да, - сдержанно ответил Топпер, не любивший развязного тона в отношении
смертных приговоров. - Признаюсь, я очень занят. Что вы хотели?
- Чертовски жаль, что я досаждаю вам. Меня интересует один из шайки -
Гравелот. Он тоже назначен на сегодня?
- Едва ли, так как с ним плохо. Он почти без сознания, врач полчаса назад
осмотрел его, и, по-видимому, он умрет сам от заражения крови. Его мы
оставляем, а прочих увезут в четыре часа.
"Положительно, мне везет", - размышлял Ван-Конет, возвращаясь к жене, с
внезапной мыслью, настолько гнусной, что даже его дыхание зашлось, когда он
взглянул на дело со стороны. Соблазн пересилил.
- Консуэлита, - сказал Ван-Конет женщине, ставшей его жертвой, - я еду к
Фельтону. Ручаюсь, что я выполню ваше желание. Сможете ли вы подарить мне
пятнадцать тысяч фунтов?
- Чек будет готов, как только вы известите меня, - ответила Консуэло без
колебания, уже не мучаясь этой новой низостью, но так внимательно
рассматривая мужа, что он слегка покраснел.
- Боже мой! Я совсем без денег, - сказал Ван-Конет. - Это просьба, не
ультиматум. Вы великодушны, а я не хочу, чтобы вы считали меня корыстным. Я
вас застану?
- Нет.
- Куда же вы отправляетесь?
- Это - мое дело. А пока избавьте меня от своего присутствия.
- Болтайте, что хотите, - сказал, уходя, Ван-Конет, - это наш последний
разговор.
Генерал Фельтон, с которым должен был говорить Ван-Конет, занимал
небольшой одноэтажный дом, стоявший недалеко от гостиницы "Сан-Риоль".
Фельтон еще не спал, когда ему доложили о неожиданном посещении Ван-Конета.
Фельтону редко удавалось лечь раньше пяти утра, по множеству важных военных
дел.
Генерал был человек среднего роста, державшийся очень прямо благодаря
неестественно приподнятому правому плечу, раздробленному в сражении при
Ингальт-Гаузе. Седые, гладко причесанные назад волосы Фельтона искусно
скрывали лысину. В некрасивом, нервном лице генерала светился обширный,
несколько капризный ум баловня войны, прозревающий мельчайшие оттенки
сложных схем, но могущий ошибаться в простом умножении.
- Нельзя ли отложить свидание с ним до завтра? - сказал Фельтон
адъютанту.
Адъютант вышел и скоро вернулся.
- Ван-Конет просит немедленной аудиенции по бесконечно важному делу. Оно
секретно.
- Что делать! Пригласите его.
Когда появился Ван-Конет, никого, кроме генерала, в комнате не было.
Удивленный расстроенным видом молодого человека, с которым был немного
знаком, Фельтон добродушно протянул ему руку, но, отчаянно тряхнув
сложенными руками, Ван-Конет бросился перед ним на колени и, рыдая,
воскликнул:
- Спасите! Спасите меня, генерал! Моя жизнь и смерть в ваших руках!
- Встаньте, черт возьми! - процедил Фельтон, бросаясь к нему и силой
заставляя встать. - Что вы наделали?
- Генерал, пощадите жизнь невинного, погубленного мной, - заговорил
Ван-Конет с искренней страстью человека, действующего ввиду опасности очертя
голову, под наитием расчета и страха. - Утром будет повешен Джемс Гравелот,
обвиняемый в вооруженном сопротивлении береговой страже. Он не
контрабандист. Я приказал подбросить ему, в его гостиницу на Тахенбакском
шоссе, мнимую контрабанду ради того, чтобы путем ареста Гравелота избежать
поединка и отомстить за удар, который он мне нанес, когда в этой гостинице я
гнусно оскорбил какую-то проезжую женщину.
- Недурно! - сказал Фельтон, смешавшись и краснея от такого признания.
Пораженный отчаянием негодяя, он несколько мгновений молча рассматривал
Ван-Конета, закрывшего руками лицо.
- Что же... Все это правда?
- Да, позорная правда.
- Как вы могли так низко пасть?
- Не знаю... я пил... пил сильно... я погряз в разврате, в игре... Моя
воля исчезла. Я кинулся к вам под влиянием моей жены. Она сумела заставить
меня почувствовать ужас моего поведения. Если Гравелот будет повешен, я не
снесу этого. Мое завещание готово, и я...
- Да, такой выход был бы неизбежен, - перебил Фельтон. - Ну, расскажите
подробно.
Находя неописуемое удовольствие в самооплевывании, Ван-Конет, хорошо
помнивший проповеди Сногдена о сверхчеловеческой яркости "душевных
обнажений", так изумительно точно рассказал неприглядную историю с
Гравелотом, что Фельтон стал печален.
- Откровенно скажу вам, - произнес Фельтон, - что мне вас ничуть не жаль.
Другое дело - этот Гравелот. Вот что: если ваше раскаяние искренне, если вы
измучены своим позором и готовы умереть ради спасения невинного, даете ли вы
мне слово бросить тот образ жизни, какой привел вас к преступлению?
- Да, - сказал Ван-Конет, поднимая голову. - Одна эта ночь переродила
меня. Скройте мой грех. О генерал, если бы я мог открыть вам мое сердце, вы
содрогнулись бы от сострадания к падшему!
- Попробую верить. Но, должен признаться, вид ваш для меня нестерпим.
Извините эту резкость старика, привыкшего объясняться коротко. Успокойте
вашу жену. Дело Гравелота, а заодно всех остальных, будет пересмотрено. Я
выпущу Гравелота под личное ваше поручительство. Его не будут очень искать.
- Генерал! - вскричал Ван-Конет. - Какими хотите муками я отплачу вам за
это великодушие, дающее мне право дышать!
- Ах, - сказал несколько смягченный его ликованием Фельтон. - Все это не
то. Жизнь, если хотите, полна мерзостей. Держите руки чистыми, милый мой.
Затем он выпроводил посетителя и, просмотрев дело контрабандистов, отдал
адъютанту соответствующие приказания, немедленно протелефонированные в
тюрьму, Херну и в канцелярию военного суда. Предлогом пересмотра дела
явилось новое обстоятельство, сообщенное Ван-Конетом: участие Вагнера,
которого следовало теперь разыскать.
Исполнив все формальности по выдаче поручительства за освобождаемого до
нового суда Давенанта, Ван-Конет приехал домой и узнал от слуг, что его жена
уже выехала, взяв один саквояж, и не сказала ничего о том, куда едет.
Впрочем, на столе в кабинете брошенного мужа лежал запечатанный конверт с
цифрой телефона на нем. Вскрыв конверт, Ван-Конет увидел чек.
Утомленно вздохнув, он соединил телефон с квартирой Лауры Мульдвей, Она
спала и заявила об этом тоном сурового выговора.
- Что до того? - возразил Ван-Конет. - Изумрудный браслет - ваш, дорогая,
и вы завтра его получите. Консуэло больше нет здесь. Она уехала навсегда.
- О! Важные новости. Отчего же вы раньше не разбудили меня?
- Не существенно. Но браслет?!
- Браслет прелестен. Я жду.
- Спокойной ночи, утром я буду у вас. Ван-Конет оставил ее и позвонил
Консуэло. Она ждала в гостинице, где жил Галеран, заняв там перед отъездом
домой небольшой номер.
- Где вы находитесь? - насмешливо спросил Ван-Конет, услышав ее тревожный
голос. - Не есть ли это телефон рая?
- Говорите же, говорите скорей! - воскликнула Консуэло. - Вам удалось?
- Конечно. Генерал был очень любезен.
- Тогда мне больше ничего не нужно от вас.
- Я взял Гравелота под свое поручительство. Необходимые документы,
вероятно, уже в тюрьме. Вы можете, Консуэлита, заполучить вашего умирающего.
- Прощай, жестокий человек! - сказала Консуэло. - Пусть ты найдешь
сердце, способное изменить тебя.
- Благодарю за чек, - грубо сказал Ван-Конет. - У вас еще остались
деньги. Муж будет.
С этим он отошел от телефона, а Консуэло, сев в автомобиль Груббе,
ждавшего ее решений, отправилась к Сто-мадору. Только один Галеран ждал ее
возле лавки. Стома-дор и контрабандисты сидели на пустыре, за двором.
- Спасен! - сказал им Галеран. - Я увезу его. Дело пересмотрится.
Гравелот сегодня будет на свободе, под поручительством своего врага,
Ван-Конета.
- Так не напрасно работали, - сказал потрясенный Ботредж. - Тергенс, ведь
ваш брат тоже спасется. Одно из другого вытекает. Это уж так.
- Понятно, - ответил Тергенс. - Вот всем стало хорошо.
- Вам нечего бежать, - заметил Стомадор, - а я готов, я уже собрался.
Никак не выходит мне сидеть на одном месте. Передайте Гравелоту, что я
согрел свою старую кровь вокруг его несчастья. А где же та, золотая ...
чудесная, которую я поймал?
- Вот она, - сказал Галеран, увидев силуэт Консуэло, идущей от
автомобиля.
- Благодарим вас, - произнес Тергенс, кланяясь бледной тихой женщине, -
узнали мы за одну ночь столько, сколько за всю жизнь не узнаешь!
- Прощайте, мужественные люди, - сказала всем Консуэло, - я не забуду
вас.
Она поцеловала их низко опущенные хмельные головы и вернулась сесть в
экипаж. Галеран отдал полторы тысячи фунтов Стомадору и по двести -
контрабандистам. Они взяли деньги, но хмуро, с стеснением. Для надзирателей
Галеран прибавил Ботреджу триста фунтов: двести Факрегеду и сто Лекану.
Затем все попрощались с Галераном и исчезли, растаяли в темноте.
Брошенная лавка осталась без присмотра, на произвол судьбы. Галеран и
Консуэло уехали ждать наступления дня, чтобы часов около восьми утра вызвать
санитарную карету Французской больницы, а с ней - лучшего хирурга Покета,
врача Кресса.
Глава XVII
Ввиду тяжелого положения Давенанта, решительно взятого под свою защиту
всемогущим генералом Фель-тоном, судейские и тюремные власти так сократили
процедуру освобождения заключенного, что, начав хлопоты около девяти часов
утра, Галеран уже в половине одиннадцатого с врачом Крессом и санитарным
автомобилем был у ворот тюрьмы, въехав на ее территорию с законными
основаниями.
Давенант находился в таком беспомощном состоянии, что жили только его
глаза, бессмысленные, как блеск чайных ложек. Он говорил несуразные вещи и
не понимал, что делают с ним. На счастье Галерана, а также обоих
надзирателей, переживших за эту ночь столько волнений, сколько не испытали
за всю жизнь, Давенант бредил лишь об утешении ("Консуэло" - значит
"утешение"). По его словам, оно являлось к нему в черном кружевном платье и
плакало.
Свежий воздух подействовал так, что помещенный в больницу Давенант
временно очнулся от забытья. Теперь он все помнил. Он спросил, где Галеран,
Консуэло, Стомадор.
Начался ветреный, пасмурный день. К ожидающим Консуэло и Галерану вышел
Кресс и пригласил идти в помещение Давенанта.
- Какое его положение? - спросил Галеран доктора.
